Перейти к содержимому


Фото

Кузина страничка


  • Чтобы отвечать, сперва войдите на форум
51 ответов в теме

#21 dibra

dibra

    Активный участник

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишка
  • 459 сообщений
  • Пол:Мужчина
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 21 Август 2010 - 22:23

ты тогда фильтруй ,а мы будем читать)отфильтрованное)
  • 0
Первое правило Техномага:
Мелкий участник естественного отбора должен быстро бегать, мощно думать и грамотно находить защитников.
(С) П.Е. Рто, 2009 г.

Они предлагают...
Ноют...
Им нужны слабые соперники.
Некоторым, наверное, в игре требуется только одна кнопка *йа пабидил*.
Это не такая игра. (с) Птица-Говорун

#22 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 21 Август 2010 - 22:31

Цитата(dibra @ 21.8.2010, 23:23) <{POST_SNAPBACK}>
ты тогда фильтруй ,а мы будем читать)отфильтрованное)


Договорились, что увижу забавное/жуткое/продирающее до слез без мата - буду выкладывать.
Устрою тут избу-читальню и буду продавать абонементы rolleyes.gif
  • 0

#23 dibra

dibra

    Активный участник

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишка
  • 459 сообщений
  • Пол:Мужчина
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 21 Август 2010 - 23:05

мне как первому посетителю бесплатно)
  • 0
Первое правило Техномага:
Мелкий участник естественного отбора должен быстро бегать, мощно думать и грамотно находить защитников.
(С) П.Е. Рто, 2009 г.

Они предлагают...
Ноют...
Им нужны слабые соперники.
Некоторым, наверное, в игре требуется только одна кнопка *йа пабидил*.
Это не такая игра. (с) Птица-Говорун

#24 -Lorantalasa-

-Lorantalasa-

    Активный участник

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишка
  • 205 сообщений
  • Пол:Женщина
  • Город:Новосибирск
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 00:25

unsure.gif почитаю на досуге
  • 0

#25 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 08:56

Нота "Ми"

- Ну и как тебе?
Она не плюхнулась на песок с разбегу, как обычно делала, и я приоткрыл один глаз.
- Ну скажи, как тебе?
Она сидела рядом, подобрав ноги под себя, смотрела горделиво и, видимо, ожидала комплимента. Но у меня так постоянно бывает - сначала я ляпнул, а уж потом, услышав свой голос как будто со стороны, спохватился, поняв, что вот этого говорить точно не следовало:
- Да скучно. Свинячий какой-то отдых - лежи на солнце, жри, пей...
- Та-а-ак... - Глаза вроде карие, а таким льдом взгляд подёрнулся, что Снегурочка позавидовала бы. - Знаешь что, Иванов...

Видимо, нашла коса на камень. Если дело дошло до официального «Иванов» - пиши пропало.
- Ну всё, Кать-Кать-Кать... - спохватился я. Сел на песке, отряхнул ладони, прежде чем попытаться обнять её за плечи. Она вывернулась, точно кошка.
- Не прикасайся ко мне!
- Ну ладно тебе, Катюша...
- Не смей называть меня Катюшей! - Она встопорщилась, по всему видать, надолго и всёрьёз. - Знаешь ведь, что не люблю, и всё равно назло мне называешь. Ведь назло, да?
- Да нет, же, Катя...
- Вот только не надо меня уговаривать! - Она вскочила, схватила полотенце и теперь стояла надо мной, коленопреклонённым, рассерженной богиней. Соседи по пляжу стихли, наблюдая за бесплатным аттракционом. Было бы за чем наблюдать. И, главное, кому.

Песчаная полоса возле Качи была, наверное, не самым людным местом. Но и не пустынным. Рядом расположилась парочка - толстяк с роскошным пивным пузом, у которого так смешно топорщились пальцы из шлёпанцев, и худая барышня неопределённого возраста.
- Иванов, у тебя ни стыда, ни совести. Ты прекрасно знаешь, что я пашу на работе по пятьдесят часов в неделю, устаю как собака, в кои-то веки выбралась на море, а ты мне про свинячий отдых! Я потратила полдня, покрасила волосы, чтобы понравиться какой-то деревенщине, и что я слышу?!..

Только теперь я заметил, что она действительно покрасила волосы. Честно скажу - я усердно напрягал извилины, чтобы понять важность окружавших её проблем, и это должно было отражаться у меня на лице. Надеюсь, у меня был достаточно виноватый вид.
- Два года без отпуска, мама затеяла строить чёртов домик в деревне, на который уходят все мои сбережения...
Я покаянно склонил голову.
- Идиот начальник, которые почему-то думает, что мне интересно всё то, что он говорит...

Толстяк даже приподнялся с ложа. Помнится, пару дней назад он, держа в руках здоровенную бутыль пива (я и не знал, что такие бывают), капризно выговаривал своей спутнице: «Оно нам надо? До гостиницы трое суток на оленях, до ларька и того дольше...»
Спутница поворачивалась к солнцу тощим бюстом, и толстяк опять принимался брюзжать: «Пляж хреновый, весь завален чёрт-те чем (в этом месте он цеплял шлёпанцем песок и отбрасывал его подальше, чтобы было понятно, что пляж плохой), вечерком отдохнуть негде...»
Сейчас он даже оторвал от лежанки бледный живот - видимо, в знак солидарности с Катей, но сфальшивил - потянулся куда-то, скорее всего, за пивом.
- Если бы ты, Иванов, хоть капельку понимал мои проблемы...
Видят боги, я честно пытался понять её проблемы. И у меня почти получилось, но этот звук... В принципе, поднятый Катей шторм мог бы при моём терпении сойти сначала к простой непогоде, а потом и к полному штилю. Если бы не этот звук. Я давно его не слышал, видимо, просто не смог сдержаться. Против воли уголки рта поползли к ушам, и, кажется, физиономия приобрела вполне свойственное ей идиотское выражение.
- Ах, он ещё смеётся! - вконец рассерженная Катерина подхватила с песка сумочку. - Нет, вы поглядите, он ещё смеётся!

Я прекрасно понимал, что виноват перед ней, но ничего не мог с собой поделать - улыбка поселилась на моём лице самостоятельно. Я слышал Катин голос словно пунктиром, в разрывах между роскошным «туб-туб-туб» - нет в языке ни букв, ни слов для обозначения удивительного звучания воздуха, разрываемого вертолётными лопастями. Чуть погодя «Ми»-восьмой, «Мишка»-работяга вышел в стороне от пляжа, и я какое-то время смотрел мимо Катиной щеки на порядком облупившийся борт; даже звезда на крупе, казалось, выцвела настолько, что почти слилась с тёмно-зелёным фоном.
- Знаешь что, Иванов, таких бесчувственных, как ты, ещё поискать...
Как ни стыдно сознаваться, я почти её не слышал - и, наверное, к лучшему. Она выдержала красивую паузу.
- Другой бы на твоём месте... Нет, вы поглядите на него! Вот скажи мне, чему ты так радуешься? Тебе что, нравится, когда я злюсь? Ты меня слушаешь или нет?
А я, как ни стыдно признаться, улыбался. Ничего не мог с собой поделать, провожая взглядом уходящую куда-то вдоль берега машину-спасительницу...

.И я действительно почти ничего не слышал, кроме этого звука. Звук нёс в себе какое-то облегчение, даже смутную надежду, и я с трудом пытался сообразить, что бы эта надежда могла значить. Сначала жахнуло дважды, второй раз - совсем близко, потом ещё несколько раз, и только после ближнего разрыва я расслышал звук лопастей, рубящих разреженный горный воздух. Через пару минут кто-то сбил крышку с подвала, и ко мне на согнутые колени рухнул сноп дневного света. Я чуть не умер от счастья, услышав сквозь звуки отчаянной перестрелки русскую речь.
- Нашё-ё-ёл!...
- Живой?
- А кто его знает. Лежит, не шевелится...
Я изо всех сил пытался сказать «живой», но выходило только бессвязное мычание.
- Живой, живой. Давай его сюда...

Помню чьи-то жёсткие руки в беспалых перчатках, так знакомо пахнущих кисловатой пороховой гарью; помню чьи-то ноги - в неуставных кроссовках, и помню ещё, что я зажмурился от резкого света. Сознания, как ни странно, не потерял. Меня тащили за подмышки, и перебитая левая нога, чертя по земле голой стопой, отзывалась колючей болью.
- Уходим, тащ прапорщик?
- Я вот тебе дам «уходим»... Не уйдёшь, пока не положишь вон тех, за дувалом. Видишь?
- Не вижу, но положу... Мину-у-уточку...

Меня уронили боком на острый камень, но я и не думал протестовать. Звук, исходивший от вращающихся лопастей, в тот момент заменил мне всё. Самого борта я не видел, я вообще ни хрена не видел, только слушал, как итальянскую оперу не слушают.
Слушал короткие обрывки команд. Жадно слушал выстрелы. Удавалось даже разобрать звон пустых гильз по камню и тяжелый топот перебегавших бойцов. И поверх всего этого стоял пульсирующий шум - «туб-туб-туб» от лопастей. Звук не стихал, борт стоял на ровном газу - для тех, кто собирается убраться отсюда живым, это значит очень многое.
Шарахнуло раз, другой. Во второй раз, видимо, попали куда нужно: стрельба враз стихла, затопали совсем рядом, меня поволокли дальше. Ноги снова цеплялись за камни - мне казалось, что левая всё-таки больше.

К боли я не то чтобы привык. Потом, в "Бурденко", доктор мне объяснил: наступает порог, за которым мозг просто вынужден блокировать входящие сигналы от измученного тела. Наверное, именно этому самому порогу я и обязан ещё сохранившимся рассудком.
- Тащ прапорщик, он чего-то посмотреть хочет.
- Ну так помоги, пусть посмотрит. Он и не того ещё навидался...
Крепкие, жёсткие руки помогли мне подобраться к иллюминатору и увидеть наконец, как уходят вниз опостылевшие горы. Меня хватило на полминуты, не больше. Потом я обессиленно уронил голову, и всё те же руки бережно уложили меня на вибрирующий рифлёный пол.
- Лежи, старлей, лежи, теперь всё нормально будет...
Сквозь пелену между веками я видел уставших бойцов. Кто-то просто откинулся, как я, и дремал прямо в полном снаряжении. Кто-то, зажав коленями автомат, перебивал магазины из открытого цинка. Я смутно помню их лица, я вообще всё помню смутно. То ли мне грезилось, то ли было на самом деле - вода лилась на грудь, я мычал сквозь стиснутые зубы, и кто-то терпеливо придерживал мою голову:
- Ты попей, попей... Сержант, ещё воды дай...

Вот чего я не забуду точно, так это звука, с которым «вертушка» шла вверх по ущелью. Пульсирующий, тугой звук толкаемого лопастями воздуха отражался от близко стоящих скал, возвращался в открытый люк, отдавался в груди. Он пробивался сквозь гул работающих двигателей, он казался самой дивной музыкой, которая только существует на свете.
Лёжа на заботливо подстеленной кем-то плащ-накидке, я чувствовал, что губы мои, разрывая свежезажившие струпья, против воли расплываются в бессмысленную, резиновую улыбку...

...А когда звук над пляжем стих совсем, я повернулся к Кате, всё так же глуповато улыбаясь, и перебил её:
- Так ты что, волосы покрасила?
© Mic
  • 0

#26 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 09:00

Старый дом


Дому было тяжело, он устал от самого себя. Он был настолько старым, что даже не помнил людей, построивших его. Иногда, очень смутно, вспоминалось ему, как в него вселилась первая семья. Нет, их лиц он уже не помнил, помнил просто много света, радости и смеха. Звонкого детского смеха. Он был тогда совсем новым, поселившаяся же семья - совсем молодой. На его глазах росли и взрослели дети, старели хозяева. Потом дети выросли и разъехались, хозяин состарился и умер. Дому было тогда очень тяжело, он думал, что тоже умрет. Но нет, его продали другой семье и он словно пережил вторую молодость. Так повторилось еще несколько раз.
"Жизнь идет по кругу," - был уверен дом. А потом он вдруг оказался старым и никому не нужным. Он понял, что отжил свой век, но был слишком хорошо построен, чтобы попросту развалиться. Да еще домовой этот...
Последние хозяева то ли забыли, то ли не знали, как позвать его за собой, вот и остался он за хозяйством приглядывать.
-- Эх, если бы не ты - развалился бы я уже давно и не мучился, - ворчал дом нa него.
-- Так, а я тебе чем мешаю? - удивлялся домовенок, латая прохудившийся пол.
-- Ты же чинишь меня без конца!
Домовой с удивлением посмотрел на свои руки и молоточек в них:
-- Хм, и то правда. Но тут, видимо, ничего не поделаешь. Натура такая.
Дом печально ухнул. Мирно дремавший под лавкой кот подпрыгнул испуганно, потом недовольно обвел взглядом комнату, зыркнул на домового и важно направился к выходу. Он терпеть не мог, когда домовой начинал спорить с домом.
-- Ну вот, кота моего испугал почем зря, - заворчал домовой и полез на печь, проверить, не появилась ли там паутина. Дом же еще раз вздохнул и погрузился в полудрему. Последние годы сны были ярче действительности.
"Может и в самом деле собрать пожитки да уйти? - думал временами домовой, - Вон новостроек сколько в городе. А то и вправду, латаю его, чиню, а ему и стоять то уже в тягость".
Потом же, пройдясь по комнатам, давно ставшими родными, решал, что еще не время.
"Попозже, попозже," - твердил он себе, хотя и понимал, что никто и никогда здесь уже не поселится.

* * *

Домовой проснулся от того, что кот тормошил его лапой. По его испуганным глазам он сразу понял, что что-то случилось.
-- Что происходит? - спросил он у дома.
-- Не знаю еще. Люди какие-то... - проскрипел тот.
Домовой подполз к краю печи и глянул вниз. Двое мужчин возились с мешком посередине комнаты. Когда они развязали мешок, в нем оказалась белокурая девочка лет пяти-шести. Ее ручки были связаны, рот заклеен пластырем. Ребенок был без сознания.
- Уууу, красавица какая, - протянул, тот кто помоложе.
- Ты еще глаз ее не видел! - радостно добавил второй, - Каждый на десятку зелени тянет!
-- Слышь, Серега, а что за хаза такая? - молодой оглянулся по сторонам.
-- Да я ее давно присмотрел. В поселок этот давно никто носа не кажет. Все дома прогнили, а этот стоит. Вон, все окна целы до сих пор.
-- А Доктор знает куда ехать?
-- Знает, знает. А вот и он, кажись. Иди-ка, Макс, открой ему.
Было слышно, как возле дома остановилась машина.
-- Что это? - шепотом, будто люди могли услышать что-то кроме скрипа, спросил домовой.
Кот ничего не отвечал и только нервно топтался на месте передними лапами.
-- Не знаю, но это плохо, очень плохо, - проскрипел дом.
-- Они что, ребенка украли? - домовому стало страшно от собственных предположений.

-- Вот, милости просим, - Серега пригласил внутрь человека, которого они называли "доктором". Тот был скорее похож на стервятника в очках с тонкой оправой.
-- Хорошее местечко нашли, - прокаркал тот, деловито осматривая прихожую, - Где товар?
-- Вот, в лучшем виде. Спит, - заискивающе указал на девочку Макс. Было сразу видно, что они с напарником побаиваются Доктора.
То присел на корточки и начал поднимать ей веки, осматривая белки глаз.
-- Док, мы все проверили, - делано обиженным голосом протянул Серега.
-- Знаю я вас, козлов, - безразлично ответил Доктор, - в прошлый раз пацана притащили, а он Боткина переболел. Мне чуть голову не оторвали. Ну, тут все в порядке, - он поднялся, - короче, сейчас даю пятнадцать, остальное - через неделю получите.

"Горе-то какое! Что же делать? Что делать?" - в ужасе причитал домовой, оглядываясь по сторонам, словно ища подсказку. Кот испуганно жался к стене, дом тоже не мог от страха выговорить ни слова, только скрипнул половицей да начал потрескивать пересохшим деревом оконных рам.
-- Ты уверен? - прошептал домовой.
-- Вполне, - был ответ.
-- Рыжий, ты с нами?
Кот перестал жаться к стене и отчаянно кивнул головой.

Преступники уже пересчитали деньги и начали натягивать мешок на спящего ребенка, как стены дома вдруг задрожали. Задребезжали оконные стекла, заходила ходором посуда в серванте.
-- К выходу! - скомандовал Доктор и попытался взять ребенка на руки.
Неизвестно откуда выпрыгнувший кот полоснул его когтями по лицу, стараясь попасть по глазам. Доктор взвыл и выпустил ценный груз. Макс и Сергей застыли в ужасе на выходе - входная дверь захлопнулась перед их носом, на петли медленно и верно лег тяжелый засов. Они заметались, тщетно пытаясь открыть дверь.
Дом продолжал дрожать всей своей постройкой.
-- Давай, родной!!! Давай! - отчаянно кричал домовой.
-- Сам не смогу, - стонал от напряжения дом, - Бей в балку на чердаке! Бей в балку и бегом к девчонке!
Домовой молнией метнулся наверх и ударил плечом в центральную балку. Та выдержала. Еще и еще раз! Балка поддалась и заскрипела. Быстрее вниз!
Треск лопнувшей балки сменился грохотом и звоном разбивающегося стекла. Рушились внутренние стены, летела внутрь кладка столетней давности. Рухнула крыша, погребая все под собой. В считанные секунды от дома ничего не было.

Медленно ложилась пыль на руины крепкого когда-то дома. Мертвая тишина. И только рыжий кот с расцарапанным носом отчаянно мяукал у одного из лежащих обломков стены. Из-под него вдруг показалась рука, похожая на человеческую, кот тут же лизнул ее и потерся загривком. Отлетело в сторону несколько досок и кирпичей и через появившийся проход домовой бережно вытащил девочку и уложил перед чудом уцелевшим крыльцом.

-- Спасибо, Рыжий, что выход помог найти, - сказал он, развязывая ребенку руки.
Кот вылизывал ей лицо, чихая от пыли и известки.
-- Кошечка, - вдруг открыла глаза девчушка и заулыбалась.
-- Жива, - с облегчением вздохнул домовой и сел рядом, рассматривая руины.
-- Ну вот, дружище, не зря значит стоял столько лет, - сказал он дому, хотя и знал, что тот уже ничего не может ответить.

* * *

По направлению к городу шли трое. Рыжий кот, держа хвост трубой, гордо ступал впереди, показывая дорогу. За ним шла белокурая девочка, лет шести. Позади же, неся в узелке свои нехитрые пожитки, навстречу новой жизни, шел домовой.
Да и пожитков то тех в узелочке у него - монетка да ленточка красная, да еще щепку взял с собой, отколовшуюся от оконной рамы. На память.
О старом и верном друге.

© IKTORN

  • 0

#27 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 09:32

Еще страшилок накидаю....


Белый, красный, мертвый...


-Так ведь не о том разговор, вашбродь, - есаул Колыванов нервно укусил пожелтевший прокуренный ус. - Вы ж сами знаете, я и живых-то никогда не боялся, не то, что покойников. Только неправильно это, не по-людски. Вот нашего православного мертвяка возьми. Его землицей присыпали, так он и лежит себе тихонько, глаза никому не мозолит, нет его, помер. Или тот же германец, мало ли мы их навидались? У них тоже кладбища, хоть и поганенькие, конечно, неродные какие-то, но тоже по-человечески выглядят. А когда мертвяк по деревьям, как облезьяна какая-то шастает – нет, это не по мне. Не по христьянски как-то…

-Обезьяна, - флегматично поправил Граевский, - правильно говорить: «обезьяна». «Облезьяна» - это из Достоевского.

Колыванов сморщил лоб, явно изображая работу мысли.

-Нет, - наконец виновато признался он, - такого не припомню. Но фамилия нехорошая, явно из нло. Дос… прости Господи. И насчёт облезьян вы тоже не правы, вашбродь. Я в Питере в двенадцатом году был, когда нас на смотр привозили. Ну и в парк такой, где клетки со всякими зверюками заморскими стоят нас тоже водили, что б мы, значит, не только водку по кабакам глушили, но и того… эту… культуру, короче постигали. Понравилось мне там. Забавные, оказываются, бывают зверушки какие – тот же слон, это кто же такую громадину прокормит, а толку от неё, видать, чуть. Если мясо только, а так, если пахать, к примеру, так он потопчет всё, и по военной части его тоже никак, в такую мишень разве только слепой промажет. И облезьянов я там видал. Гадость. Грязные, облезлые, противные, лазают везде – одно слово: «облезьяны».

Граевкий только плечами пожал:

-Вот не пойму я тебя никак, есаул. Сколько мы с тобой вместе? Уже года четыре почитай, а знаем друг друга и того дольше, и каждый день удивляюсь – то ты любого философа умнее, то такую чушь несёшь, что даже Азат смеётся.

-А Азат всё время смеётся, - ухмыльнулся в усы Колыванов, - морда у него такая басурманская. Или просто дурак он, сам не пойму.

-Сам ты дурак, есаул, - лениво огрызнулся Азат, - ты б болтал поменьше, а по сторонам лучше смотрел, а то вместо Лешего краснопузые из кустов полезут и снова мне тебя спасать придётся…

-Это кто кого спасает, я не понял? – взвился Колыванов, но Граевский решительно махнул рукой:

-Ну-ка замолчали оба быстро! А то разорались, как торговки на рынке. Пока Леший не объявился, тихо сидим. Азат правильно сказал, за разговорами этими к нам весь Совнарком на тачанках подкатить сможет, а мы и не услышим, не то, что чоновцы эти.

Колыванов недовольно насупился, но Граевский отнёсся к этому легко. Есаул, он всегда такой. Как спичка: моментально загорается, но и гаснет быстро. Это Азат как торф: медленно-медленно нагревается, зато потом полыхает так, что не унять. Да, что и говорить, разные они люди, но вот бойцы одинаково отличные. Да и остальные в отряде, те, что остались, тоже не подкачали.

Граевский задумчиво прикурил одну из немногих оставшихся папиросок. Офицерский шик – немногое, что осталось из прошлой жизни. Чёрный каппелевский мундир, папиросы и обращение «вашбродь»: вот, пожалуй, и всё. Остальное принесено уже позже: друзья-бандиты, трёхдневная щетина на щеках, неуставной, но очень надёжный, американский «кольт» на поясе и слава «Батьки Грая». Надо ж, сподобился и до «Батьки» дослужиться. Вот ведь судьба-индейка: мечталось о «генерале Граевском», а получился «Батька Грай». И, судя по всему, оно и к лучшему, генералы-то при новой власти долго не заживаются.

Как и штабс-капитаны, впрочем. А Константин Фёдорович Граевский, если честно, выше штабс-капитана так подняться и не сумел. Да и не рвался. Что б расстаться с мечтами о военной карьере хватило пары дней в окопах. Тогда же пришла мысль, что нужно было не в юнкерское училище поступать, а в медицинское. Сидел бы тогда сейчас, в ус не дул, раздробленные ноги ампутировал и медицинский спирт глушил. Но, раз уж не сложилось, придётся геройствовать там, куда направили. И Граевский геройствовал.

Потом, бывало, вспоминал и сам пугался, как можно было так себя не жалеть. Но ведь не жалел! Когда прошёл первый интеллигентский мандраж от мысли, что стрелять в живого человека: плохо, когда в первой же штыковой атаке Граевский ухитрился насадить на штык здоровущего краснорожего боша, пристрелившего до того двоих желторотых солдатиков-русаков (потом, правда, Граевский всю ночь блевал, вспоминая вывороченную из германского брюха требуху, воняющую дерьмом), когда, сменив погибшего от шальной пули пулеметчика, он полчаса не давал подняться целому кайзеровскому полку, залёгшему прямо перед разбитыми русскими позициями, а когда потом, проснувшаяся, наконец, русская артиллерия сравняла с землёй и немцев и своих, Граевский, откопавшись от присыпавшей его земли, нашёл, наконец, командира расчёта и вбил зубы ему в глотку, он не думал о том, что будет после войны. Потому как сам для себя решил, что «после» для него не будет. Ну, не выживают люди на такой мясорубке, а, если и остаются в живых, то это уже не совсем люди.

Примерно в то же время он встретил в первый раз Колыванова. Случилось это в Галиции. Рота, тогда ещё подпоручика, Граевского осторожно заняла небольшой хуторок в чистом поле, откровенно удивляясь не то, что отсутствию сопротивления, но и тому, что даже местных жителей не наблюдается в помине. Как оказалось позже, не удивляться, а беспокоится надо было. Потому как через пару минут их накрыло таким плотным артиллерийским огнём, что половина личного состава роты сразу превратилась в трупы, а половина оставшейся половины была или ранена, или контужена до такой степени, что ни черта не соображала и пригодна ни к чему не была.

На счастье, именно тогда и именно там совершал рейд разъезд ещё не есаула, а только хорунжего Петра Колыванова. Услышав знакомый звук немецких орудий, казаки рванули в атаку, за минуту вырезав расчёт целой батареи. Потом, приведя орудия в полную негодность, поскакали проверить разбитый хутор, где среди валяющихся тут и там трупов отыскали сильно грязного, злющего и слегка контуженного Граевского. Когда Колыванов предложил шатающемуся подпоручику помощь, тот одним ударом вышиб подхорунжего из седла и принялся месить того ногами. Ну, не соображал ни фига, контузия – понимать надо.

Казаки в обиде тоже не остались, накинулись на бешеного подпоручика, навешали ему хороших лещей, связали руки и влили в глотку почти пол-литра водки. Средство проверенное. Помогло. Граевский пришёл в себя и торжественно объявил, что теперь он у хорунжего в долгу. Колыванов намекнул, что, типа того, долг он платежом, конечно красен, но время военное, так что можно и забыть. На что Граевский (контузия ещё до конца не прошла) снова полез в бутылку и указал на погреб, в котором сбежавший хуторянин-хозяин хранил выпивку (хутор, ко всему прочему, оказался винокуренным). Колыванов согласился, что такое богатство наступающим германцам оставлять ни за что нельзя, но и увести его с собой сейчас никак невозможно, ввиду большого объёма. Сговорились на том, что, выставив часовых (из непьющих), пол суток будут уничтожать алкогольные запасы противника (путём поглощения), после чего то, что смогут унести, возьмут с собой, а остальное выльют на землю, что б не досталось жадным до бесплатного пойла немцам.

Так и сделали.

В следующий раз Граевский встретил Колыванова уже через четыре года. Тогда часть каппелевского штабс-капитана Граевского заняла небольшой уездный городок, и в подвалах местного ЧК обнаружила избитого до полной неузнаваемости есаула Колыванова, играющего с другими арестованными (из деловых, конечно, - рядовые заключённые дикого есаула откровенно побаивались) в буру. Правая рука у Колыванова была сломана, левый глаз заплыл до полной непроглядности, да и вообще, на следующее утро его собирались расстрелять, как врага трудового народа. Не успели.

Потом ещё много чего было. Убили Колчака. Погиб Каппель. Появились новые герои, навроде барона Унгерна или Дитерихта. Но Граевский свой выбор сделал. В стране, не знающей и не хотящей знать самых элементарных законов, только человек живущий вне закона может выжить и сохранить себя.

И начала гулять по Сибири банда Чёрного Грая. Сначала по мелочи – грабили чекистские и продотрядовские обозы, приглядывались, а потом грабили совковских инкассаторов, хотя, кому их совдеповские деньги нужны то, другое дело, когда они золотишко возят, в города наведывались, занимаясь тем, что впоследствии прозвали «рэкетом».

Потом объявился Батька Ваня Соловьёв. Вроде б и ничего из себя не представлял – бывший казацкий урядник, но… Встретившись с ним, Граевский почувствовал хищника наподобие себя. И прогнулся, потому, как силу почуял. Тридцать сабель Граевского вошли в «лесную армию» Соловьёва на особом положении. Сильная харизма у атамана Соловьёва была, шли за ним люди. Может потому, что никогда он никого не продавал и не предавал, а может и потому, что друзья для него были Друзьями, а враги – Врагами. Врагов карал беспощадно, а Друзей… Друзей просто не трогал. Идеальный диктатор.

Но тупой.

«Если б Ваню вместо Колчака в Верховные Правители выдвинули – за ним бы все пошли» - размышлял иногда Граевский. – «А Колчак – и чего? Фамилия басурманская. Русские за кого в 1613-м году голосовали? За Романова. А Соловьёв чем хуже? Сейчас спасители России кто: Унгерн фон Штернберг, барон Врангель и Дитерих. Пойдёт народ за ними? Да ни в жизнь. Он лучше Ленина выберет. И выбрал».

Обстановка меж тем накалялась. Прислали каких-то чекистов из Центра. Они лютовать начали, стреляли всех, кого ни попадя, стараясь на Соловьёва выйти. Нагнали красноармейцев, только вчера винтовки увидавших, на «борьбу с бандитизмом». Убивали их пачками, конечно, но меньше не становилось. И стало понятно Граевскому, что долго так продолжаться не может. Победили в стране Ленин-Троцкий, а значит ему, штабс-капитану Граевскому в этой стране делать нечего: пора уходить.

Как будто прочитав его мысли, вызвал его однажды Соловьёв.

-Удрать хочешь? – не поднимая головы от стола, на котором кроме стакана чая не было ничего интересного, поинтересовался он.

-Уйти хочу, - честно признался Граевский.

-И правильно, - согласился Соловьёв. – Не сегодня-завтра нам всем край. Сила сейчас у красных. Мог бы – сам бы удрал. Но не могу. Если я сбегу – народ вообще веру потеряет. А убьют меня – так что-то у кого-то в душе да останется. А ты уходи. И ребят своих забирай. – Соловьёв помолчал, - И не только ребят.

Атаман ещё минуту помолчал, отхлебнул чаю из стакана в серебряном, с императорскими вензелями подстаканнике и продолжил:

-Награбили мы много. Очень много. Ты атаман не знаешь всего, а я ведь полмира купить могу сейчас, только зачем? Если я сейчас в избе сижу и чай пью, так это только потому, что нравится мне это и человек я такой – не могу по-другому. А ты, Грай, можешь. Поэтому, - голос Соловьёва окреп, - сейчас ты уйдёшь отсюда и пойдёшь к моему казначею Абрашке-нло – он в курсе. Абрашка выдаст тебе что причитается. Половину – можешь потратить на себя и своих людей: всем хватит. А вторую завещаю потратить на дело борьбы с красной заразой. Сделаешь?

Граевский пожевал губами.

-Я-то сделаю.… А почему ты веришь мне? Может обману?

Соловьёв ухмыльнулся:

-А я и не верю. Только ведь ты не один такой. Разные люди с нашим золотом в разные стороны пойдут, не может быть, что б среди них ни одного честного не оказалось. А если выйдет так, что никто за Россию не постоит, не захочет, тогда и жить-то зачем? Зачем мы все жили?

Тогда с Граевским ушло шестнадцать человек. Сейчас, считая самого штабс-капитана, осталось только семеро. Кто-то погиб в неизбежных стычках с наводнившими тайгу, как клопы матрас, красными. Лёня Евграфов просто утонул, когда полез купаться, а казак Сергей Варфоломеев подхватил какую-то непонятную заразу, от которой сгорел за день (закопали его в тайге, поставив простой, наскоро срубленный крест без имени и фамилии). Был ещё Фёдор Крылатов, который надумал ночью наложить лапу на казну и убежать с ней к себе - куда то в Самарскую губернию. Его Граевский собственноручно пристрелил и хоронить запретил: собака и гнить должна по-собачьи, а не по-людски.

Кто же остался? Во-первых, конечно, Колыванов. Подвижный, как ртуть, нервный, не воздержанный на язык, но верный, получше любого пса, и такой же беспощадный в любом бою. Много вместе пройдено, много чего испытано, так что верил Константин Колыванову, пожалуй, побольше, чем себе. Потому, как знал за собой некоторые слабости, а вот за есаулом их не замечал.

Во-вторых, татарин Азат. Весь какой-то мощный, приземистый, похожий то ли на свинцовую болванку, то ли на артиллерийский снаряд, но уж никак не на татарина. Потому, как родом Азат был не из Казани, а чуть ли не из-под Саратова, а тамошние татары от русских мало чем внешне отличаются. Только что глаза чуть более прищуренные, да скулы по волжски широкие, а так – чистый русак, если не знаешь, так и не скажешь. Только что борода плохо растёт, так в лесных условиях, когда побриться уже за праздник, это скорее плюс, чем минус. Надёжный мужик Азат, такого за спиной иметь – лучшего и желать не надо.

Было у него в жизни что-то тёмное, о чём он никогда не говорил, то ли со старейшинами своими поругался, то ли набедокурил чего-то у себя на родине, но получилось так, что ушёл он в пятнадцатом году на фронт, причём не в специальную «иноверческую» роту, а в обыкновенную маршевую, православную, Заслужил пару Георгиев и благосклонность начальства. После переворотов семнадцатого года жизнь его изрядно покидала и потрепала, пока не пристал Азат к банде Батьки Грая. При этом, оставался он самым что ни на есть реальным мусульманином: три раза в день коврик расстилал и молился по-своему, но сало, при случае, жрал не хуже самого что ни на есть германца, а самогон глушил похлеще того же самого Колыванова. Сдружились, кстати, есаул с татарином крепко, хоть со стороны бы никто и не сказал – что не слово, то ёрничанье в адрес друг друга, прямо-таки комический дуэт из буффонады. Только вот в бою смеяться над ними бы никому и в голову не пришло, очень уж страшны были для врагов есаул Колыванов и татарин Азат.

Ещё был Серёжа Крылов, бывший студент-естественник. Тощенький, очень интеллигентный, по крайней мере, внешне, он производил впечатление типичного профессорского сынка из столицы, кем, впрочем, и являлся. В четырнадцатом году он внезапно проникся идеями патриотизма и отправился вольноопределяющимся на фронт, хотя имел бронь. Тут неожиданно проявился другой талант Серёжи. Оказалось, что он является тем, что называется новомодным английским словечком «снайпер», то есть обладает талантом попадать практически из любого стрелкового оружия точно в цель. Талант был замечен и одобрен. А, после нескольких особо удачных выстрелов, и соответствующе отмечен. В штыковые атаки Серёжа никогда не ходил, и на шашках рубиться у него вряд ли бы получилось, но десятка спокойных секунд ему вполне хватало, что б поразить пять целей. Причём, с железной гарантией качества. Очень скоро ему просто понравилось убивать.

В родительскую петербуржскую квартиру Серёжа смог вернуться только весной восемнадцатого года. Оказалось, что сейчас её занимает какой-то чиновник из новой администрации, то ли по дипломатической части, то ли по продовольственной, А Сережиных родителей уже как пару месяцев назад увели куда-то весёлые красноармейцы. Об этом рассказала ему бывшая соседка по парадному Мария Александровна, вдова бывшего Тайного советника Селиванова, ютившаяся сейчас в комнате для прислуги собственной, когда-то шикарной квартиры. Мария Александровна чувствовала себя безмерно счастливой, потому что она одна из немногих осталась живой обитательницей когда-то шикарного дома в самом центре города.

Серёжа молча выслушал её, покивал, потом посоветовал отправляться обратно в свою каморку. После чего он вежливо позвонил в свою, когда-то родную, дверь и первой пулей из трофейного маузера вышиб мозги открывшему дверь новому хозяину родительской квартиры. Вторую пулю он вогнал прямо в сердце его жене, выскочившей на грохот из бывшей спальни матери Серёжи, а ещё двумя оборвал жизнь двум детям чиновника, на вид не старше лет двенадцати-тринадцати. Всё человеческое умерло окончательно в Крылове несколько месяцев назад, когда он в составе наступающего отряда из армии Юденича натолкнулся на госпиталь, полный трупов изнасилованных и распятых на стенах медсестёр и заколотых в постелях офицеров-калек.

После этого жизнь достаточно покидала и побила Крылова, но, в конце концов, после всех злоключений, он прибился к банде Граевского. Константин никому бы никогда в жизни не признался, но и сам он слегка побаивался этого субтильного молодого человека с лицом молодого Блока и мёртвыми глазами убийцы.

Ещё был Поликарп. Просто Поликарп без фамилии. Откуда он взялся, кто он такой – никто не знает. Простой мужик, явный селянин, не из фабричных. Граевский подозревал, что Поликарп из бывших денщиков, но биться бы об заклад по этому поводу не стал. Спокойный такой человек был Поликарп, хозяйственный, домовитый. Если пожрать приготовить, ночлег найти, коня распрячь или запрячь – всё к нему. Видно, что воевал, потому, как с оружием управляется так же ловко, как и со всем остальным. Почему пошёл не к «товарищам», а к «проклятым белякам» непонятно. Может, привык просто над собой чью-то руку чувствовать, а идеологические уклоны всякие – это уж чересчур сложно. Так что уж пускай лучше «вашбродь» над нами будет, так привычнее. Но солдат неплохой, скажешь ему: «стоять здесь, и что б никто не прошёл, но стрелять только по моей команде», так он и будет стоять, стрелять до команды не станет, а в ножи возьмёт кого угодно или руками придушит. Случалось и такое.

Ну и, конечно, нельзя забывать о Володе с Люськой. Володя, он парень, конечно неплохой, сомневаться в нём не приходится, проверенный человек, но главный его плюс в том, что только он со стервой навроде Люськи управиться может. А Люська – тварь ещё та: капризная, нервная, чуть что - начинает нутро своё стальное показывать, трещать и плеваться на весь лес. Зараза, одно слово, мало кто встречу с ней пережил. Может быть потому, что Люська и не бабой вовсе, хоть характером и обладала типично бабским и капризным, а по природе своей является пулемётом «Льюис» образца 1915-го года. Мощная машинка, много раз Граевского выручала, и сейчас выручить должна.

Ещё Леший. То есть Лёха. То есть Алексей. Но, всё-таки: Леший.

Родился Лёха в самом, что ни на есть, пролетарском Сормове. В семье самого что ни на есть пролетария. Батя его по двенадцать часов в день на заводе своём вкалывал, а по выходным надевал праздничный картуз и пил так, что Господи спаси. Но не дрался дома никогда – на улице: святое дело, но на сына или жену никогда руки не поднимал. Оно и неудивительно, попробовал бы он поднять руку на Лёхину матушку, ещё неизвестно, чья бы взяла, она ведь тоже из фабричных происходила. Так что жили Лёхины родители душа в душу. Только пожрать никогда ничего в доме не было. А пожрать Лёха любил. Но не было. Хоть убейся.

А за рекой богатые все. Купцы, жиром налитые до бровей, не ходят, а переваливаются с боку на бок. И детки их такие же – сытые, лоснящиеся и ухоженные. А Лёха злой, тощий и голодный. И дружки у него такие же. И все жрать хотят. Вот и решил для себя Лёха уже лет в двенадцать, хотя про Карла Маркса или Кропоткина какого в жизни не слыхал: «Грабь награбленное». Сначала по мелочи начинали – сынков купеческих тёмными ночами по переулкам на медяки, а если повезёт, то и на серебро трясли. А, если и поймают, то чего бояться? В тюрьме хоть кормят.

Потом Лёха с серьёзными деловыми познакомился. Те уже объяснили, что к чему. Что по карманам много не натыришь, надо чем-то большим заниматься. Лабазами, к примеру, складами. А почему бы и нет? Батя вон честно всё жизнь проживает и чего? Много он имеет, кроме туберкулёза и прочей гадости? Так что стал Лёха с деловыми вязаться, помогать. Он-то по жизни маленький и тощий от недокорма, в любую форточку как в дверь, то есть ему и все двери открыты.

Короче, вором был Лёха в юности. Причём известным и удачливым, с ним большие люди за руку здоровались, за стол к себе звали, потому как знали – есть у человека фарт, а это в воровской профессии главное.

Может, так дальше бы и шло, но неприятность случилась. Один раз залезли на склад купца Пришибихина, уже всё погрузили, а тут, откуда ни возьмись – городовой. Старенький, но бодрый. И давай в свисток свистеть и за кобуру хвататься. Лёха его и приложил от души по голове. Что б, значит, не шумел. Но как-то неудачно так приложил – загнулся городовой на месте, старенький же, здоровье не то… Тут то Лёхин фарт и закончился.

Все городовые как с ума сошли, принялись Лёху искать. И понял он, что земля под ногами гореть начинает и бежать надо. А тут война, мобилизация и патриотизм всякий. Тоже, конечно, не сахар, но если на фронте исхитриться и выжить можно попытаться, то двадцать пять лет на каторге за убийство полицейского – смерть верная. Поэтому взял Лёха ноги в руки и на вербовочный пункт: «Всем сердцем, мол, желаю послужить за Веру, Царя и Отечество, вот, блин, клык даю, если не верите!». А ему там: «Верим. Вот тебе шинель и винтовка – иди Отчизну от супостата защищай». И стал Лёха солдатом.

Только вот до фронта тогда Леха не доехал. Перед самой погрузкой в вагоны, откуда ни возьмись появился перед строем солдатиков какой-то странный дядька и попросил: «А ну-ка пройдитесь-ка предо мной по-простому, как вы по улице хотите». Пятьсот с лишним человек винтовки за плечи закинули и пошли. По-походному. Мужик матернулся, ус покрутил и отобрал четверых, Лёху в том числе. Тот уже почувствовал, что дело неладно, ну, да и не страшно – дальше фронта не пошлют.

А мужичок говорит: «А кто меня из вас чем-то удивить может? С детства фокусы разные люблю». «Ах, ты, - подумал Лёха, - хитрюга, какая. Ладно, будет тебе фокус. Хоть и не знаю зачем». На подельников своих оглянулся: один явно из деловых, но квёлый какой-то, остальные: явные лапти, вчера от сохи.

Типа споткнулся Лёха от неожиданной такой внимательности неизвестного большого человека, типа заробел, даже плечом того слегка коснулся: «Простите, вашбродь…». Тот: «Ну, я жду?». А Лёха наглости набрался: «А время не подскажете, вашбродь, а то мы по обеду скучаем…». - «Тебе не по обеду, вахлак, а по окопам скучать положено, а времени сейчас…» - мужичок захлопал себя по карманам с дураковатым видом. «Не это, часом, обронили, вашбродь?» - преданно поинтересовался Лёха, скромно протягивая массивный золотой брегет, только что выуженный из нагрудного кармана странного офицера. «Это самое», - лениво огрызнулся странный мужик, недовольно запихивая часы обратно во френч, - «Значит, слушай мою команду, поручик, - обратился он к командиру роты застывшему в благоговейном почтении, - Этого шустряка я с собой забираю, остальные – твои».

Лёха, поначалу, обрадовался, думал, чем чёрт не шутит, может в денщики какие при штабе возьмут, но не тут то было…

Была у этой проверки странной предыстория. Один генерал из штабных, но не из самых глупых, приехал на фронт с инспекцией. А вот полковник, к которому он приехал, был дурак, каких поискать. Ну и по дурацкой своей солдафонской натуре решил он перед столичным начальством блеснуть стратегическим талантом: показательной атакой на вражеские позиции. Благо, сидели там по имеющимся сведениям то ли румыны, то ли мадьяры, которые против русского солдата лоб в лоб хлипковаты, как опыт показал. То есть, полковник применил простой план: малая часть полка устраивает беспорядочную стрельбу по окопам противника, создавая видимость наступления, а основная часть обходит с флангов и ударяет по тылам. Как в учебнике по военному искусству. Или, в написанной почти полтораста лет назад книжке генералиссимуса Суворова.

Кончилось всё очень плохо. Обходящие врага по флангам русские отряды наткнулись на несколько, тщательно спрятанных, пулемётных гнёзд и полегли в одночасье практически поголовно. Палившие по вражеским окопам солдатики внезапно обнаружили под самым своим носом целую толпу усатых свирепых чехов, быстренько занявших русские позиции и развивших наступление. Ненамного, через пару вёрст они наткнулись на основные силы русских и откатили на прежние позиции. Но увиденного штабному генералу, еле спасшемуся от контрнаступления, хватило с головой. Потому он сразу пор приезду обратно в столицу и обратился на Высочайшее Имя с предложением о создании спецучилища для фронтовых разведчиков. Высочайшее Имя сначала проект не одобрило: у нас пластуны есть, зачем ещё деньги на других таких же тратить? Но генерал настоял: пластунов мало: три-четыре станицы, да и не разведчики они, скорее, а диверсанты. Причём, при всей их крутости, убивают их, как мух, потому как краю они не знают и лезут в самое пекло. А если взять с полтыщи (Россия страна людьми богатая) одарённых мужиков, научить их смотреть внимательно, двигаться аккуратно и прочим премудростям, то потери, навроде тупой атаки на спрятанные пулемёты, можно свести к минимуму. Высочайшее Имя усы пригладило и дало Высочайшее Соизволение.

Так и попал Лёха в новейшую и сверхсекретную разведшколу. Потом уже и сам не рад был, потому как гоняли их там нещадно, куда там простой солдатской муштре. Наставники у них были из тех самых страшных казаков-пластунов, но тех, кто постарше, потому как молодые все на фронте уже давно были. Мучили Лёху со товарищи нещадно, гоняли, как Сидорову козу, но оно того стоило. Пройдя ускоренный курс обучения, Лёха уже через три месяца сам себя не узнавал.

Кто бы мог подумать, что у простого фабричного пацана, который и лес то только на репродукциях с картин Шишкина раньше видел, проявятся такие таланты в передвижении по пресечённой местности и разведывательной деятельности? Через полгода Лёха, прикомандированный к одному из маршевых полков, как к себе домой, ходил через линию фронта и только что с германскими часовыми за руку не здоровался. Даже стрелять ему приходилось всего пару-тройку раз, когда уж по-другому никак уйти не получалось. То есть, был вор Лёха, а стал уважаемый фронтовой разведчик Леший.

А потом беспредел начался. Остался Лёха не у дел – немцы братьями получились, штыки в землю, давай по домам. А дома то, что делать такому, как Лёха? Правильно, нечего. Значит, снова в урки…

Наведался Лёха сначала в Питер, потом в Первопрестольную. Не понравилось ему ни там, ни там… Вор тихим должен быть, скромным, а когда одни воры на пролётках средь бела дня катаются и в людей палят, а другие в красноармейскую форму обрядились и купцов в открытую трясут… Нет, не по человечески это. И в Нижнем родном тоже самое. Да и забыл уже Лёха, если честно, что вор он по природе своей. Чувствовал он себя больше солдатом, а не уркаганом каким-нибудь. Только ведь жизнь вокруг пошла беспредельная и завертела она бывшего «делового», а потом и бывшего фронтового разведчика Лёху-Лешего так дико, так что и сам он не понимал и не помнил, как оказался в банде Батьки Грая…

Зато Граевский помнил. Помнил забитого злого парня с волчьим оскалом, которого загнали в угол злющие крестьяне, у одного из которых он украл тощую, как Смерть, курицу. Помнил, как сидел с ним ночью в какой-то избе, слушал его пьяные истеричные всхлипы и про себя удивлялся: «Что ж жизнь-паскуда с людьми делает?». Но Леший быстро оклемался. Поначалу, дичился всех, но на уже третий день есаулу в морду дал, а, когда Азат влез, за нож схватился. Но Граевский вовремя мимо проходил, остановил ссору. Потом уже сам Колыванов перед Лёхой извинился за язык свой без костей, а тот – парень не злопамятный – тоже всё забыл, типа. Так что, больше проблем с Лёхиной стороны не возникало.

А вот польза от него была огромная: очень скоро стал Леший глазами и ушами Батьки Грая, и именно ему был он обязан львиной долей своей удачливости, про которую если не легенды рассказывали, то говорили с большим почтением. А ведь просто всё – у того же Соловьёва вся информация откуда? Прибежит пацан из деревни и расскажет, что видал: «Красные пришли, все с ружьями, много». И чего? Сколько много? С какими ружьями? Что за красные? Одно дело, если продотряд, другое дело, если чоновцы. Или, вообще, чекисты, не к ночи будь помянуты. Тут то Лёха и пригождался. Исчезнет на полночи, а потом докладывает: «Двенадцать человек, из них серьёзных семеро, остальные из новобранцев. Ещё агитатор из городских, но его не считаем, хотя он у них вроде как за главного. Взять с них нечего – они сами голодные и груза никакого нет. По мне так: пускай в деревне посидят немного, листовки на заборах порасклеивают, пропаганду проведут и сами уйдут. Но это тебе, Батька решать…». Таких и сам Граевский не трогал – дороже выйдет.

Или наоборот: «Шестеро, но волки ещё те. Тихарятся, не шумят. Народ не созывают, за Троцкого не агитируют. А мешки на лошадях тяжёлые – явно или рыжьё с прииска везут или ещё чего. Скрываются. Но жрать-то всё равно надо, потому в деревню и зашли. В одной избе засели, посты расставили, наружу носа не кажут. Но в деревне их брать нельзя, надо подождать, пока в лес уйдут, а то народу невинного положат… Но тряхнуть их стоит, побожиться могу…». И точно: устраивал Граевский засаду, клал красных с минимальными потерями или вообще без них, а в мешках всегда что-то полезное оказывалось. Обычно золото.

Короче, незаменимым человеком Леший был. Особенно сейчас.

Потому, как стало Граевскому известно (сейчас не суть важно, как и от кого) что сел на их след специальный отряд чрезвычайного назначения аж из самого губернского центра. Видно, не так уж всё было у Соловьёва с конспирацией хорошо, да и чекисты местные свой хлеб не зря ели, а может и предатель какой завёлся в атамановом руководстве, сейчас не разберёшь. Да только уже почти неделю шёл за остатками отряда Граевского отряд красных, Целеустремлённо так шёл, как будто зная о грузе, притороченном к спине вороной кобылы Ведьмы, с которой никто, кроме Азата общего языка найти не умел. А груз так ничего себе – почти полтора пуда золота в самородках и полкило алмазов, не самых крупных. Самые крупные Граевский на груди хранил в специальном мешочке, но об этом уже никто не знал.

Был бы весь отряд Грая в сборе, тот, с которым он от Соловьёва ушёл, вопросов бы не возникало – подстерегли бы чоновцев и мокрого места от них бы не оставили. Но… Людей оставалось мало, а до китайской границы путь ещё неблизкий. Это с одной стороны.

А с другой, Граевский прекрасно знал по собственному опыту, что и после границы красные от них не отвяжутся – плевать они хотели на всякие границы, как и сам Граевский, кстати. Тайга – она тайга и есть. Так что надо было что-то с преследователями решать, никому неохота спать лечь и не проснуться…

Полянка эта Граевскому сразу понравилась. Оно, конечно, местечко жутковатое – кладбище всё-таки. Пусть и языческое, так и что? Граевский после того, что за последние десять лет жизни повидал, не то, что б полностью в Бога верить перестал, но стал к религии относиться, как бы это сказать… прохладно, что ли. Так что кладбище: хоть православное, хоть тунгусское, у него эмоций мало вызывало, не то, что у есаула Колыванова.

Тропка лесная, по которой пробирался отряд Граевского, выходила на прогалину со всех сторон окружённую невысокими холмами. Этакое «бутылочное горло», если выражаться военной терминологией. Деревья на поляне не росли вообще, однако их отсутствие с лихвой возмещалось количеством тунгусских «могил», практически не пропускающих солнечный свет к земле. Вкопанные по четыре оструганные столбы, с прикреплёнными на них деревянными же помостами, занимали практически всю поляну, оставляя место только для узкой тропки, пересекающей её от края до края. На каждом из помостов лежал труп давно умершего члена племени, специально запелёнутый в какие-то шаманские тряпки или просто обряженный в свои лучшие при жизни одежды. Снизу, конечно, ни трупов, ни одежд видно не было, но и Граевский и все члены отряда знали, что они есть. Что ни говори, неуютно. Как будто в могилу снизу, из-под земли заглянул и уже сам сомневаешься: живой я или нет?

Но место уж больно хорошее – такое специально ищи: не сыщешь. Правда, Колыванов этого мнения не разделял.

-А по мне, вашбродь, - не переставал бубнить тот себе под нос, но так, что б слышали все окружающие, - тикать надо отсюда. Покойника встретить – это всегда не к добру, без разницы, будь он хоть православный, хоть басурманин. Плохая примета. Азат, ты в приметы веришь?

-Нет, - флегматично откликнулся татарин. – Мне Коран запрещает.

-Нехристь, одно слово, - сплюнул Колыванов и тут же испуганно принялся креститься: на кладбище (любом) плевать примета очень даже плохая.

-Нехристь и есть, - согласился татарин. – Зато, мертвяков не боюсь. Не то, что ты. А батька прав – место: лучше не найдёшь, - он оценивающе окинул взглядом заросшие кустарником холмы, окружающие поляну.

Есаул аж пятнами пошёл:

-Да я… - но тут же нашёлся. – А свинину или сало есть тебе Коран твой не запрещает? Или водку глушить? Тоже мне – правоверный…

-Водку не запрещает, - откликнулся Азат. – Коран про водку ничего не говорит, только про вино. А сало… Аллах как говорит: если выбор перед тобой встал: сало есть или умереть – ешь, потому как живой мусульманин Аллаху милее мёртвого.

-Ага, а то тебе кроме сала жрать нечего, - ухмыльнулся есаул, – тоже мне: праведник...

-Грешник, я великий, - согласился Азат, - душегубец, за то мне в аду и мучаться, а не за сало. А не перестанешь языком молоть, ещё один грех на душу возьму: друга убью. Хоть и дорог ты мне есаул, как брат, но грехом больше, грехом меньше… Натура у меня такая, да и достал ты.

-Это кто ещё кого достал то? – начал по новой заводится есаул…

-Замолчите, Колыванов, - раздражённо посоветовал Граевский, и есаул сразу сник: если Батька называет на «Вы» и по фамилии – значит спорить и правда не стоит, чревато…

-Где же Леший? - как бы про себя поинтересовался Граевский, раздражённо отбросив ожегший пальцы окурок.

-Да тут я, Константин Фёдорович, тут, - Леший по своему обыкновению появился почти как из ниоткуда. Только что не было его, и тут: здрасьте – стоит, как ни в чём не бывало, в сторону смотрит (была у Лёхи такая черта – прямо в глаза он никогда не смотрел), веточку какую то в руках вертит, словно и не уходил никуда. К этой странности его в отряде давно привыкли, потому и не удивлялись уже. Правда, по началу Колыванов как-то пообещал Лешего подстрелить, если тот ещё раз незаметно к нему подкрадётся. Тот сделал выводы и начал вежливо покашливать, если приближался к есаулу со спины. Раньше тот всё ещё вздрагивал, особенно если появлялся Лёха в не самый нужный момент, но потом притерпелся. С другой стороны, со стороны Лешего это был чистый жест вежливости – попасть в него, если он этого не хотел, было очень непросто.

-Докладывай уже, - нетерпеливо потребовал Граевский, - чего там усмотрел?

Лёха попытался выдержать паузу, набивая цену, но, наткнувшись на не сулящий ничего хорошего взгляд командира, предпочёл молчание не затягивать.

-Значит так, - начал он. – Сначала о плохом. Их больше, чем нас. Я двадцать шесть душ насчитал, это без лошадей, конечно. Лошадей, кстати, мало. Конных всего пятеро, плюс две под поклажей. Но нам от этого не легче.

Граевский кивнул. Это в степи бы они от такого отряда ушли даже не запыхавшись, а в тайге, где особо не поскачешь, конный ты или пеший – разница небольшая. Леший, меж тем продолжал.

-Оружие у них простое: винтовки, кое у кого гранаты. Пулемёта не видел, значит, нет его. У командира и комиссара ещё пистолеты. У одного из рядовых тоже есть, но он его прячет: то ли ворованный, то ли ещё чего…

Есаул усмехнулся: а ведь молодец Леший. Начальство красное про пистолет спрятанный и не подозревает, а Лёха моментально просёк. Знатный бы из него казак получился, но… А хотя, чем и не казак? Только что урка, так это и не минус в лесной жизни как бы.

-А хорошего то, что тогда? – поинтересовался Батька.

-Хорошего в нашей жизни нет, - философски откликнулся Леший, - а вот неплохое случается временами. Ну, во-первых, что серьёзных людей там человек шесть, не больше. Командир, явно из матросов, хоть и в седле держится крепко. Видно, что из бывалых. Комиссар. По повадкам из наших, из деловых, но точно не скажу: может, по тюрьмам поднабрался. Но глаза у него нехорошие, примерно как у Серёги нашего.

Крылов никак не отреагировал. Глубоко ему было наплевать, что кто-то там думает об его глазах.

-Ещё четверо есть, которые повоевали, на фронте были, таких сразу заметно, - продолжал Лёха. – Остальные: мусор. Крестьяне или из фабричных. Может и стреляли в них когда, но они и сами этого не поняли. Грабить такие могут, орать, прикладом садануть, но не больше. Винтовки как косы или топоры держат, мусор, короче. Хоть и здоровые мужики такие, мордатые, но… Не здоровее Азата того же. На фронте, Константин Фёдорович, сами знаете, такие первыми в могилу укладываются. И этих уложим, если Господь поможет.

-Господь тому помогает, - заметил Граевский, - кто сам о себе позаботиться может. Ещё что?

-Тут того, - слегка замялся Леший, - дед давешний с ними, потому и идут так ходко.

Константин только тихо матюгнулся сквозь зубы.



Деда Граевский конечно помнил, ведь не далее, как вчера встречались. Получилось так – вышел отряд вчера на небольшую такую лесную полянку. А на полянке не то, что б стойбище какое-то тунгусское, а целый хутор, если можно так сказать. Домов деревянных, конечно, и в помине нет, но чумы тунгусские, из шкур сшитые, стоят очень давно, сразу видно. Опять таки, какой то огород присутствует, коптильня, что-то навроде склада. Народу на стойбище не много: три взрослых мужика, жёны их, бабки какие то и детишки на чертенят похожие. Эти в чумах поменьше живут. А в центральном главном только один старичок обитает. Хотя, как «старичок»? Крепенький ещё, бойкий, всего и отличия от остальных мужиков только, что седой. И обряжен как пугало. Поверх одёжки мешочки какие-то, пёрышки, бусинки, палочки разные торчат.

Дедок то навстречу отряду первым и выскочил. Затараторил чего-то по-своему, руками замахал. Следом за ним и бабки заголосили. Потом дети подключились, захныкали, сопли распустили. Мужики же сразу в лес ломанулись, видать какой-то опыт общения с русскими имели, ну, да и Бог с ними, далеко от семей не убегут.

Детско-бабий вой неуклонно нарастал, так что Колыванов не выдержал и пальнул в воздух для острастки. Все как-то сразу замолчали, погрустнели и разбрелись по своим делам. А дед, вот диво дивное, начал по-русски говорить. Плохо, конечно, с трудом, но получше многих китайцев, на которых Граевский ещё в Питере насмотрелся.

Оказалось, что не всё племя тут обитает, а только старичок с сыновьями и ихними семьями. Ну и с жёнами своими, матерями сыновей. Ему, старичку, жён конечно больше положено, по статусу, но да ну их – хлопот и без того хватает, да и не молод патриарх уже.

А человек дедушка большой, «Говорящий с духами», шаман то есть. Есаул тут же креститься и плеваться начал, но Граевский его быстренько угомонил: чужие обычаи и верования нужно уважать, если не хочешь стрелу меж лопаток из кустов ненароком получить.

Племя старичка, хотя какое там племя – пятнадцать семей всего осталось - обитало в дне пути отсюда, но отряд Граевского его уже миновал. Да и нечего там делать, измельчал народ, духов чтить перестал, подношений шаману почти не посылают, совсем страх потеряли. Вот при деде стариковском… Ну да ладно.

Тропка удобная на юг есть, а как же не быть. Вон у тебя, Большой Начальник, в отряде есть паренёк такой шустрый и глазастый, ему и обскажу всё, он найдёт, остальные то другие, от них кровью и смертью пахнет. Особенно от того молодого и тощего. И от другого, серого. Точнее, не от него самого, а от той штуки длинной, что у него замотанная поперёк седла лежит. А вот живчик этот интересный, был бы наших кровей – в ученики бы взял, а то дети у меня, как один, бесталанные.

Только на тропке попадётся вам место одно – его стороной обойти надо: плохое, очень плохое место. Кладбище старое. Наше кладбище. Туда чужим ход заказан. Духи там очень сильны. Лучше обойти.

А поесть ничего нету, извините. Сами охотой живём, да корешки выращиваем. А как вы русские в тайгу пришли, зверь пугливый стал, уходить начал. Вот корешков дать могу, как же хорошим людям не помочь? Эти вот - от боли головной, эти – кровь останавливают, если поранишься ненароком, а вот эти, размельчённые, это особые. Если их в трубку забить, закурить, то будущее тебе откроется. А если и нет, то всё равно не пожалеешь. Нет, это подарок, ничего взамен не нужно, если только патронов пару горстей. И соли, если есть.

Дедок таёжный действительно о чём-то пошептался с Лешим, после чего, тот сообщил Граевскому, что дорога тут и вправду есть и он, Лёха, сможет отряд по ней провести. Короче, расстались со старичком, если и не друзьями, то и не врагами.

А теперь, оказывается, он красных по их следу ведёт… Всякое, конечно, возможно, скорее всего – заставили, хотя кто знает? Ладно, увидим. Тем более что Граевский для себя уже всё решил.

-Значит так, отряд, - скомандовал он. – Убегать мы от краснопопкых не будем. Набегались уже. Нас семеро против двадцати шести – это меньше четырёх на одного получается. Сдюжим. Тем более что всё на нашей стороне.

Палец Граевского ткнул в холм за левым плечом:

-Володя, ты с Люськой своей там заляжешь, оттуда ложбинка эта – как на ладони. Без команды огонь не открывать, дождись, пока есаул совой прокричит.

Володя кивнул. Богатым умом он не отличался, но понимал, что сова днём ухать не станет. А если красные что-то необычное в её уханье и заметят, то ненадолго – с пулемётом Владимир давно уже сроднился и ни в нем, ни в себе не сомневался.

-Поликарп, - распорядился командир. – Ты рядом с Володей будешь. Защитишь его, если чего не так или кто особо шустрый попадётся.

Поликарп даже не прореагировал – командир сказал, так тому и быть.

-Сергей, - обратился Константин к Крылову. – Ты на том холме, на выходе. Что от тебя нужно – сам знаешь, не мне тебя учить.

-Есаул с Азатом справа под теми ёлками, я слева, Леший на выходе, что б не прорвался никто. И кони с поклажей тоже на тебе Алексей, понял?

Вопросов не возникло ни у кого.

-Тогда разбежались, - оскалился Граевский, - через час гостей встречать, а у нас ещё не прибрано…

Само собой, над немудреной шуткой заржал только Колыванов.



***



Командир специального отряда Чрезвычайного Комитета по борьбе с Контрреволюцией и Саботажем красный матрос Василий Глодов злился. Впрочем, это было его нормальным состоянием.

Злился он ещё пацаном, когда батя, зажав Васькину голову меж колен и спустив тому штаны, нещадно охаживал того ремнём, обещая «научить уму-разуму». Злился, когда вышибал из мордатых гимназистов в фуражках медяки, чисто, что б пожрать. Гимназисты, конечно, тоже отмахивались, вращая над головами толстые ремни с заточенными медными пряжками, но на такие случаи у Васи уже давно был припасён верный кастет, сокрушивший не одну буржуйскую челюсть. То есть, если с теорией раньше было и туговато, то практикой классовой борьбы Вася проникся ещё в ранней молодости.

Уже позже он злился на залитой морской водой и, почти такой же солёной, кровью стальной палубе, почти оглохнув от взрывов, но, тем не менее, подавая заряжающему очередной скользкий и тяжелущий снаряд. Злился на офицеров, что-то орущих прямо в ухо, на германцев, садящих из тяжёлых орудий по одинокому линкору, на Господа Бога, создавшего моря и океаны.

Потом начал злиться на буржуев, потому как один умный человек объяснил ему, что это только они во всём виноваты. Другие умные люди объяснили ему за кем правда. Но Василий злился и на них, потому что именно за этих умных людей он несколько лет подыхал в окопах, ходил в атаки, убивал и старался не быть убитым. Потом его заметили. За ту же врождённую злость.

Поступило предложение работать в ЧК. А от таких предложений не отказываются.

И стал матрос Вася Глодов красным командиром-чекистом. И был отправлен в Сибирь.

А там: контра на контре сидит и контрой погоняет. В любой деревне, на любой заимке сплошные частные собственники и эксплуататоры человека человеком. Но Василий с этим боролся. За это и стреляли в него из обрезов, винтовок и ружей разных, дом поджигали, где он ночевал, гранаты бросали, пару раз даже анонимные доносы писали чекистскому руководству. Это тяжелее всего, кстати, обошлось. Но обошлось.

Война с атаманом Соловьёвым, между тем, принимала затяжной характер. Кругломордый пацан из Арзамаса, слишком ретиво взявшийся за дело, получил по рукам прямо из Центра, потому как там решили, что неразумно настраивать против себя местное население. Это ведь не Подмосковье: достали человека – так он в тайгу ушёл, а там ищи-свищи… Значит, нужно искать другие подходы. Только хлопотно это, когда резолюция из Центра есть: «Калёным железом выжигать»… Тяжело, короче, нужно и вашим и нашим угодить, а так никогда не получается.

Поэтому, когда вызвали Василия к командованию и приказали уничтожить уходящую к китайской границе банду Батьки Грая, матрос даже обрадовался. Всё не крестьян по хуторам шугать, а воевать, дело привычное. Правда, отряд Глодову достался… Ну уж, чем богаты.

Во-первых, конечно, комиссар. Не русский и не из евреев. Против евреев, кстати. Василий никогда ничего не имел, скорее наоборот. Был у него по молодости дружок Лёвка Штейнбах, вместе с гимназистами дрались, водку пили, одних шалашовок пользовали. Потом пути разошлись – Василий на флот подался, а Лёвка в бандиты куда-то на юга. Недавно в сводках прочитал: «Ликвидирована особо опасная банда Льва Штейнбаха (Кривого) – точно, было такое, вышибли левый глаз Лёвки по молодости, Василий сам присутствовал, только помочь ничем тогда не сумел, - отличающаяся особой дерзостью и непримиримостью к Советской Власти»… Четыре дня тогда Глодов пил, друга поминая.

А этот – нет. Скорее всего, из чухонцев, хотя кличка такая пролетарская, родная: «Товарищ Егор». Только «Егор» из комиссара такой же, как из Василия «Абдулла». Белёсый, как вошь, даже глаза белые, мёртвые и говорит с чудным таким акцентом. А и ладно – пусть будет, комиссар же, значит товарищ проверенный.

С бойцами и того хуже. Трое – да, видно, что повоевали, пороху понюхали. Илютин, так и вообще, по намётанному глодовскому глазу, из бывших офицеров. Ну, и хорошо, потому как контрреволюционного за ним ничего не замечалось, скорее наоборот, а хороший боец дорогого стоит. Особенно, когда не кулака какого трясти идёшь, а на банду серьёзную.

На банду выходили долго. Умел Батька Грай спрятаться, аккуратно ходил. Тут уж комиссар умение проявил, Глодов вряд ли бы справился. Ну не привык он в людей невинных наганом тыкать. Если враг, конечно, всегда: пожалуйста, всё-таки пламенный большевик, а не так – погреться зашёл (в Партию Глодов вступил ещё в шестнадцатом году, тогда все в политику записывались. Василию название понравилось, если честно, остальные то в эсеры подались).

А Товарищу Егору – без разницы. «Где бандиты?» - «Не знаем». Ба-бах. Первый выстрел в воздух. «Где бандиты?» - «Ну вот, истинный крест, не знаем». Ба-бах. Самый здоровый и наглый местный мужик лежит в пыли с простреленной головой. «Последний раз спрашиваю, где бандиты?»- «Сволочь ты, комса, в аду тебе гореть. По той вон тропинке ушли на юг…». «Учись, командир, как нужно с массами работать, - покровительственно обращался после подобных эксцессов к Глодову Товарищ Егор, - товарищ Ленин учит, что крестьяне по натуре своей частные собственники и обращаться с ними нужно соответственно. Для них Батька Грай, который их не трогает, гораздо ближе нашей родной народной власти, которая о них заботится. Но что б заботится, о ком-то, нужно иметь некоторый капитал, берущийся из налогов. А крестьяне этого не понимают, думают - царя не стало, так теперь вольница. И такие настроения нужно давить в зародыше. Мы, конечно, строим самое справедливое в мире общество. Но! Общество это должно быть свободно от любых проявлений частной собственности. И с её владельцами мы будем обходиться по всей строгости революционного времени…»



Глодов был, конечно, не против. Но одно дело фронт, когда на тебя прёт толпа со штыками, и другое дело – деревня, где мужики сами не понимают, кого им больше бояться… Но спорить с Товарищем Егором себе дороже. А вдруг тот решит, что ты и сам враг Революции? Нет, за себя-то Глодов не волновался, таких, как Товарищ Егор, он мог на завтрак десяток съесть и даже не рыгнуть. Но за отряд-то кто поручится? На каждый роток не накинешь платок. Кто-то донесёт, и… Прощай, морская душа.

Товарищ Егор явно мысли Глодова читал по его лицу, но на конфликт не шёл – худой мир лучше доброй ссоры. Тем более что на след банды Грая сели уже плотно, так что не до разногласий было.

Вчера вышли к захудалому тунгусскому стойбищу. Замухрышка старейшина начал лопотать по-своему, бабы и дети завизжали, мужики как-то привычно рванули в лес… Мужиков-то, всего ничего, трое. Но Товарищ Егор махнул рукой, беглецов быстро отловили и притащили обратно.

Как обычно в таких случаях, языковой барьер с местным населением был преололён довольно быстро. Товарищ Егор просто прострелил ногу одному из тунгусов, и старичок-старейшина быстренько вспомнил русский язык.

Да, полдня тому назад проходил тут отряд русских. Ушли по тропке к Нехорошему месту. Сильные русские, но их мало. Если Большой Русский Начальник будет быстро идти, то он тот отряд догонит. Где идти? Да по тропке. Русские, конечно, её не видят, так что пусть просто на юг идут. Нет, никто в стойбище показать дорогу не сможет, тайга - она большая, кто знает, кто куда пошёл…

Поток словоизлияний старика пресёкся девичьим писком из-за ближайшего чума, потом звуками ударов и нецензурной бранью на русском. Оказалось, что рядовой боец Копылов обнаружил спрятавшуюся в кустах молодую тунгуску и силой попытался склонить её к незаконному сожительству. За коими попытками и застал их рядовой Илютин, после чего просто-напросто заехал в морду рядовому Копылову. Тот схватился за нож. Рядовой Илютин, не долго думая, выбил передние зубы рядовому Копылову прикладом винтовки, чем отправил последнего в состояние глубокой задумчивости и отрешённости от судеб Мировой Революции. Во время появившийся командир Глодов выразил бойцу Илютину признательность, после чего парой подзатыльников привёл во вменяемое состояние бойца Копылова, пообещав последнему, при повторении подобных поползновений в отношении местного населения скорый народный суд в своём лице.

Этот маленький инцидент отвлёк командира Глодова от беседы комиссара со старейшиной, а когда он вернулся, всё уже было решено. Трясущийся старичок был готов вести отряд куда угодно и за кем угодно, лишь бы страшный комиссар с ним больше не разговаривал. На том и порешили.

Дедок оказался весьма ценным приобретением. Каким-то своим шестым, природным чувством он неуклонно следовал точно по следу бандитов. Без него отряд Глодова затратил бы на преследование раза в три больше времени, да и то не факт, что успели бы перехватить беглецов. А теперь это становилось совершенно определённым. Командир приказал приготовить оружие и быть готовым к любым неожиданностям…

***

Старый Угулай сразу, как только поговорил с жутковатым беловолосым русским, оставил надежду вернуться живым в родное стойбище. Потому, как сам чувствовал, да и духи ему подсказывали, что уселась впереди поперёк дороги Смерть и мало кого пропустит мимо себя. Самой то Смерти старик не боялся, не раз уже сталкивались и даже иногда перекидывались парой слов. Несколько раз даже отгонял он её от членов племени, но зла она на старика не держала – всё равно, рано или поздно, своё возьмёт. И Угулай это тоже знал, и, не вставал у неё на пути, если понимал, что по-другому нельзя: когда старейшина умирает, к примеру, или кто другой, кто своё уже отжил. Но вот если ребёнок в жару мечется или молодого парня медведь подрал, тут уж старый Угулай обряжался в своё шаманское облачение, брал в руки верный бубен, призывал на помощь дружественных духов и шёл на бой со Смертью. Тут уж по-разному получалось: когда Угулаев верх был, а когда и умирал человек. Но личного зла друг против друга ни Угулай, ни Смерть не держали.

Если б те русские, которые раньше прошли, не двинулись к Проклятому месту, Угулай и вовсе бы спокоен был. Но они пошли, хоть и предупреждал старик того быстроглазого и шустрого, который сразу ему понравился. У русских, конечно, свой бог, очень сильный. Потому русские в духов-то уже и не верят почти, зачем им ещё кто-то, с таким-то Богом? Но Угулай духов-то видел, а вот русского Бога нет. И знал, чего от духов ожидать можно, так как много и долго с ними общался.

Потому как был Угулай шаманом уже… Он и сам не помнил, в каком поколении. И дед его с духами разговаривал и прадед и прапрадед. Знали местные духи семью Угулая, с охотой с ней общались. Да ведь не только угулаево племя в округе обиталось.

Если два с половиной дня идти на закат, а потом на юг повернуть, жили Люди Синего камня. Очень странные. Вроде и одного языка с племенем Угулая, внешне тоже похожие, но совершенно другие. Своих, не знакомых Угулаю, духов они почитали, жертвы им приносили не жиром или ещё чем, как заведено, а человеческой кровью. Те духи, с которыми Угулай общался, даже и слышать не хотели о силах, которым соседи поклоняются, не любили их. Говорят, даже война как-то у них произошла. Потому как были эти духи не природными, землёй рождёнными, а пришедшими откуда-то издалека. Не из нашего мира вовсе.

А на Проклятом месте Люди Синего Камня своих хоронили. Не сжигали, как в Угулаевом племени, а сооружали помост и покойника там оставляли. И обряды какие-то, неведомые Угулаю, совершали. Потому и покойники Синего Камня почти и не разлагались, просто усыхали, даже вороны их не клевали. Странные люди, жуткие.

Но те, первые русские ушли именно к старому кладбищу Людей Синего Камня. И Угулай, как ни не лежало у того к тому сердце, вёл отряд красного командира Глодова прямо туда. Потому как, в противном случае, белоглазый русский пообещал вернуться и просто уничтожить весь род Угулая. Во имя какого-то нового духа, по имени Социальная Справедливость.

***

-Нет, ну крестьяне и есть, - презрительно протянул Колыванов. – Азатка, ты глянь, как идут. Словно и не в боевом походе, а на прогулке с барышней. Таких то и убивать то совестно…

-Ты раньше времени не совестись, - так же тихо посоветовал Азат. - Потом, если всё нормально пройдёт, своё отмолишь. Лучше за командиром следи, что б отмашку не пропустить.

Глодову место тоже не нравилось. Он и нормальные кладбища то недолюбливал, а тут такое непотребство: целая лощина между холмов столбами с помостами уставлена. А на них покойники. Знал Глодов про такие погосты, приходилось уже пару раз видеть подобное. Только тогда могилы эти тунгусские по одной всегда стояли, а что б так, почти полсотни на одном месте… Нехорошим чем-то веяло здесь, немирным. Глодовская бы воля, он бы стороной это место обошёл, но старик-шаман упрямо вёл красноармейцев прямо через лес из покойников.

Вон комиссару хорошо. Едет себе, как ни в чём не бывало, только что песенку не насвистывает. Потому как: человек, идейно подкованный, суевериям и всякому прочему мракобесию не подверженный. А вот Глодов, очень даже наоборот. Хотя не признался бы в этом даже товарищу Троцкому, если б тот, случись такое, спросил. Нет, кошки чёрные или пауки раздавленные – это, конечно, ерунда. Но вот покойника на пути встретить – к неудаче, тут к бабке не ходи. А здесь не один, тут полста покойников по столбам расселись. Глодов, по старой ещё, старорежимной привычке, потянулся тремя пальцами ко лбу, но, поймав укоризненный взгляд комиссара, тут же отдёрнул руку.

Отряд, между тем, почти полностью втянулся в лощину. Впереди бодро ковылял старик-шаман, за ним уверенно топали семеро чоновцев с винтовками наготове. Глодов с комиссаром на конях держались в центре, вытянувшегося серой змеёй по всей, пересекающей языческое кладбище, тропе отряда. Замыкали шествие самые молодые и неопытные бойцы, для многих из которых это был первый боевой рейд. Большинство красноармейцев, как и Глодов, чувствовали себя не в своей тарелке. Даже если и не принимать во внимание нависающие над головами помосты с трупами, было во всей атмосфере этого места что-то тягостное, недоброе. Даже вездесущее вороньё, которому, казалось бы, здесь самое раздолье, никак не давало о себе знать. Тишина стояла… как на кладбище. Только и слышно было, что шаги бойцов, приглушённое позвякивание оружия и редкий всхрап коней. Глодов сбросил крючок с деревянной кобуры проверенного во множестве стычек маузера, а пальцами левой руки автоматически поглаживал гладкую рукоятку похожей на железную бутылку гранаты Рдулотовского.

Как бы прочитав его мысли, белёсоглазый комиссар обернулся к матросу:

-Не нервничай, командир, мне самому это место не по нраву, уж тихо очень… - сообщил он. – Но пусть уж лучше будет тихо, правильно? Нам сюрпризы всякие ни к чему.

И сглазил.

Где-то справа нагло и вызывающе заухала сова. Не разумом, а, можно сказать, спинным мозгом, Глодов понял, что это неправильно. Ещё не понимая, в чём эта неправильность, он, всецело доверившись никогда не подводившему его боевому чутью, уже выдёргивал ногу из стремени, одновременно высвобождая из деревянного заточения огромный многозарядный пистолет, когда услышал звуки страшные для любого солдата. Гулкое «ду-дуканье», которое спутать ни с чем было невозможно. Володькина Люська завела свою смертоносную песню.

Вторая нога застряла в стремени, поэтому Глодов не соскочил, а мешком свалился с Гнедого, пребольно ударившись плечом о землю и, в перекате, приложившись рёбрами об один из ближайших похоронных столбов. Но на боль обращать внимания просто не было времени, потому как в этот самый момент Гнедой взвился на дыбы, щедро разбрызгивая бьющую из перебитых шейных артерий кровь, и беспомощно завалился на бывшего хозяина. Только чудом Глодов избежал участи быть насмерть придавленным собственным же конём, потому что строго заучил первое правило поведения под обстрелом: никогда не оставаться на одном месте дольше необходимого.

Тем не менее, хрипящий и бьющий ногами в агонии Гнедой, чуть было не раздавил Глодова в лепёшку, рухнув на то место, где мгновением ранее находился матрос. Глодов даже не успел пожалеть коня, он только обрадовался внезапно образовавшемуся укрытию, бросившись обратно к конскому трупу и обняв его, как любимую жену. Жениться Глодов, кстати, так и не успел, и всё шло к тому, что вряд ли когда-нибудь успеет.

Но красный матрос, это вам не крестьянин какой-нибудь, только вчера берданку в руки взявший. Мгновенно собравшись, Глодов машинально закусил ленточки от бескозырки и осторожно выглянул из-за конского трупа, приготовившись ко всему.

Красному командиру, как это случается в такие моменты, показалось, что прошло несколько минут, хотя на самом деле всё произошло за считанные секунды. Выглянув, он ещё успел заметить, что часть бойцов из отряда, прикрывающего тыл, продолжает тупо стоять, не зная, что делать и сжимая в руках, оказавшиеся такими бесполезными, винтовки.

-Лежать, долбоёбы!!! Лежать!!! – во всю глотку завопил Глодов, выплюнув ленточки. – Он же вам в спину бьёт, уроды!!!

Неизвестно, то ли его крик, перекрывший на время кровожадный перестук пулемёта, возымел действие, то ли ещё что, но бойцы послушно повалились на землю. Но многие из них не по своей воле – их просто швырнуло вперёд, разрывая тело беспощадными пулемётными очередями и превращая его в кровавую мешанину из костей и внутренностей. Остальные же продолжали тупо лежать поперёк тропы, закрыв голову руками и представляя идеальную мишень для засевшего где-то на склоне пулемётчика.

«Где же Илютин, - лихорадочно метнулась в мозгу Глодова паническая мысль. – Неужели когти рванул, гнида белогвардейская? Вот же ж детка…»

Командир зря грешил на рядового Илютина. Получивший секретный (от комиссара в первую очередь) приказ Глодова страховать отряд с флангов, пока те пересекают лощину, тот, услышав раздавшийся неожиданно треск пулемётных очередей, начал осторожно, вместе с прикреплёнными к нему рядовыми Ломакиным и Зотовым, подкрадываться с тыла к спрятанному пулемётному гнезду. Толку, правда, от помощников было немного: они сопели как целое стадо кабанов и шумели соответственно. Оставалось только молиться, что невидимый пулемётчик также оглох от грохота своего оружия и приближающихся красноармейцев просто не расслышит.

Глодов, меж тем, обратил своё внимание на фронт погибающего отряда. Там дела обстояли немногим лучше. То есть, примерно так же. Пулемётчик накрыть идущих впереди бойцов не мог – столбы с навесами мешали. Но легче от этого не становилось. На глазах матроса боец Федоров решил прорваться. Выскочив из-за маленького земляного холмика, за которым таился до времени, Фёдоров, пригибаясь, мелкими шажками рванулся к выходу из страшной лощины и почти сразу же лишился верхней половины черепа. Брызнувшие во все стороны кровавые ошмётки попали на лицо затаившегося тут же чоновца с какой-то труднопроизносимой польской фамилией, тот инстинктивно вскочил, утираясь от кровяных брызг, и тут же тоже упал с простреленной головой.

«Снайпер, - с обречённостью понял Глодов. – Это ж не бандиты, это черти какие-то. Неужто, помирать придётся?».

Не то, что б Глодов боялся смерти… Совсем нет, насмотрелся он на разное за последние десять лет. И как братишки, с которыми он не далее, как вчера спирт глушил, лежат на холодной мокрой палубе, уставившись в серое небо ничего не видящими глазами, и как оравший только что на тебя офицер, глупо вздёрнув ногами, болтается на ближайшем фонаре, как круглолицый буржуй, недавно предлагавший тебе взятку за пропуск к поезду, тупо рассматривает мутнеющими глазами расползающиеся под собственными пальцами кишки, прущие из разрубленного брюха… Многого насмотрелся матрос Глодов за последние десять лет, потому и чужую жизнь не ценил, и свою потерять не боялся. Но всегда надеялся, что не «прямо сейчас», может, завтра, может через месяц. А вот оказалось, что, скорее всего, уже сегодня. Ладно, Бога, конечно, отменили, а вот Удачу ещё никто не отменял. Может, и прорвёмся.

Глодов перевернулся на спину, проверяя маузер. Стрелять из него по невидимым врагам – дело пустое, но проверить оружие никогда не помешает. Как и следовало ожидать, пистолет оказался в полном порядке, хоть и трофейная машинка, но надёжная. Может, и повоюем еще. И тут же наткнулся на бешеный от боли взгляд комиссара.

Тому повезло гораздо меньше, чем матросу. Не такой привычный к реальным боевым действиям, он не успел соскочить с коня и теперь валялся придавленный тяжеленной тушей. А чего удивляться, конь мишень куда как более удобная, чем человек, в неё даже из пулемёта промахнуться трудно. Той же очередью, что скосила Гнедого, пробило голову и комиссарской кобыле, так что рухнула та, даже не дёрнувшись. И ездока своего придавила.

Был бы белоглазый комиссар чуть более к боям, а не к политическим диспутам готовый, может, и успел бы он, как Глодов, с коня соскочить. А так… Лежал сейчас Товарищ Егор, как бабочка, к доске пришпиленный, только от боли в раздавленной ноге шипел. Живой, значит. Ну и ладно. Из-под трупа лошадиного его сейчас всё равно не вытащишь, да и поважнее дела есть.

Невидимый пулемётчик, меж тем, разошёлся не на шутку. Очередь из Льюиса в щепки разнесла столб, под которым засел матрос, и помост наверху опасно накренился. Оттуда посыпалась на Глодова всякая труха: бисер какой-то, тряпки, шкурки истлевшие. Прямо перед носом шлёпнулась высохшая кисть руки с почерневшими ногтями и обтянутая такой же сухой, почти чёрной от времени кожей. Что-то больно ударило красного командира по макушке, отскочило в сторону, и Глодов увидел прямо перед собой нижнюю человеческую челюсть с белыми и ровными, как у молодого, зубами. Забыв про шипящего от боли за спиной комиссара, Глодов истово перекрестился.

-Грамотно ребята работают, - сдержанно похвалил Володю с Крыловым Колыванов, старательно выслеживая в прицел мосинки очередного красноармейца. – Вот ты бы, Азат, так не смог. Потому как кровь у тебя горячая, к раздумчивому бою непригодная. Да ты не злись, я сам такой.

-Да я и не злюсь, - ответил татарин. – Только путаешь ты. Разная в нас кровь. Во мне – кровь степного воина, а в тебе - разбойника обыкновенного.

-Басурман ты и есть, - беззлобно ругнулся в ответ Колыванов. – Мои предки на твоих в походы ходили и брали, что хотели. Это вы что ль воины?

-А мои уже и не ходили, вы сами им платили, да ещё счастливы были, что вас не трогают. Не так что ли?

-Ты меня то с быдлом всяким не ровняй, - насупился есаул, - наши никому не платили. И не будут.

-Так и мы ваших на колья сажали, зная, что договорится с вами не получится. Заканчивай есаул, а то – память предков потревожим, они обидятся. Придётся мне тебя зарезать. А ты мне ещё с прошлого раза шесть рублёв серебром задолжал.

-Во-во, - согласился есаул. – Правильно говорят, где татарин прошёл, там еврею делать нечего. Отдам я тебе твои гроши несчастные, добуду и отдам. Что мне - жалко?

-Вот когда отдашь, тогда и говорить будешь – Азат удачным выстрелом швырнул на землю какого-то красноармейца. – А пока…

-Что за ёпть!!!... – есаул аж с лица спал, потому что от того места, где прочно засели Володька с Люськой и Поликарпом вдруг раздался звук гранатного разрыва и пулемётные очереди захлебнулись.

Рядовой Илютин, наконец, исполнил то, что было задумано. Подобравшись почти вплотную к неприметной ложбинке на холме, откуда вёл свой огонь Володька, он засёк огневую точку и, недолго думая, метнул тяжёлую, гранату в сторону пулемётчика. Поликарп ещё успел краем глаза уловить какое-то движение и, не целясь, пальнул в ту сторону. По роковому стечению обстоятельств, этот выстрел оказался фатальным для бойца Ломакина – шальная пуля из поликарпового винчестера пробила грудь чоновца и тот беспомощно заскользил вниз по склону, цепляясь полами шинели за невысокие кусты.

Но граната своё дело сделала. Володя даже не успел почувствовать ничего и осознать, когда горячая волна воздуха, подняла его в воздух и бросила, сминая в лепёшку кости во всём теле. Та же судьба постигла и Поликарпа, тот даже перекреститься не успел. Покорёженную Люську с изогнутым стволом швырнуло вслед своему хозяину.

Илютин махнул рукой Зотову и осторожно спустился в бывшее пулемётное гнездо. Что и говорить, позиция была отменная, отсюда весь хвост отряда Глодова просматривался, как на ладони. Но радости это Илютину не прибавило – все красные бойцы в пределах видимости были или мертвы, или тяжело ранены.

-Похоже, отстрелялся Володька, - мрачно констатировал есаул. – Короче так, - по-деловому распорядился он, и куда только подевался балагур-зубоскал Колыванов и откуда только появился мрачный, собранный убийца? Но Азат к таким превращениям давно привык.

-Короче так, - продолжал есаул. – Ты, Азат, здесь остаёшься, а я быстренько сбегаю, посмотрю, кто там такой шустрый.

Азат даже не кивнул в ответ – всё правильно. Фланг оголять нельзя, а есаул и сам справится. На то и «есаул». Тот же «штабс-капитан», что и Граевский, если сравнить, а такие чины на фронте зря не даются.

Колыванов, меж тем, не медлил. Стелящимся, но, тем не менее, скорым шагом, придерживая шашку, которой он за все годы войны научился доверять побольше, чем любой винтовке, есаул, почти припадая на брюхо, рванулся вокруг холмов. Пара минут, не больше, и Колыванов оказался на том самом месте, где немногим ранее находился Илютин. Картина была ясна: двое красных, по счастливому стечению обстоятельств сумевшие уничтожить пулемётное гнездо, тупо пялились вниз, на собственный погибший отряд.

Есаул прыгнул, уже в движении выдёргивая шашку из ножен. Один из чоновцев, здоровенный молодой парень, успел только разинуть пасть, но тут же упал с разрубленной головой. Второй оказался пошустрее. Он успел пару раз ткнуть в сторону Колыванова штыком и даже нажать на курок. Впрочем, это ему не помогло: есаул играючи ушёл от атаки и одним отточенным ударом вскрыл брюхо красноармейца снизу доверху. Не желая слушать предсмертные хлюпы и бульканье, Колыванов махнул оружием ещё раз, отделяя голову красноармейца от плеч.

Заметив неподалёку растерзанные тела Володи и Поликарпа, Колыванов только перекрестился – дело солдатское, знали, на что идут. Гораздо больше было жаль Люську, даже беглого взгляда было довольно, чтобы понять, что она так же мертва, как и её хозяин. Что ж, значит, дальше обходиться придётся без пулемёта, всего и делов.

Разрыв гранаты и захлебнувшееся пулемётное «ту-думканькье» заметил и Глодов.

«Молодец, Илютин, - сразу переменил он мнение о подозрительном красноармейце, - молодец. Накрыл таки гниду эту. Значит и нам прорываться пора, авось сдюжим».

-Мужики, - крикнул он в сторону залёгшего отряда, - как вы там?

Никто не ответил. Плохо. Но ведь не может быть, чтобы никого не осталось. Ладно, потом разберёмся. И комиссара потом из-под коня вытащим. Сейчас главное – с теми, кто наверху засел, разобраться.

Глодов снова, по старой привычке, закусил ленточки и рванул на прорыв. Сначала низким прыжком отскочил от трупа Гнедого под прикрытие одного из столбов, поддерживающего очередной помост с покойником, и вжался в землю в ожидании выстрела сверху. Само собой, пальнули, но не попали. Уже хорошо, значит, снайпер чем-то другим занят – есть шанс.

Воззвав про себя к Господу Богу, Карлу Марксу, товарищу Троцкому и чьей-то не в меру любвеобильной маме, Глодов вскочил, пробежал зигзагами пяток шагов, потом упал, перекатился в сторону и, наконец, оказался у подошвы одного из холмов, окружающих долинку. Тут затаился на время. Но никто вслед ему уже не стрелял. Хотя одиночные выстрелы, уже винтовочные, а не пулемётные, не прекращались. Беляки добивали попавшийся отряд как в тире, развлекаясь. Ну ладно, посмотрим ещё, кто последним посмеётся: маузер с собой, финку из сапога никто не утащил, да и граната есть. А бандитов то и было всего ничего, тем более что Илютин накрыл кое-кого. Значит, человек пять-шесть осталось, не больше. Шансы есть.

Глодов начал медленно, практически ползком подниматься по склону холма. Выбраться наверх из западни, оценить ситуацию, а там… Там посмотрим. Кусты, опять таки, надёжно скрывали ползущего Глодова от чужих глаз, и он уже почти поверил, что его затея удалась. Рано обрадовался.

Когда он уже почти достиг вершины холма, прямо, как из-под земли возникла жуткая квадратная фигура и, не долго думая, одним ударом винтовочного приклада отправила красного командира в небытиё.

***

Угулай умирал тяжело. Люди, имеющие знакомство с духами всегда так расстаются с жизнью. Есть, конечно, всякие обряды, помогающие перейти шаману в мир предков по возможности безболезненно. Отец Угулая, к примеру, почувствовав, что умирает, готовиться начал за два на десять дней. Весь род только и делал, что капризы умирающего старика выполнял. Оно и понятно – обидишь такого при жизни, так он после смерти тебя со свету сживёт. И не только тебя, а и весь род. Потому и ушёл Угулаев отец из этого мира спокойно, успев передать сыну и знания свои и, не затаив зла ни на кого.

Угулаю же не повезло – не было у него времени на подготовку. А злость была. Как ни говорил он сам себе, что не годится идти на смерть с обидой в сердце, не смог себя побороть. Что те русские, что другие не нравились они Угулаю. Как не пытался старик отрешиться от нехороших мыслей перед смертью, не получалось у него.

Первая пуля прошибла грудь идущего впереди отряда шамана, пробив лёгкое и сломав рёбра. Угулая швырнуло вперёд лицом в проклятую землю, кладбища Людей Синего Камня, где он и затих. Но, оказавшись на рубеже атаки, он успел получить ещё две пули: одна засела в ноге, а вторая вошла точно в позвоночник.

Кто стрелял, уже не важно – может, засевшие на холмах, а может, да и, скорее всего, идущие следом чоновцы, открывшие, с перепугу, стрельбу во все стороны. Но боли Угулай не чувствовал.

Чувствовал он другое, и это было гораздо страшнее.

На той тонкой грани, которая отделяет уходящего в мир иной из жизни человека, Угулая окружили духи. Не родные духи рода Угулая, а чужие, незнакомые. И злые.

Духи, какими их знал Угулай до этого, не были ни злыми, ни добрыми – они просто были. С ними можно было договориться, их можно было запугать или умилостивить. Всегда получалось – духи знали Угулая, а он знал их. Но не сейчас.

Окружившие Угулая духи хотели только крови и смерти. Неизвестно, из какого мира они пришли, но они настолько же были чужды Угулаю, насколько простой таёжный житель может быть чуждым в мире танков, аэропланов и телеграфа. Ненависть и злость – вот что было главным в этих духах. И сила. Они были сильнее всех, с кем Угулаю приходилось сталкиваться до того.

Сначала он ещё сопротивлялся. Закрывал сознание, призывал хранителей рода, но… Хранители не отвечали: эта земля полностью принадлежала Чужим. Наконец, Угулай понял, что эта битва не для него и просто сдался, отдал своё сознание, свою душу бестелесным тварям, роящимся вокруг.

Сначала наступила тьма, как и должно, было бы быть. Но потом эту тьму взорвало яростное вторжение чего-то очень сильного, чёрного и чуждого всему живому. Племенной шаман Угулай перестал существовать. Его место заняла совсем другая сущность.

***

Голова, как это всегда бывает в подобных случаях, раскалывалась. Тихонько матерясь про себя. Глодов попытался раскрыть глаза. С левым этот фокус не прошёл: веко налилось свинцовой тяжестью, пудов этак в десять, и подниматься не желало. Но пульсирующая боль радостно сообщала, что глаз на месте, не выбит, и через пару дней должен прийти в норму. Что ж, это мы уже проходили, мало ли били Глодова раньше?

Правый глаз открылся легко, но сразу снова захлопнулся от болезненно яркого света. Через секунду Глодов сообразил, что свет исходит от походного костра и, чуть повернув со стоном голову, открыл глаз снова.

Представшая перед мутным взором картина не радовала. Прямо напротив него сидел, как будто сошедший с плакатов «Окон РОСТа» офицер-беляк. В чёрном каппелевском мундире, аккуратно причёсанный, с тонкой щёточкой усиков над верхней губой. Только монокля не хватает. Офицер задумчиво жевал какую-то пожелтевшую травинку, нехорошо поглядывая на Глодова.

«Грай», - сразу понял Глодов. Словесное описание главаря бандитов у чекистов имелось. Как и старая фотокарточка, переснятая в своё время из журнала «Нива» за шестнадцатый год. Правда на ней Граевский был помоложе и выглядел куда более браво.

Рядом с ним расположился звероподобный татарин, мощную фигуру которого и покатые плечи Глодов без труда узнал. Именно этот бандит, появившись, как из-под земли, и вырубил Глодова прикладом трофейной Арисаки. Вон она, тут же лежит, прямо под рукой. Серьёзный мужик, сразу видно.

Третий член компании больше всего походил на интеллигентишку-анархиста, которых Глодов немало повидал на своём веку. Такая же тужурка непонятного происхождения, длинные белёсые патлы и тонкие пальцы, видать баловался студентик по молодости пианинами разными. Но, поймав его холодный, мёртвый взгляд, Глодов сразу понял, кто это. Красный командир готов был поставить партбилет против двух копеек, что именно этот студентик сидел тогда на холме и хладнокровно расстреливал бойцов из его отряда. И именно его пуль он так опасался, пробираясь по заросшим кустарником склону. Тот самый снайпер.

За спиной троицы нервно вышагивал взад-вперёд типичный казак-белогвардеец. Только какой-то мелкий и дёрганный. Ростом чуть ниже среднего, гимнастёрка без погон, но со следами от них, как и со следами, точнее дырками, от орденов. Зато штаны с лампасами и сапоги начищены до блеска, сразу старая школа видна. Казак мельтешил взад-вперёд, не переставая убеждать троицу у костра:

-А я всё равно не пойму, вашбродь, - обращался он явно к офицеришке в чёрном мундире, - на кой мы этих краснопопкых сюда приволокли? Володьку с Поликарпом похоронить? Так Леший с Азатом уже сделали, хоть и без батюшки, но чего уж тут… Пытать у них чего? А чего? Отряд мы их положили, других красных в округе нет…

-Откуда знаешь? – поинтересовался Грай. – Или сказал кто?

-Батька, да ты… - казак аж поперхнулся от возмущения. – Ты в чём меня подозреваешь-то, а? Нет, никто не сказал, просто само собой видно – не полезли бы они на нас, со своими не соединившись. И ты того, намёки разные такие больше не говори, а?

-Так и ты думай, что говоришь, - отозвался Грай. – Утром их обо всём и выспросим, а там уж видно будет.

Есаул нахмурился:

-Опять людей мучить? Устал я. По мне – так проще пристрелить. Ну да, Батька, воля твоя…

-Во-во, - вроде, как поддержал есаула здоровенный татарин, - так и не спорь с Батькой. Сказал: пускай пока живут, значит, пусть живут. Пока. Вон, один уже очнулся, - он кивнул на Глодова, - ты уж меня прости, красный, что я тебя того – прикладом. Сначала пристрелить хотел, да пули жалко стало.

-Мне бы не стало, - сплюнул кровью Глодов. – Я б тебя сразу…

Татарин усмехнулся:

-Ух, ты, страшный какой. Отряд положил, сам в плен попал, а ерепенится. Матрос, сразу видно. Эх, и не любили мы вашего брата на фронте… Сам-то с Балтики, небось? – охотно поддержал он разговор.

-А это не твоё дело, морда ты бандитская, - огрызнулся Глодов. – Хоть с Балтики, хоть черноморец, тебе то какая разница?

-И то верно, - легко согласился татарин, - Эй, Батька, - окликнул он, - тут, гляди, какой морячок ершистый попался. Борзый, видать из деловых, как Леший наш. Сейчас разговорить его хочешь или до завтра подождём?

-До завтра, - откликнулся Грай. – Лешего на посту оставили? Ну и ладно. Азат, сменишь его потом, ну, да ты сам знаешь. А теперь спать давайте, завтра снова идти – граница уже близко.

Азат, бережёного Бог бережёт, ещё раз проверил верёвки на руках и ногах Глодова и закопошился за его спиной. Глодов обернулся. Оп-паньки…

Оказалось не он один, такой неудачливый, попал в лапы к бандитам. Товарищ Егор, помятый, серый от боли в придавленной конём ноге, но живой, подмигнул Глодову. То есть, не дрейфь, морская душа – прорвёмся. Ага, сейчас. Был бы Глодов один, он, может быть, и попытался бы от бандитов уйти, а с комиссаром одноногим… Ладно, значит, вместе помирать будем.

-Спать всем, - скомандовал Грай. – Завтра день будет длинный и тяжёлый.

Знал бы он, какой будет сегодняшняя ночь…



***

Боец отряда ЧОН Коля Филиппов чувствовал себя хуже некуда. Примерно, как после свадьбы брата Василия, но тогда хоть было понятно за что страдает, нельзя столько самогона пить и братову невесту «блядью» при всех обзывать. Хотя, она и блядь, конечно… Били Колю тогда от души, половиной деревни. Особенно невестины родственники. И утреннее ощущение от побоев в сочетании с жутким похмельем было до ужаса похоже на то, что Коля испытывал сейчас.

Пуля невидимого пулемётчика только содрала кусок кожи с головы, пройдя по касательной, но, тем не менее, вышибла сознание из Коли наглухо на несколько часов. Может, это его тогда и спасло, - обходившие поле боя есаул с Азатом не раздумывая, вышибли мозги любому, подающему признаки жизни. А Коля со своей окровавленной головой на живого похож не был.

Скрипя зубами, Коля, после долгих усилий, уселся и попытался припомнить происходящее. Ага, они бандитов ловили. Потом басурманское кладбище нашли, командир сказал: «приготовиться», потом дальше шли, потом удар и всё.

Коля огляделся по сторонам. Мать моя, так они же все мёртвые! Капитоныч, с которым только вчера курили одну самокрутку на двоих, Саня Рыбак, у которого всегда можно было занять пару грошей без отдачи, потому как пили то всегда вместе, Артёмка-Конокрад, с которым на прошлой неделе воровали куриц на какой-то заимке… Вот они все – лежат, уставившись раскрытыми глазами в чёрное небо, и всё для них закончилось. Да и Коля, хоть и живой, но себя живым не чувствует. Как после той свадьбы…

Ну да ладно. Ноги целы, руки целы, а голова… Кому она нужна?

Только вот с головой действительно странные вещи твориться начали. То есть, начал видеть Коля такое, что видеть никак не мог. Сначала появилась на тропинке сгорбленная фигура того самого старика-тунгуса, которого они в проводники взяли. Шла фигура странно, качаясь из стороны в сторону и нелепо взмахивая руками.

«Тоже подранили, - решил Коля. – Не повезло дедушке…»

Старик, меж тем, продолжал размахивать руками, как мельница какая-то. Он даже светиться начал как бы изнутри странным бледно-голубым светом. И в ответ на его движения вся полная мертвецов прогалина изменилась.

С ужасом Коля наблюдал, как появляются над навесами, где хранились мертвые тунгусы сначала головы, потом плечи, а потом и полностью тела, точнее скелеты, обряженные в истлевшие обрывки одежды. Перегнувшись через край помоста, они хватались за столбы и начинали медленно скользить вниз.

Коля понял, что лучше и дальше притворяться мёртвым, потому как мозг его грозил просто-напросто выпрыгнуть из черепа от того что пришлось увидеть. Он повалился на спину, притворяясь трупом, но в тот же самый момент над ним возникло бледное лицо Капитоныча с вышибленным пулей правым глазом. За плечом Капитоныча маячила бледная рожа Артёмки.

-Мужики, вы чего… - начал что то объяснять Коля, но его голос сменился хриплым бульканьем. Это старый друг Коли Капитоныч одним ударом вырвал тому голо и припал губами к отверстой ране. Некоторое время над трупом Коли раздавалось только чавканье и пыхтенье копошащихся тел, а затем вся толпа мертвецов, оживлённая магией мёртвого Угулая двинулась к лагерю Граевского. Там их ждала пища и кровь.

***

Леший к своей обязанности часового относился философски. Всё правильно – боец из него никакой. Когда весь отряд звездил красных, так что только брызги летели, Лёха за лошадями присматривал. Слышал выстрелы, пулемётные очереди, но в бой не лез, раз Батька приказал. И то правильно – ну убили бы Лешего прямо сразу, кому бы легче стало?

Потому и к своему назначению на ночной пост в самую длинную смену Леший относился спокойно. Тем более, что сюрпризов ждать никаких не приходилось, красные же разбиты, да?

Лёха удобно устроился на вершине господствующего над поверхностью холма и уже собрался спокойно закурить. Чёрт с ней с конспирацией, всё равно дым на весь лес от лагеря, потому как Азат, заменивший погибшего Поликарпа на посту кашевара, вознамерился накормить весь отряд чем-то на удивление жареным и вонючим.

Поликарпа Лешему было по настоящему жалко. Володьку, конечно, тоже, но Поликарпа особенно. Чем-то напоминал он Лёхе его дядьку Степана, такой же основательный, рассудительный, домовитый. Такому бы на хуторе сидеть, хозяйство вести или, если в городе, в лавке приказчиком, цены б ему тогда не было. Но – война. Хотя ни фронт, ни служба у Батьки Поликарпа сильно не изменили. Хороший такой мужик был, свой, надёжный.

Остальные, конечно, тоже, ребята не промах. Есаул тот же, хоть и языкастый, но до Лешего ему далеко. А вот в бою десятка таких, как Лёха стоит. Или Азат. Молчит, ухмыляется про себя, но сразу видно: за своих стоять будет насмерть, хоть и иноверец. Про Батьку вообще разговора нет, за Граем Лёха был готов следовать хоть в огонь, хоть в воду, хоть под пули, хоть в петлю. И пусть, что из благородных. Те ведь тоже разные бывают: одни только по проспекту разгуливать горазды, да слюни пускать, когда им под брюхо финку суют, а другие – навроде Батьки: нож отнимут, да тебе им же уши и обрежут. Что б не озоровал.

Студентик, он мутный, конечно. Видно, что из умников, которые не только журнал «Нива» в своей жизни читали, вроде б из интеллигентов но… При взгляде на его сутуловатую невзрачную фигуру Лешего почему-то всегда продирал озноб. Батька, Азат, есаул – солдаты, они убивают, как работают, потому, как время такое. А этот – нет. Видал в своё время Лёха таких людей, ещё в пору блатной своей юности. Эти не убивать уже не могут. Перегорели они, мало в них чего человеческого осталось, потому и жизнь людскую они ни в полушку не ценят. Ни свою, ни чужую. Но, если имеешь такого в соратниках – можешь спать спокойно: не предаст и не продаст. Хотя и общаться с такими без особой нужды как-то не хочется. Но, уж кто-кто, а Крылов с разговорами за жизнь ни к кому не лез, хотя, ту же самую жизнь многим в отряде неоднократно спасал.

Леший свернул самокрутку, спрятал в ладони (дым-дымом, а вот огонёк в ночном лесу издалека видно), и тихонько матюгнулся сквозь зубы. Нет, махра то была нормальная, привычная, только вот на руку упали первые капли начинающегося дождя. Не любил Лёха сырость, ещё с фронта. Когда лежишь по уши в болте или другой луже какой, по тебе пиявки всякие ползают или лягухи скачут, в двух шагах германцы чего-то обсуждают, а ты кочку изображаешь и даже почти не дышишь. Однажды двое суток так пролежал, потом, когда вернулся, месяц в госпитале провалялся, все думали, что помрёт. А ну-ка выкусите. Вылечился Леха от пневмонии и сразу снова на фронт. Только теперь мечта у него появилась: уехать туда, где всегда только солнце, тепло и вода лишь в океане, а не в сапогах и за воротником.

Дождь, меж тем, набирал силу, и Леший поспешил перебраться под одну из старых елей стоящих на холме. Да, это уже не скоротечный летний ливень – мелкий моросящий дождик зарядил надолго, ясно намекая на то, что через месяц с небольшим по ночам начнутся нешуточные заморозки, а вскоре и белые мухи закружатся в воздухе. Но, дай Бог, Лёха к тому времени будет уже далеко, где-нибудь в Харбине, где, как говорят, всегда весна. Да хоть бы и зима, с тем богатством, которое везёт батька Грай в любом городе будет тепло. Лёха аж зажмурился от предвкушения…

А вот когда открыл глаза сразу забыл обо всех глупых грёзах. Потому как, даже не увидел, а всем своим нутром почувствовал надвигающуюся непонятную угрозу. Мгновенно распластавшись по земле и превратившись не более. Чем в тень, бывший фронтовой разведчик, уже не обращая никакого внимания на занудный дождь, пополз туда, откуда явственно исходили волны неясной пока, но вполне ощутимой угрозы.

Долго ползти, впрочем, не пришлось. Уже через пару десятков метров Лёха снова вжался в землю, разглядывая смутно темнеющие даже в ночной мгле фигуры.

Людей было много, очень много. Леший бы, конечно, не поклялся, но на первый взгляд – не меньше сотни. Казалось, весь окрестный лес пришёл в движение, но… Люди шли как-то медленно, как будто на ощупь, вроде бы и не торопясь, но неуклонно продвигаясь в сторону стоянки отряда батьки Грая.

«Вот, чёрт, - ругнулся про себя Лёха. – крошки красные. Обманули, гады, всё-таки».

Всё правильно, понял Леший. Послали за батькой по пятам отряд мужиков, которые всё равно – расстрельное мясо, толку от них мало, а богатство на кон поставлено большое. Кто и когда из властей мужиков-то жалел?

Поймают мужики Батьку – хорошо, погибнут: невелика потеря. А следом за ними – настоящий отряд. Из серьёзных. Чтобы, когда батька расслабится, его тёпленьким взять, почти без боя. Наглые, вон как идут. Не скрываясь особо, за кустами не прячась. И не спешат, понимают, что Грай сейчас от прошлого боя отходит, мандраж у него, какой-то всегда после хорошей драки случается, никуда он этой ночью не рыпается.

Мелкая, такая незаметная струнка в душе Лёхи подсказывала тому брать ноги в руки и бежать подальше. Не выстоит Батька против сотни бойцов, никак не выстоит. Но… Слишком уж многим Батьке обязан был Леший, да и без того знал он свою натуру – не смог бы он жить дальше, предав людей, которые его от смерти не единожды спасали, краюху последнюю делили, братом считали. Нет, сам то он понимал, что жить, конечно, сможет, но… Не желал он сам себе жизни такой, потому как знал, что потом на себя в зеркало смотреть не сможет, и, хоть говорят, что «стыд глаза не выест», Леший знал, что эта поговорка не про него.

Тут, тонкий лунный лучик, скромно выглянувший из-за затянувших всё небо осенних хмурых облаков, прыскающих противным затяжным дождиком, осветил на пару мгновений одного из наступающих.

«Что за»… - хотел уже ещё раз матюгнуться Леший, но тут почувствовал как волосы зашевелились у него на загривке, а мошонка поджалась, чуть не вызвав рвоту.

Дело в том, что узнал леший этого красноармейца. Видел он его и раньше, когда срисовал отряд Глодова, неуклонно идущий по следам Батьки, и потом тоже, когда вместе с есаулом и Азатом ходил по порушенному тунгусскому кладбищу, выискивая раненых или затаившихся чоновцев. В последний раз, когда Лёха видал этого бойца, тот лежал поперёк тропы, раскинув руки, и голова его казалась какой-то гротескно плоской из-за снёсшей начисто затылок пули Люськи. Маска на земле, не больше. С ужасом Лёха понял, что и сейчас у бойца нет задней части головы, а вместо неё висят какие-то тёмные ошмётки.

Следующим в луч лунного света шагнул другой красноармеец, и тут уж Леший просто-напросто впился зубами себе в руку, чтобы не заорать.

Потому как тот вообще мало походил на человека. Нет, оно конечно, две руки, две ноги и голова, вроде б чего больше? Только вот кожи на лице практически не осталось, один голый скалящийся череп с не по-славянски широкими скулами. Да и истлевшие тряпки почти не прикрывали бесстыже белеющие под ними кости рёбер.

«Отче наш…», - начал бормотать вполголоса Леший почти забытую за много лет молитву, автоматически потянувшись к поясу, где висел проверенный, снятый полтора с лишним года назад с убитого фининспектора наган, - «Иже еси на небеси…».

Что-то сильно и больно ударило его в спину. Лёха перекатился вбок, не чувствуя сопротивления, вырвал из кобуры пистолет и уставил его прямо перед собой. Потом взглянул вверх.

Прямо над ним, расставив ноги в потрёпанных кавалерийских галифе, стоял один из давешних чоновцев. Почти нормальный, если не считать свисающего на каких-то тонких жгутиках из правой глазницы кровавого комочка и пропитанной кровью разлохмаченной гимнастёрки. А вот за его плечом маячил практически голый череп кого-то неизвестного, покрытый пучками свалявшихся чёрных волос и с красными незрячими огоньками в пустых глазных впадинах.

Уже, мало что, соображая от страха, Лёха пальнул прямо в брюхо гораздо более страшного, чем маячивший позади того скелет, мертвяка-чоновца, на что тот только немного откинулся назад и в ответ одним ударом мёртвой мозолистой пролетарской руки разорвал Лешему грудь.

****



Глухой хлопок далёкого пистолетного выстрела выбросил Граевского из чуткого сна, как в ледяную воду, и уже в следующую секунду он, припав на колено, настороженно водил стволом Мосинки в сторону ближайших кустов. Флегматичный Азат спокойно прищёлкнул плоский штык к своей японской игрушке, полностью готовый к любым неприятностям. Всклокоченный со сна есаул злобно щурился в темноту, похожий на разбуженного пинком лохматого кота. Только вот коты шашек не носят и не матерятся тихо сквозь зубы.

Крылов же, казалось, и вовсе не спал. Проверенная винтовка была плотно прижата к плечу, а глаза привычно отыскивали цель в лесном мраке. Сам же снайпер как будто слился с ближайшей елью, а хищный винтовочный ствол казался не более, как ещё одной, необычно прямой веткой.

Самыми беззащитными в компании оказались связанные Глодов с Товарищем Егором. Ну, это и понятно, со стянутыми за спиной руками особенно не поскачешь. Но проснулись и заворочались и они тоже.

-Леший, - вполголоса констатировал очевидное Колыванов, - А Лёха просто так с перепугу палить не станет. Гости у нас, не иначе. Эй, краснопопкый, - обратился он к Глодову, - давай рассказывай, кто это там ещё из твоих нарисовался? Только не ври, я ложь нутром чую.

Глодов только сплюнул, злорадно ухмыльнувшись:

-А ты что думал, морда белогвардейская, так легко красных бойцов положить? – Глодов сам ни черта не понимал, но видел, что бандиты понимают ещё меньше, так что не грех было их и припугнуть. – Сейчас наши ребята, которых вы, сволочи буржуйские, просмотрели, поляну окружат и положат вас всех. И золото то, что вы у трудового народа награбили, нашей власти служить будет.

-Болтай-болтай, - как от мухи отмахнулся есаул, - тебя то я всегда пристрелить успею. А ведь дело он говорит, Батька, - обратился Колыванов уже к Граевскому, - оборону надо занять грамотно, эх, жалко Люська не с нами.

Да, пулемёт было жалко, слов нет. Оставалась, конечно, «хитрая штучка», но штабс-капитан пока о ней не думал: вещь новая, капризная, надеяться на неё нельзя, хотя пригодиться в ближнем бою она ой как может. А пока действительно, горячку пороть не стоит, если бежать уже поздно, так надо драться.

Костёр практически потух под каплями мелкого дождика, только угольки тихонько тлели, но Граевский опрокинув котелок, затушил и их. Нечего себя выдавать. Эх, жалко Лешего, был бы он живой, то не палить бы начал, тревогу поднимая, а уже тут бы был. Ну, здесь уж чего ж, все под этим ходим. Сам Граевский давно расстался с мечтой спокойно окончить свои дни в постели, поэтому и к чужим смертям относился довольно спокойно.

-Приготовились, - тихо скомандовал он. – Они оттуда идут, слышите? Как кабаны топочут, ничего не боятся. Ничего, повоюем ещё.

Два поваленных ствола на месте ночёвки давали неплохое прикрытие. До края поляны оставалось достаточно места, что б никто незамеченным к ним подкрасться уже не сумел, а из кустов по ним палить так же глупо, как и самому Граевскому стрелять по зарослям. Продержимся. А там рассветёт, хоть и дождь этот, всё полегче будет. Тем не менее, Граевский пододвинул чехол с «хитрой штучкой» поближе и приготовил пару гранат, кто их знает красных, вдруг на штурм кинуться? Мужичьё же, чего от них ждать – неизвестно.

-Вон они, - прошипел меж тем Азат – сколько ж их, мама моя…

Действительно, среди обступивших поляну деревьев смутно замаячили какие-то неясные тени. И их было много. Очень много.

«Не меньше роты, - прикинул намётанным взглядом Граевский, - и как подобраться то ухитрились. Только вот… Да что это за чертовщина, в конце то концов?! »

Действительно, было чему удивляться. Медленно надвигающиеся из темноты силуэты, похоже, вообще не имели никакого понятия не то, что б о строе, но и об элементарной боевой тактике. Просто тупо пёрли напролом через кустарник, создавая столько шума, что и глухой бы проснулся. Даже и не думая скрываться, они в полный рост выходили на опушку.

-Батька, - почти над самым ухом раздался сдавленный сип есаула, - Батька, а ты в Бога веруешь?

Граевский только головой мотнул в ответ, уже и сам, боясь поверить, в то, что видит.

-А в Чёрта? – не отставал Колыванов. Граевский давно заметил, что перед серьёзным боем тот начинает болтать без умолку. Да и ладно, лишь бы в схватке не подвёл, а вот этого за казаком пока не водилось – Потому как, сдаётся мне, - продолжал бубнить есаул, - не божеское это творение, то, что мы сейчас видим. Ты ведь то же, что и я видишь, а, Батька?

Граевский уже видел и не хотел верить. Многое, ох многое, привелось ему повидать за без малого десять лет непрерывных боёв, и нескончемой стрельбы. Жёлтое марево германских газовых атак, железных гусеничных монстров, плюющихся огнём, целые аллеи из повешенных соратников, забитые доверху трупами колодцы в сёлах. Видал он умерших от голода, в агонии обгрызавших до костей собственные руки, видал распятых на монастырских дверях штыками монахов, видал сгорающих заживо в собственном, превращённом в крепость, доме крестьян. Но такого… Такого видеть Граевскому до сих пор не приходилось.

Выходящие на опушку преследователи только отдалённо напоминали людей. Многие уже давно превратились в увешанные остатками меховых одежд скелеты, где-то лишившиеся руки или пары рёбер. Другие, почти свежие, были обряжены в красноармейскую форму, но на людей были похожи ещё меньше, чем почти голые костяки: разбитые пулями лица, вывернутые гранатными взрывами конечности…

-Батька, - прошипел есаул, - вон там, справа, видишь?

Граевский видел. Волоча за собой перебитые осколками ноги, в первом ряду упрямо полз вперёд перепачканный в могильной земле Володька-пулемётчик. За ним угрюмо ковыляла до боли знакомая неказистая фигура верного Поликарпа. Покойники, мертвяки. Но, тем не менее, они медленно и упорно двигались в сторону остатков отряда Граевского.

-Не раскисать никому, - свистящим шёпотом скомандовал тот. – Если молиться, то очень тихо и про себя. Азат, ты как?

-А нам татарам всё одно, - вроде бы спокойно, но с заметной дрожью в голосе отозвался тот. – Только вот думаю, как нам с ними драться то? Ходють они, конечно, как куклы, но ведь ходють? И куда их бить-то надо? Что б они ходить перестали, шайтаны.

Та же мысль занимала и Граевского.

-Крылов, - позвал он.

-Да понял уже, Константин Фёдорович, - отозвался тихий шелест из-за дерева. – Проверить?

-Делай уже, - скомандовал Граевский, - чего спрашивать?

Громыхнул выстрел. Один из передовых костяков получив пулю в бесстыдно открытый всем позвоночник, просвечивавший через решётку грязных рёбер, вроде бы как слегка уменьшился в росте, но движения не замедлил. Чёрт!

-В голову попробуй, - посоветовал Граевский.

Грохнул ещё один выстрел. Обтянутый высохшей кожей череп скелета превратился в белесоватое облачко костяной пыли. Секунду-две простояв вертикально оживший костяк завалился навзничь и больше не двигался. Его место тут же заняли другие.

-Ага, - пробормотал Граевский. – Все усекли? Серёжа, теперь с Володей попробуй.

В ту же секунду пуля из крыловской винтовки пробила окровавленный колтун на голове загребающего перед собой землю трупа бывшего пулемётчика. Тот ткнулся лицом вперёд и затих.

-Все поняли? – не оборачиваясь, поинтересовался Граевский. – Бить только в голову. А теперь, господа, огонь!

Раздался частый град выстрелов. Почти десяток идущих во главе страшного отряда мертвецов осели на месте. С глухим треском превращались в пыль высохшие черепа мёртвых много лет тунгусов, со влажным чмоканьем разваливались головы вчерашних чоновцев. Но остальные продолжали переть вперёд, как ни в чём не бывало. Много их было, очень много.

- Офицер!!! - раздался из-за спины истошный вопль, и Граевский обернувшись наткнулся на бешенный, вытаращенный взгляд Глодова. – Батька, как там тебя, Грай, маму твою! Руки развяжи нам! Не продам, не ссы, а подыхать как курёнку неохота!

Граевский колебался лишь долю секунды, после чего коротко кивнул есаулу. Тот скользнул к двум связанным пленникам и через секунду те уже облегчённо потирали освобождённые от верёвок руки. Точнее, потирал только Товарищ Егор, Глодов же моментально метнулся к забытому впопыхах Азатом у костра тяжёлому топорику. После чего присел возле Грая.

-Не остановим мы их, - опытным взглядом оценив ситуацию сообщил он Граевскому, - в рукопашную придётся. Твои-то как сдюжат?

-Увидим, - как равному ответил Константин. – Медленные они очень, - Граевский, понятно, говорил о мертвяках, - может и есть шанс. Сейчас ты, есаул и Азат в прорыв пойдёте, а я… Есть у меня один сюрприз.

Глодов кивнул.

-Командуй.

Отряд мертвецов, меж тем, медленно, но верно, оставляя за собой многочисленные недвижимые тела приближался к поваленным стволам, за которыми засели остатки отряда. Пули Крылова и Азата разили без промаха, но нападавших меньше как бы и не становилось.

-В рукопашную!!! - дико, сам себе удивляясь, заорал Граевский. Так он кричал только несколько лет назад, когда окружённый в заваленном трупами окопе со своими солдатами принял безрассудное решение прорываться в сторону близкой канонады. Тогда спаслось восемь человек, остальные погибли.

Азат с Колывановым как будто только этого и ждали. Татарин отбросил, наконец, непривычную винтовку, вытянул откуда-то из небытия отточенную до бритвенной остроты окопную лопатку и мощным болидом врубился в толпу наседающих мертвецов. Только хруст пошёл.

«Ёооооо-тв-ю-ать!!!», - раздался страшный нечеловеческий визг справа. С этим боевым кличем предки Колыванова кидались втроём на янычарский полк или польскую хоругвь. И те отступали, поняв, что своя жизнь всё-таки дороже, а эти сумасшедшие перед тем, как погибнуть, заберут с собой не один десяток. Так же и в прошедшей войне германцы в ужасе разбегались, едва заслышав этот жуткий крик. Другими словами, есаул Колыванов тоже вступил в дело, описывая над головой круги шашкой и абсолютно наплевав на то, какие враги перед ним: живые или не очень и сколько их.

Следом за ним угрюмо рванулся Глодов, наконец, ощутив в руке знакомое со времён пролетарской юности оружие.

И завертелось… Трое головорезов, как нож в толстое брюхо, ввинтились вы толпу оживших мертвецов. Только хруст пошёл от расшибаемых костей, только и слышно было, что истеричные матюги Коновалова и рёв Азата. Граевский, тем временем расчехлил «штучку».

Два года назад набрели люди Грая на брошенный лесной хуторок, много таких в последнее время развелось, и там, в амбаре нашли помирающего от непонятной хвори парня. Напоили, накормили, но помочь, по большому счёту уже не смогли, через пару дней человечек преставился. Но перед этим интересные вещи Граевскому рассказал.

Году так в пятнадцатом, решили в русском Генштабе ввести в бой новое оружие: винтовки, они же для дальнего боя, в рукопашной от них толку мало, тут больше на штыки, револьверы и те же лопатки вся надежда, а ту же мосинку, пока перезаряжаешь, пока целишься,… Убьют тебя раз так восемь. И появилась в генеральских мозгах идея создания индивидуального пулемёта для каждого бойца. Что б шёл он и свинцом землю перед собой поливал. Легко придумать, да нелегко сделать. Многие, многие оружейники пытались такое чудо сотворить, но неплохо получилось только у одного, у неизвестно откуда взявшегося господина Фёдорова. Вроде б и карабин, как карабин, только что патронник непривычно большой и изогнутый, а стрелять может и как винтовка и как пулемёт. И не тяжёлый, не намного тяжелее мосинки. Только что, патронов с собой таскать много приходится, потому, как жрёт их машинка со скоростью прямо-таки устрашающей, но никто на это не жаловался.

Отстреляли машинку, получившую название «личный пулемёт» на стрельбищах и решили провести испытания в, так сказать, полевых условиях. Отобрали роту бойцов, доказавших, что на врага глаза в глаза они ходить не испугаются, вооружили их Федоровскими машинками (попутно ещё всяким неопробованным добром, типа гранат новых и ещё бякой разной смертоносной) и бросили в Галицию. Очень хорошо показали себя там Федоровские машинки, особенно, при атаке. Рвутся солдатики в бой и такой огонь открывают, что ни один германец из окопа высунуться не может. А потом, когда в окоп спрыгнули, немец на них с ножом, а они его - пулей. И сразу же второго. И третьего…. На раз окопы вычищали. Собрались уже машинку, не считаясь с затратами, в серийное производство в Туле запускать, но… Февраль, отречение, безобразие в стране, короче, забыли про спецподразделение. А после Октября вообще весь личный состав разбежался: кто к красным примкнул, кто к белым, кто, как тот самый паренёк вообще от войны подальше подался.

Так и попал в руки Батьки Грая этот самый «личный пулемёт», а точнее, настоящая автоматическая винтовка. С боеприпасами проблемы не было, стреляла машинка теми же самыми японскими патронами не хуже, чем специальными, а уж этого то добра тогда в Сибири водилось с избытком. Тайком пристрелял Граевский оружие, привык к нему, но никому пока не говорил, лишний туз в рукаве никогда не помешает. Но сейчас, кажется, время пришло.

Прижав приклад тяжёлого оружия к плечу, Граевский нажал на курок, и сам отшатнулся от неожиданно мощной отдачи, чуть не переломавшей ключицу. Но эффект был налицо: четверо мертвяков откинулись назад и больше не двигались. Граевский выпустил ещё одну короткую очередь. Ещё двое. Жалко только, что в запасе у него было только три магазина, по двадцать пять пуль в каждом. О прицельной стрельбе уже говорить не приходилось, надо было бить очередями, а надолго ли так хватит? Ладно, живы будем - не помрём…

-Татарин! – тем временем заорал вертящийся, как белка в колесе Глодов, - Ты ближе! Снайперу вашему помоги, или ты слепой?

Азат, потерявший в пылу боя всякую ориентацию (бей, руби, а там - будь что будет), налитыми кровью глазами глянул в ту сторону, где, засев под елью, отбивался Крылов. Да, дела у снайпера были вправду плохи. Более двух десятков мертвецов наседали на него со всех сторон и, как бы быстро он не вёл огонь, уже видно было, что враги просто завалят его массой. Но Сергей и не думал бежать, твёрдо заняв позицию и с двухсекундным перерывом посылая пули в сторону нападающих.

Дико взревев, Азат рванулся на помощь стрелку. Даже уже не рубя, а просто раскидывая плечами кровожадно тянущие к нему конечности костяки, он практически мгновенно оказался возле Крылова. Но не успел.

Толпа мертвецов накрыла бешеного снайпера с головой, и сейчас на том месте, где только что стоял Сергей, уже копошилась толпа омерзительных конечностей. Уже молча, но от того не менее страшно, Азат принялся крушить лопаткой образовавшуюся кучу, стараясь, впрочем, попадать по головам, и расшвыривать всякую склизкую гадость, облепившую Сергея ногами.

Очень скоро он наткнулся на снайпера, точнее то, что от того осталось. А осталось не так уж и много: грудь Сергея была разорвана, от лица остались одни ошмётки и только стиснутое в руке ложе винтовки указывало на то, чей это труп. Горестно взвыв, Азат снова рванулся в бой.

-Направо, за первым рядом, - раздался снизу сиплый голос, - туда посмотри, штабс-капитан. Видишь падлу эту?

Полуоглохший от отдачи Граевский сначала и не понял, откуда исходит этот звук, но потом, опустив глаза, обнаружил прямо у своих ног спрятавшегося за поваленным бревном Товарища Егора, ведущего одиночный, но убийственно точный огонь по наступающим трупам из револьвера. Комиссар только неопределённо указал рукой, но Граевскому хватило.

Чуток вдали за наступающими, точнее, прущими как на убой, толпами оживших мертвецов маячила слабо светящаяся, но, тем не менее, знакомая фигура. Старичок-шаман, то самый, что дорогу подсказал, а потом проводником у красных был. Только вот, тогда он нормальным был, дедок и дедок, а вот сейчас…

Сейчас старый Угулай светился как бы изнутри. Голубоватым таким, неживым светом. И руками размахивал. И в том направлении, куда указывала его сухонькая, с удлинившимися не по-человечески пальцами рука, сразу же устремлялся ещё один отряд мертвяков. Потерявший уже всякую надежду отбиться от наседающих толп покойников Граевский почувствовал, как дикая идея, терять то нечего, зашевелилась в его мозгу.

-Есаул, красный!!! – во всю глотку приказал-заорал он, - справа от вас, через ряд, синий! Видите? Его рубите, его!!!

Ошалевший от мясорубки Колыванов ещё вращал глазами, когда Глодов, мгновенно уловив ситуацию рванулся к смутно светящейся в темноте далёкой фигуре, подрубив по дороге ноги ещё паре мертвяков. Но уже спустя секунду вслед ему рванулся есаул, рубя всё перед собой, не обращая внимания руки это, ноги или головы, просто очищая путь.

Первым, всё-таки, добрался Глодов. Но, уже занеся топор для удара по седой старческой голове странного чудовища, командующего армией мертвецов, он почувствовал жёсткий, сильный удар, отбросивший его на пару метров. Мёртвый Угулай-не-Угулай усмехнулся, но тут же ухмылка его сменилась гримасой ярости. Это подкатившийся незнамо откуда есаул рубанул его по ногам, перерубив одно колено напрочь. Мертвец зашатался, тщетно пытаясь сохранить равновесие, но всё же завалился навзничь, выбросив в сторону наглого казака руку с кровожадно выставленным указательным пальцем. Что за колдовство он там творил, неизвестно, явно, что-то такое, после чего никто бы выжить не смог, только всё дело в том, что Колыванова в этом месте уже не было.

Перекатившись колобком, он ещё раз рубанул по уже лежащему на земле телу мёртвого колдуна шашкой. Просто так, где попадётся. Попал по левой руке, вскочил и сразу же снова рубанул, уже по голове. Чуток опоздал, Глодов, пришедший в себя уже размозжил темя мёртвого колдуна мощнейшим ударом топора. Но боевая истерия была ещё сильна, и что тот, что другой всё ещё продолжали кромсать уже поверженное тело, прежде чем заметили, что мертвенно-голубое сияние погасло.

Глодов с Колывановым затравленно оглянулись.

По всей поляне, ещё недавно нагло прущие на оружие мертвецы, тупо застывали на месте и медленно оседали или заваливались на землю. Дождь, лес и трупы. Это живо напомнило Колыванову одну операцию в шестнадцатом году где-то на Северо-западе, когда он, один из немногих выживших, был удостоен очередного Георгия и недельного отпуска домой. Домой тогда Колыванов так и не добрался, а пропьянствовал всю неделю в ближайшем польском городке пытаясь перебить водкой солёный вкус чужой крови во рту.

Вроде б и вправду всё закончилось. Неужто отбились?

Потом напала после боевая дрожь. И Колыванова и Глодова начало неудержно тряси, как будто оба они пробыли несколько дней на леднике, а потом выбрались наружу. Взглянув друг на друга, оба только чудом удержали нервный смешок, грозящий перерасти в настоящую истерику.

Через пару минут они достигли поваленных брёвен, образующих лагерь, где застали устало сжимающего дымящийся автомат Граевского и пришипившегося в углу Товарища Егора. Ещё через минуту из дождевой завесы показалась глыбообразная фигура Азата, бережно несущая на руках растерзанное тело Крылова.

-Вот, - смущаясь кивнул обычно чуждый всякому этикету Азат, - похоронить бы надо. Есаул, поможешь а? Жалко Серёжу, хоть и психический был, а стоял насмерть. А я ведь грешил на него, думал притворяется, свой интерес имеет, только притворяется… А он и вправду: настоящий был.

Колыванов кивнул и уже начал подниматься, когда раздался негромкий и, даже какой-то несерьёзный хлопок выстрела. Азат как-то совсем по-детски улыбнулся, скосил глаза куда-то влево и начал заваливаться вперёд, прямо на тело Крылова.

Смертельно уставший Граевский даже не имел сил поднять оружие, а только смотрел в белые от ненависти глаза Товарища Егора, сжимающего в такой же побелевшей руке наган.

Расслабившийся Колыванов вроде бы вскинулся, но наткнувшись на хищно-чёрный глазок второго пистолета в руке комиссара кровожадно застыл на месте.

-Именем Реввоенсовета, - тяжело, будто ворочая языком неподъёмные глыбы, нараспев начал произносить Товарищ Егор, - враг Трудового Народа, враг Нового Строя и ярый контрреволюционер, бандит Константин Граевский, по прозвищу «Батька Грай», за преступления против Советской Республики и попытку хищения Народного Достояния приговаривается народной властью в моём лице к высшей мере социальной защиты – смертной казни.

Что-то глухо чвакнуло. Глаза Товарища Егора непроизвольно дёрнулись к переносице, а потом и вовсе закрылись. Труп комиссара мрачно ткнулся носом в прелую хвою.

-А достал он меня, - равнодушно пояснил Глодов оглядывая обух топорика и без того обильно покрытый кровавыми подтёками. Да, мозги Товарища Егора по цвету от мозгов оживших мертвецов практически не отличались.

-Пояснишь? – уже ко всему готовый поинтересовался Граевский. Есаул, как там и был, уже маячил за спиной Глодова.

-А чего тут пояснять? – удивился Глодов. – Говно человек был. Ты думаешь, мы бы вернулись, отряд потеряв, кто бы виноват остался? Старый большевик Товарищ Егор или матрос Глодов? Он бы меня первый и сдал, что б самому чистым остаться. Да и не по-человечески это: вместе от трупаков отбивались, хоть и не поверит никто, а он потом… Ладно, не бери в голову, гм, атаман, я то перед своими отбрешусь. А нет – так и нет. Золото ведь ты мне отдашь?

-Не отдам, - согласился Граевский. – А вот, если б ты с нами пошёл…

-Ты это брось, - недовольно насупился Глодов. – Нужно мне твоё золото? Мы же через пять лет уже в твоём Харбине будем, а потом и дальше, про Мировую Революцию слыхал? И всё твоё золото, так или иначе, народным будет, как товарищ Маркс учил, понятно?

-Ага, - кивнул уже Колыванов, - а Серёжу с Азатом похоронить поможешь?

Глодов только плечами пожал.

-Конечно, помогу. Только я того, не подумайте, что за услугу… - Глодов засмущался, - Коня мне дадите, а? У вас-то табун целый, а мне ещё до своих добираться…

Колыванов усмехнулся:

-Да любого бери, только не моего, не атаманова и не того, что под грузом. А пока пошли, парней похоронить надо.

Глодов только пожал плечами, подхватив заляпанную всякой мерзостью лопатку Азата….

***

-Батька, - раздумчиво, как бы про себя, спросил Колыванов, - знаешь, о чём я сейчас подумал?

-Нет, - флегматично ответил Граевский, так же как и есаул, угрюмо бредущий за караваном из трёх коней, нагруженных оружием, провизией и (но это секрет) частью золотого запаса атамана Соловьёва, состоящего из полутора пудов золота и нескольких мешочков, наполненных чистейшей воды якутскими алмазами. – Но ты поделись, если желание такое чувствуешь.

Есаул горестно вздохнул:

-Вот ты батька всё смеёшься… А подумай, - усы Колыванова азартно ощетинились. - Я ж теперь завидный жених, так , да? В Харбине нам делать нечего, тоже правильно, да? Там же одна голь-босота ошивается, с ними дела иметь нельзя. То есть, Батька, дорога нам из Харбина или в Штаты, что мне больше нравится, или в Англию, но там лорды всякие, а я то из простых. Так что, Штаты эти Соединённые, мне больше по душе. А человек я сейчас состоятельный, даже с вычетом того, что мы на борьбу против коммуняк пустим. Я могу даже к миллионерше какой-нибудь посвататься… И жениться. И знаешь чего, Батька?

-И чего? - лениво поинтересовался Граевский. До границы оставалось всего ничего, опасности не наблюдалось, но ухо, всё-таки, следовало держать востро.

-Вот я и подумал, - продолжал есаул, - женюсь, дитёнка заведу. Пацана. И назову Азатом. И ничего, что имя басурманское, человек-то хороший был. Брат, можно сказать. Что скажешь, Батька?

Граевский задумчиво пожевал губами.

-А я, - с совершенно серьёзным лицом заявил он, - «Троцким» своего сына назову, «Львом Давыдовичем». Что б помнить и не забывать.

-Батька, - уронил челюсть Колыванов, - да разве ж можно живого человека, сына, тем более, так обзывать???

-Шучу я, есаул, - успокоил того Граевский. – Федей назову, как отца. Пошли уже, до границы рукой подать.

(с) Завхоз

  • 0

#28 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 09:34

...И земля не примет (Рассказ домового)

http://i042.radikal....47f7d2b137c.jpg

- Ну да, домовой, так и чего? Вы вот считаете, если я домовой – так я и могу только с клопами или тараканами, какими разговоры разговаривать и с крысами всякими за жизнь обсуждать, да? Не без того, конечно. Только вот у нормального домового всегда найдётся с кем и о чём поговорить, хоть и мелкие мы по наружности. Да, иногда с крысами, иногда с тараканами, иногда с ещё гадостью какой, с людями, как ты, к примеру. Это ведь только вы люди считаете, что мы домовые в запечном углу сидим, ничего дальше котелков не видим, а мы всё замечаем, только не говорим никому никогда. И молчим мы до времени, – потому как не всё вам людям знать положено.

Вот, про графа вашего, зубастого, что ты мне рассказывал, к примеру. Нет, я ничего такого сказать не хочу – может, он и по стенам ползал, может, и в туман превращался – спорить не буду: нежить она всякая бывает: Акулина, та же - ведьма – ещё и похуже могла, да и я, если приспичит, тоже могу по мелочи в кого-нибудь перекинуться, дурацкое дело - нехитрое, но вот в то, что он полтыщи лет покойником пробыл и красавчиком таким же, как при жизни остался – не поверю. Упырь - он упырь и есть, хоть граф какой, хоть девка простая без чинов. Вот та же, Варька к примеру... История давняя и страшная, но если не я – кто ж вам ещё расскажет? ...

- Итак, было это… Когда у нас крепостным волю дали? Ну, вот аккурат через два года после того. Лет сто тридцать назад выходит, а как будто вчера, да.

Отец, значит, Варькин – Степан Алексеевич Сапожников – крепкий мужик был. И умом бог не обидел, и руки на месте, да и хозяйство у него было богатое. Ещё когда крепостным был, уже тогда сам батраков держал, и деньги у него водились хорошие. Сам барин, Фёдор Ильич Танайский, его очень уважал. И домовой у него хороший был – Сенька, дружок мой.

Понятно, что мужик Степан Алексеич строгий был, ну да в таком хозяйстве без этого никак нельзя. Но и отходчивый, тут я врать не буду. То есть, всё хорошо: дом – полная чаша, жена – красавица, дети – душа не нарадуется.

И, вот надо же, такая напасть…

Детей у Степана Алексеича двое было: дочь младшая Варька и сын Иван. Ивану тогда уже лет двадцать было, здоровенный парень. Что работать, что веселиться, помалу не умел – всё за троих. Как на улицу с гармонью выйдет, так все девки сбегались. А уж если с кем подерётся, дело то молодое, не без этого, так того неделю потом отхаживают. Сестру любил – спасу нет. Кто на неё косо глянет или шутку, какую не по делу отпустит – всё, пропал человек.

В ту пору Варьке лет шестнадцать-семнадцать было. Красавицы такой у нас отродясь не видывали, прямо загляденье. По всей деревне парни по ней с ума сходили, но Ивана опасались, потому озорства себе никакого не позволяли. А Варька как из дому выйдет, глазищами своими чёрными как глянет, так прямо насквозь прожигает. Да, что там говорить, я-то женщин описывать не мастак, а Варьку – её видеть нужно было, так не расскажешь.

Так бы может они и жили б, но, как говорят, сколько верёвочке ни виться, а конец один. Да ведь и история-то вышла – глупее некуда, у нас такие раньше на каждом шагу случались. К барину нашему, Фёдору Ильичу из города на побывку сын приехал. Пётр Фёдорович, барин, значит, молодой. Тоже парень видный был, у них в роду все такие, да к тому же ещё и офицер. Как пронесётся на коне своём по деревне в форме, а то и просто в белой рубахе, так просто земля дрожит и дух захватывает. Ну и то ли от скуки, то ли от тоски по жизни столичной, то ли ещё от чего, но положил он глаз на Варьку. Это всё вроде бы и ничего, Иван и поздоровее кавалеров, чем барин молодой, одной рукой через овин перебрасывал, да и сами Сапожниковы теперь люди вольные были, достатком могли и с Танайскими померяться, но только и Варьке, видать, Пётр по сердцу пришёлся. А если дело такое, то ведь девка – не собака, на цепи не удержишь.

А время-то идёт, и люди уже замечать начали, что полнеет Варька и явно не от молока и свежего воздуха. Многие в открытую посмеиваться начали, а пуще всех те ухари, которым Иван в, своё время, за Варьку рёбра пересчитал. Тот же мрачнее тучи ходил, повезло Петру, что ещё до того он снова на службу отправился, а то, видит бог, точно взял бы Иван грех на душу – удавил бы барчонка.

На Степана же Алексеича как затменье какое нашло. Зверем на всех глядел, с людьми не здоровался, а батраков своих колотил, почём зря, да и сам работал, как проклятый. А потом вдруг сорвался. Иван в ту пору, как раз, в город с товаром поехал, а то разве бы допустил такое? Выгнал Степан Алексеич дочку свою из дому, иди, мол, к кобелю своему, а семью не позорь. Ну а девке-то куда податься? Пошла в имение к Танайским.

Да только и тут не повезло ей. Фёдор Ильич, может быть, и оставил бы её прислугой в доме, - эка невидаль, раньше по полдеревни хозяйских детей бегало да вот только, как на грех, его в ту пору тоже дома не оказалось. В отлучке был, по делам поехал. А Матрёна Тихоновна, жена его, баба злющая была, как сорок чертей, она-то Варьку и прогнала. Мол, дескать, нечего тебе, потаскухе, на сына моего единственного напраслину возводить. Небось, с пастухами нагуляла, а теперь с князьями породниться хочешь?!

Ушла Варька, не вынесла такого позора.

Иван, как из города вернулся, узнал про всё это, так прямо, как с ума сошёл. На отца с вилами кинулся, да, спасибо, люди растащили, не допустили дойти до греха такого. Ушёл Иван из дома, у друга своего Серёги Лештакова жил, а затем и свой дом ставить начал на другом конце деревни. Поначалу бросился, было Варьку искать – да где там, места у нас глухие.

Где Варька всё это время была – неизвестно. Я, правда, думаю, что у старухи Акулины в лесу жила. Была тут у нас такая, я уже поминал про неё. То ли ведьма, то ли ещё что, они ведь любят таких вот покинутых привечать. Да только кто у нас у домовых спрашивать будет?

Ну, не будем гадать, а только по снегу пришла она снова в дом к отцу. С ребёнком уже. Кто видел, говорят, пацанёнок ну просто вылитый Пётр Танайский. А Степан Алексеевич в то время сдал, пить стал сильно, но хозяйство всё ещё держал крепко. Вот, видать, и попалась она ему под пьяную руку. А с пьяного что взять? Побил он её и прогнал снова. Ночью, в лес, зимой. Наутро проснулся, одумался, - дочь всё-таки и внук, не чужие – послал людей за ними вослед, да поздно было.

Нашли Варьку прямо недалеко от деревни. На ели она повесилась. Верёвку поясную сняла, через ветку перекинула и готово. Ребёночек тоже рядом лежал в сугробе. За ночь его снегом занесло, случайно нашли, да вот только помочь ему уже тоже ничем нельзя было.

Как в деревню их обоих принесли, как увидел их Степан Алексеевич, так умом и тронулся. Пока обряжали, пока отпевали, ни на шаг от гроба не отходил. И день, и ночь всё сидел с ними рядом, всё у дочки прощения просил, плакал, волосы рвал на голове – да что толку? Сделанного не воротишь.

А перед самыми похоронами вообще препоганая вещь вышла. Сенька рассказывал, что только собрались гроб с Варькой и ребёночком из дома выносить, как, откуда ни возьмись, кошка – чёрная, как чёрт в полночь, - вдруг прыг – и через Варьку перескочила. Откуда взялась, бес её знает, да только известно, что нет хуже приметы, чем, если кошка через покойника перепрыгнет.

Ну да ладно. Понесли их хоронить. Самоубийц, как известно на кладбищах не хоронят, грех это великий считается, если человек сам на себя руки наложил. Но Степану Алексеевичу в то время ни земные, ни небесные законы не писаны были. Он на священника отца Григория надавил, уж не знаю, как, и настоял, чтобы Варьку с сынком её рядом с бабкой, матерью Степана Алексеича, похоронили. Хоть и не дело это, но перечить тогда ему никто не стал. Уж больно страшен был тогда Сапожников, да и Иван его поддержал.

Погода в тот день выдалась, хуже не бывает. Небо серое, снег, ветер, да ещё и холод собачий. Отец Григорий молитву свою быстренько прочитал, родственники с Варькой простились и стали гроб в могилу опускать. Да не тут то было.

Как только гроб земли коснулся, как только стали верёвки убирать, тут-то всё и случилось. Неизвестно, что за сила – Бог ли, чёрт ли, – да только не приняла земля Варьку. Едва только первую лопату земли на крышку бросили, гроб, как на пружине какой из могилы то и выскочил. И не просто выскочил, а так, что крышка, гвоздями прибитая, в сторону отлетела, а сама Варька в гробу уселась. Мёртвая. Пятаки с глаз её упали, и они раскрылись, глаза-то. Люди говорили, ничего страшнее этого мёртвого взгляда не видали.

С минуту все молчали, слова никто сказать не мог. Потом бабы заголосили и ну бежать с погоста. Мужики то, те хоть тоже и перепугались до полусмерти, но остались на месте, только в кучу сбились и смотрели. Отец Григорий же, весь на глазах с лица сошёл, крестится стоит да "Сгинь!" шепчет. Только Степан Алексеич, как ни в чём не бывало, к гробу подходит, дочку мёртвую по волосам гладит, и что-то на ухо ей шепчет, как маленькой, будто успокаивает. Потом уложил её обратно в гроб, как уж ему удалось её мёртвую-то на морозе распрямить, не знаю, снова сверху крышкой прикрыл и по новой заколотил. После этого попросил мужиков ему помочь гроб обратно в землю опустить, да те, понятно, стоят, глаза в сторону отводят, но не шевелятся. Кому охота с таким-то делом связываться?…

Тогда Иван вышел. Подхватили они с отцом Варькин гробик и начали потихоньку в могилу опускать. Но ещё и на половину не спустили, как тот снова из земли, словно пуля, вылетел, гвозди во все стороны, перевернулся, И Варька из него вместе с дитём своим вывалилась прямо в снег. И оба пялятся своими мёртвыми глазюками.

Тут уж даже самые смелые мужики отшатнулись, а Степан Алексеич дочке своей, как девчонке малой: "Варенька, ты уж мне не балуй, лежи спокойно, родненькая, а то мороз на улице, внучика мне простудишь…"

Отец Григорий, хоть и поп, конечно, но мужик крепкий был. Себя в руки быстро взял и сказал мужикам другую могилу за кладбищенской оградой долбить. Те за дело взялись, да ведь земля-то мёрзлая, работа не идёт, да ещё и руки у всех от страха трясутся. К тому времени бабы со всей деревни сбежались, стоят в стороне и голосят, что, мол, конец света настаёт, раз уж мёртвые из земли выпрыгивать начали.

Худо-бедно, а выдолбили Варьке новую могилку. Не глубокую, правда, а так – в половину настоящей. Иван с отцом Варьку и ребёнка её снова в гроб уложили, крышку заколотили и до новой могилы донесли.

Когда они её в землю опускали, тишина стояла мёртвая. Люди и вздохнуть боялись, – а ну как снова?.. Однако ничего – обошлось. Так же тихо закидали гроб землёй, крест поставили и начали расходиться, когда ещё один случай вышел.

Серёга, Иванов друг, первым это заметил. Над могилой Варькиной туча ворон – штук триста, не меньше – кружилась. Молча. А где это видано, чтобы вороны в стае молчали?

По дороге в деревню кто-то предложение выдал, что нелишним было бы Варьке в сердце кол забить, мало ли что после таких похорон случиться может? Да только Иван на того мужика так глянул, что тот чуть было своим же языком не подавился. Да и отец Григорий сказал, что ерунда это всё и суеверия. Батюшка наш человек учёный был – он, перед тем как в семинарию пойти в Казани в университете почитай целых полгода обучался.

Ну вот, значит, похоронили Варьку с дитём её безвинно погибшим, поминки справили, и долго бы ещё по всей деревне только и разговоров бы было, что о похоронах тех проклятых, да только новая напасть – волки в окрестностях объявились.

Волки-то, они и летом животные малоприятные. Нас, домовых, они, правда, не задевают, а леших так и вообще – слушаются, да, всё равно, дел с ними лучше не иметь. А зимой, с голодухи, они и в деревни забредают и на людей, бывает, кидаются.

Так вот и отца Григория задрали. Батюшка, хоть был человек учёный и лицо духовное, а выпить был совсем не дурак. Вот так он как-то, после вечерни, в церкви с дьяконом слегка подзадержался, после чего дьякон Афанасий остался в ризнице ночевать, так как идти куда-либо, ввиду сильного подпития, был уже не в состоянии, а батюшка церковь запер и пошёл к попадье.

Да только недалеко он ушёл. Бабки его утром у церкви нашли, всего в крови с перегрызенным горлом. Правда, волки эти какие-то странные попались: не только горло, но и сердце ему выгрызли, а больше ничего не тронули. Так, руки слегка покусали…

Старый барин Танайский и сын его - он снова погостить приехал, а как про Варьку узнал, переживал сильно, - так вот, барин с сыном мужиков собрали и облаву устроили. Дюжины полторы волков подстрелили, да вот только Петра Танайского шальной пулей зацепило, не опасно, правда. Доискиваться, кто молодого барина ранил, не стали. Да и чего искать, когда всем и без того всё ясно было. Однако видать, посовестились Танайские, спустили это дело Ивану с рук. Барин старый, по большому счёту, человек неплохой, справедливый был.

Ну, волки волками, а уж очень подозрительные раны отца Григория многим в деревне покоя не давали. Не видали у нас ещё таких волков, которые в зимнюю стужу, от лютого голода одно бы только сердце у человека выгрызли. И начали ходить меж людей разговоры, что и не волки это вовсе, а Варька Сапожникова пошаливает. Что до меня, так это и сразу ясно было, а в скором времени убедился я в этом совершенно точно.

Как говорилось уже, Сенька, дружок мой, в ту пору как раз у Сапожниковых обитал. А как беда эта самая у Степана Алексеича приключилась, так и работы у Сеньки прибавилось. Ведь если человек за домом не следит, то все заботы на нас домовых ложатся. Так Сенька изо всех сил и выбивался, чтобы дом в порядке содержать. Очень он уставал и, иногда, ко мне в гости наведывался отдохнуть. Ну и я ему тоже время от времени визиты наносил. Сидели мы с ним, обычно, на чердаке всё за жизнь разговаривали, хозяевам косточки перемывали, ну и выпивали, конечно, не без этого.

Вот так вот, однажды, взял я литр первача и к Сеньке в гости. Сидим мы с ним на чердаке у трубы, пьём помаленьку и болтаем о всяком разном, но потихоньку, чтобы хозяева, не дай бог, не услышали. Хотя тогда Степана Алексеича можно было бы не опасаться, – он в то время и на человека-то был не особо похож. Волосищами оброс, не мылся, рубахи не менял – всё сидел за столом, да сам с собой разговаривал. Но ведь не один он жил, жена его, Елена Сергеевна, всё ещё при нём оставалась. Хорошая баба была, только вот запуганная. И раньше слова поперёк мужу сказать не могла, а теперь, когда Степан Алексеич умом-то тронулся, и вовсе его как огня боялась.

Сенька, в своё время, дырочки в потолке провертел, чтобы видеть, что там хозяева внизу делают, нельзя же их без присмотра оставлять. И вот мы с ним наверху самогон пьём, салом закусываем, да за Степаном Алексеичем с Еленой Сергеевной в дырочку наблюдаем.

Старший Сапожников, как обычно, за столом сидел и чего-то там себе под нос бубнил. Зрелище, я вам скажу, не из самых приятных. Крепкий же мужик Степан Алексеич был, а за последнее время как будто постарел лет на тридцать. Седина появилась, плечи обвисли, глаза блестят, голос, как у больного пацана – по всему видно, что доходит человек. Сидит у стола, с Варькой разговаривает, прощенья, видать, просит и плачет. Елена же Сергеевна в углу у лучинки шьёт что-то. Ткань светлая, так и не поймёшь сразу – то ли простыня, то ли саван, но уж точно, что не платье свадебное. Грустная картина, одним словом. Уж на что я домовой бесчувственный, можно сказать – "бездушный", а и то мне жалко их стало. Правду люди говорят: как сам себя человек накажет, так никто его наказать не сможет.

Мы с Сенькой уже пол-литра уговорили, когда меня как будто мороз по спине продрал. Мы же, ну нечисть всякая, друг друга за версту чуем, но здесь чувствую – что-то не то. Не леший и не ведьма рядом, а что-то во много раз страшнее и опаснее. Такому и домового придушить, что раз плюнуть. Смотрю, Сенька тоже занервничал, прочувствовал, значит.

И вдруг слышим, возле дома бродит кто-то. Тихо-тихо так по снегу переступает, но к самому дому пока не подходит, видать, чего-то опасается. Мы с Сенькой к чердачному окошку подобрались и выглянули. Видим, – стоит недалеко от дома какая-то фигура в белом и что-то к груди прижимает. Но стоит к нам спиной и в тени, на свет, что из окошка падает не выходит.

И тут нас как обухом ударило – это ж Варька, Степана Алексеича дочка, с дитём своим к родителям пришла. Вдруг фигура покачнулась и в пятно света, что на землю падало из окна, попала. Видим: точно Варька, да только и не она уже это вовсе.

Смерть, она же, как известно, никого не красит, а уж от Варькиной-то красоты и вовсе ничего не осталось. Всего-то с месяц – полтора, как её похоронили, да и погода стояла морозная, но страшнее рожи я в жизни не видел и, бог даст, не увижу. Волосы свалялись, что твоя солома, а местами и повылазили так, что проплешины видать. Вместо глаз – ямы чёрные, а в них огоньки горят злющие-злющие, того и гляди, будто иглами раскалёнными проткнут. Рот провалился, губы сгнили, зато зубищи, как у волка, а то и того похлеще. Кажется, может она клыками своими камни разгрызать и наковальнями закусывать. Но понимаем мы, что не будет она зубы свои о камни тупить. Есть у неё цель и поинтересней, и помягче.

Стояла она босиком в снегу в одном саване и ребёнка своего помершего к груди прижимала. Да и ребятёнок-то подстать мамаше, второго такого уродца не найдёшь. Мордочка синяя, как купорос, вместо глазёнок угли багровые и полный рот зубов, - это у новорожденного-то! – тонких и острых, будто швейные иглы. Стоят они так и на дом родительский смотрят. И во взгляде этом такая злоба, такая ненависть, такой голод дикий, что даже у меня душа, если и есть, то в пятки ушла.

Потом Варька, как почуяла что, принюхиваться начала. И вдруг как глянет прямо на наше окошко. Взгляд её, как штыком ледяным, нас с Сенькой проткнул. А та оскалилась зубами своими страшенными и кулаком нам погрозила, мол, и до вас, мелюзга, доберусь, дайте только время. И детёныш её тоже кулачком своим сморщенным в нашу сторону помахал. А на кулаке его когти, как у дикой кошки.

Нас с Сенькой будто к полу гвоздями присадило, стоим – ни живы, ни мертвы, шелохнуться боимся. Варька же ещё с минуту поторчала, попялилась на окна дома Степана Алексеича и шмыгнула, как тень, в сторону кладбища.

Стояли мы с дружком, как в столбняке, а потом будто отпустило нас что-то, рухнули на пол, как подкошенные. Тут уже и самогон не помог, – всю ночь в обнимку просидели, да зубами простучали.

Наутро оно всё, конечно, не так страшно было, да и работы поднакопилось, но ближе к ночи начал нас мандраж пробирать. Сидим мы снова на чердаке, самогон глушим и покойницу эту ждём. Охота, она ведь, как говориться, пуще неволи. Страшно, а интересно.

И всё как прошлой ночью – Степан Алексеич со свечкой за столом разговаривает, Елена Сергеевна в углу что-то шьёт, а мы на чердаке сидим и Варьку поджидаем.

Только вот в этот раз поздно мы её услыхали. Проглядели, потому, как боялись на неё вновь трезвыми-то глазами глянуть. Так мы самогоном увлеклись, что прослушали эту бестию.

Вдруг, видим в дырочку: дёрнулся Степан Алексеич на лавке и к двери прислушиваться начал. Слышим - скребётся кто-то под дверью, будто собачонка, которую в январский мороз на улицу вышвырнули.



Хозяин к двери подошёл и спрашивает: "Кто там ещё? Кого в такую стужу по улицу носит?" А Елена Сергеевна аж вскинулась вся,– видать почувствовала что-то, мать всё же.

А с улицы Варька жалобным таким голоском: "Это я, доченька ваша - Варя. Пустите нас в дом погреться, а то внучёк ваш на морозе застывает, плачет, к дедушке проситься". И вслед за её словами с улицы плач детский еле слышный раздаётся.

Елена Сергеевна, как тигрица, в мужа вцепилась, чтобы не пускал он отродье это адское в дом, не усугублял и без того вины своей. Но ведь тот как рявкнет на неё: "Что ты, дура старая, несёшь? Я ж её, дочь свою, два раза из дому выгонял, она через это и смерть свою приняла. Так неужто я её и в третий раз выгоню? В уме ли ты, баба?" Но Елена Сергеевна цепляется за него, объясняет, что не Варька это, а покойница или того хуже – сам дьявол – явился за душами их грешными. Тут Степан Алексеич не выдержал и шваркнул жену по уху кулаком, да так, что та в угол отлетела: "Мне, - говорит, - плевать, мёртвая она или живая. Я её убил, я за это и ответ держать буду! Паду в ноги дочери своей, покаюсь, прощенья попрошу – авось смилуется, простит". Сказал так, подошёл к двери, щеколду отбросил, засов отомкнул и двери отворил: "Входи, доченька!".

И она вошла. Во всей своей замогильной красе. Не стану я её описывать, скажу только, что мало чего я в своей жизни более ужасного видел, чем мёртвая Варька Сапожникова, стоящая в чёрном дверном проёме и прижимающая ребёнка к груди. Елена Сергеевна лишь охнула, сползла на пол и попыталась до крышки погреба добраться, спрятаться, наверное, хотела.

Степан же Алексеич на колени перед дочкой бухнулся и ну биться головой об пол. "Прости, Варенька, - бормочет, - прости, родная...". Варька же всех мёртвым огненным взглядом своим обвела и, вдруг, как швырнёт детёныша своего через всю комнату. Мы даже сперва и не поняли в чём дело, пока не увидели, как ребёнок её окаянный зубищами своими в Елену Сергеевну вцепился. Та уже и крышку поднимать на погребе начала, да замешкалась что-то. Сама же Варька руки ледяные свои отцу на голову опустила и добрым, таким, тихим голосом говорит: "Ладно вам, папенька, чего уж…", и вдруг быстро, словно гадюка, склонилась над Степаном Алексеичем и впилась зубами ему в шею чуть пониже затылка.

В этот момент то ли от боли, то ли ещё от чего, но сознание к старшему Сапожникову возвратилось. Закричал он дико, вскочил и попытался Варьку с себя сбросить. Да не тут-то было. Она как клещ, как пиявка болотная, к шее отца присосалась, руками в лицо впилась, со спины ногами охватила и оседлала, словно жеребца. Он уж и так её бил и сяк, и на пол валился, и об стенку бился, – ничего не помогало, а ведь мужик был хоть и сдавший сильно, постаревший, но всё ещё сильный до ужаса. А Варьке всё нипочём. Только хохочет и подбородок отцовский кверху задирает, чтобы, значит, ударить поудобнее. И ударила.

Когтистой лапой своей в момент вспорола горло отцу так, что кровь из него струёй ударила. Степан Алексеич захрипел, выгнулся и на спину повалился, а покойница кошкой из-под него вывернулась, упала на отца и начала уже зубами горло его раздирать на куски с рычанием и чавканьем.

Пацан Варькин с Еленой Сергеевной уже заканчивал. Будто волчонок, въелся он когтями и клыками в грудь упавшей навзничь старухи, пытаясь добраться до сердца. Мать Варькина хоть и жива ещё была, но в глазах её уже зажёгся огонёк безумия, и она лишь тихо смеялась, глядя, как внук её мёртвый старается разорвать бабушкину грудь. Наконец и она затихла.

Некоторое время в комнате ничего слышно не было, кроме причмокивания, чавканья и всасывания да ещё Степан Алексеич ногтями в конвульсиях по полу скрёб. А в завершении кровавой трапезы вырвали Варька с ублюдком своим сердца у деда с бабкой и сожрали.

Наконец, поднялась Варька с колен, взяла отпрыска своего на руки, поклонилась с издёвкой последний раз отчему дому, недобро зыркнув на образа и, баюкая сыто урчащего на мёртвой материнской груди младенца, исчезла в морозной вьюжной тьме.

Но она вернулась. Видать не все долги она раздала, расправившись с отцом.

А всё ведь дурость ваша человеческая. Нашли ведь Сапожниковых наутро, нашли. И уж чего яснее, что рядом упырь бродит, так нет, – решили и на этот раз всё на волков или татей заезжих вину свалить. И ведь понимали все, что никакие это не разбойники и не волки, а всё равно, как дети малые, даже себе боялись признаться, что страсть такая в округе завелась.

Ну, а пока мужики бороды чесали да кряхтели, Пока бабы их выли, покойников оплакивая, пока парни землю заледеневшую долбили неподалёку от страшной могилки за оградой, чтобы похоронить скорее "невинно убиенных", Варька времени не теряла. И уже на следующую ночь нанесла новый удар.

Барин старый, Фёдор Ильич, в ту зиму частенько в город ездил, вот и в тот раз в отлучке был. Но должен был засветло вернуться, да возвращаясь, видать, припозднился. Что тому причиной – то ли лошадь расковалась, то ли у знакомых засиделся, но застала его темнота верстах в двух от усадьбы. Барыня и сын её знали уже, что с Сапожниковыми приключилось и по этой причине места себе, естественно не находили. На Варьку они, понятно, не грешили, а думали на волков, шибко образованные были, чтобы к умным словам или к сердцу своему прислушаться, но, тем не менее, троих мужиков дворовых с ружьями послали старому князю на встречу. Когда те уже со двора выезжали, сквозь ворота усадьбы одна из пристяжных кобыл из упряжки Фёдора Ильича ворвалась. Глаза бешенные, морда в мыле, правый бок разорван, аж до рёбер и с него шкура лохмотьями свисает. Тут уж не только те трое, но и ещё четверо мужиков, во главе с Петром Фёдоровичем на коней вскочили и рванулись галопом барина спасать.

Далеко, правда, скакать было не нужно. Всего в полуверсте от усадьбы нашли они и сани, барские и коней. Коренному и второму пристяжному Варька так лихо брюха вскрыла, что все кишки на снег вывалились. Кровищи вокруг было, как на бойне. Да что я говорю, – бойня это и была, самая, что ни на есть. Мишка, кучер барский, тут же рядом, у перевёрнутых саней лежал. И ему она горло с сердцем, как и остальным, до кого добиралась, выгрызла. Тут, она верна себе осталась. А вот с Фёдором Ильичём, свекром своим неудавшимся, она по-другому обошлась.

Сначала его сразу и не нашли, видать попытался Фёдор Ильич жизнь свою спасти, и побежал в лес, как только увидал перед санями мёртвую Варьку с внучком своим зубастым. Да разве от такой убежишь.… Если по следам судить, то там где он пять шагов делал, она один лишь раз прыгала, как лягушка какая-то. И полусотни метров не прошли, как наткнулись на то, что от старого князя осталось. А осталось от него, надо сказать, не так уж и много.

Двоих мужиков из дворовых прямо наизнанку выворачивать начало, как только на останки барина натолкнулись. Фёдору Ильичу Варька не только сердце с горлом вырвала когтями и зубищами своими, а вообще самого на куски разорвала. Не спасла ни одежда, ни доха меховая – вспорола его Варька от шеи, до середины живота. И, словно издеваясь, внутренностями Фёдора Ильича украсила небольшую ёлочку, как под Рождество, растянув кишки в гирлянды, особое место, уделив сердцу и печени. Голову же князю она и вовсе напрочь оторвала и на вершину дерева насадила, навроде Вифлеемской звезды. И в глазах, и во всём лице Фёдора Ильича кроме боли и ужаса застыло ещё и безмерное удивление, мол, как же это так…

Хоть мужики и крепкие были и не робкого десятка, но тут растерялись – стоят, что делать не знают. Пётр же, хоть и стал белее снега, что вокруг лежал, но не зря всё же - боевой офицер, приказал всем на коней садиться и срочно в имение возвращаться, чтобы потом народ собрать и облаву на Варьку устроить. Мужики же стоят, мнутся, но в имение возвращаться не спешат, – понимают, куда теперь Варька направиться и не горят желанием с ней ночью нос к носу в усадьбе столкнуться. Но тут Пётр на них так рявкнул, что те, хоть и нехотя, хоть и через силу, но на лошадей позалазили и к дому Танайских поскакали.

Уже на подъездах к усадьбе поняли: "Опоздали". В воротах привратник Сашка лежал. Его, когда барина выручать поскакали, оставили дорогу перед имением с фонарём освещать. Тот фонарь и сейчас рядом лежал, не потух даже. Сашку Варька просто зарезала, не глумясь, - не он её целью был на этот раз, да и голод свой она уже, видимо, слегка утолила.

Визг стоял во дворе – жуть. Девки дворовые, да приживалки барынины в толпу в углу сбились, все расхристанные, ночь всё же, и вопят не переставая, но почему-то не убегают, то ли ноги от страха отказали, то ли просто совсем голову от страха потеряли и не понимают, что спасаться надо. Управляющий барский Василий посреди двора сидит, лицо разорванное, окровавленное руками зажал и по-бабьи в тон с девками воет. В общем, – столпотворение полное и светло почти как днём, потому что свет во всех окнах барского дома горит, да ещё и мужики с факелами прискакали. А из дома тоже крики доносятся и почти невозможно в этих истошных воплях голос старой барыни узнать. И ещё смех. Жуткий, замогильный, яростный. От хохота этого нечеловеческого у всех и вовсе душа в пятки уходит.

Пётр начал на мужиков орать, чтобы те в дом шли, барыню выручать, но те словно к месту приросли и по всему видно, что, хоть, режь, их, хоть, огнём жги, а в тот дом проклятый ни в жисть, ни сунутся. Плюнул тогда Пётр, из седельной кобуры пистолет выхватил, палаш офицерский обнажил и на помощь матери кинулся. Тут и сама Варька с княгиней Танайской появились.

Со звоном разлетелись стёкла в высокой двери ведущей на балкон второго этажа барского дома. И сквозь тучу блестящих осколков Варька вытащила за собой на балкон упирающуюся княгиню. На Танайскую смотреть было немногим легче, чем на саму Сапожникову. Лицо всё в синяках и уже в крови, рубашка ночная порвана в клочья, седые волосы растрёпаны, как у самой настоящей ведьмы, один глаз вырван, а левая щека располосована до самой кости. Она ещё кричала, но уже сошла с ума, и крик её странным образом гармонировал с торжествующим Варькиным смехом.

Сама же Варька выглядела настоящей победительницей. Разумеется, с ночи в доме Сапожниковых красивее она не стала, но появилось в ней что-то, что внушало, если не почтение, - нет, упаси Бог! – то какое-то уважение к её гордо выпрямившейся фигуре. Детёныш её, как ловчая птица, примостился на материнском плече.

Всё смолкло. Несколько девок, как только глянули на Варьку с барыней, так сразу в обморок и грохнулись, а остальные вместе с мужиками стояли, как соляные столпы, раскрыв рты и не в силах отвести глаз от открывшейся им жуткой картины. Пётр стоял вместе со всеми, так и не успев войти в дом.

Издав очередной торжествующий вопль, Варька одним движением сорвала волосы с головы Танайской вместе с кожей. И как только раздался ответный, полный боли крик старой барыни, она мощным рывком, помогая себе зубами, прервала его, оторвав княгине голову. И без того грязные, покрытые бурыми пятнами остатки Варькиного савана мгновенно стали почти чёрными из-за хлестнувшей на них фонтаном крови. Несколько мгновений держала Варька оторванную голову княгини в своих руках, напряжённо вглядываясь в единственный её оставшийся глаз, а затем швырнула обезображенный череп к ногам мертвенно побледневшего Петра.

Не успели люди внизу даже выдохнуть, как Варька с кошачьей грацией, нимало не заботясь о болтающемся на её плече младенце, вскочила на балконные перила и спрыгнула во двор. Дворовые отшатнулись от неё, как камыш под порывом ветра, но они совершенно не интересовали Варьку. Внимание её было всецело приковано к одинокой фигуре у дверей барского дома, сжимавшей в побелевших пальцах клинок и рукоятку пистолета.

В мёртвой тишине, такой, что было слышно, как поскрипывает снег под лёгкими шагами покойницы, Варька начала неспешно приближаться к замершему Петру. Тот, героическим усилием сбросив навалившееся оцепенение, двинулся ей навстречу. Не доходя шести-семи шагов, князь и упырица остановились, пожирая друг друга глазами.

Как шелест осенних листьев, как скрежет ледяной крупы об зимнее оконное стекло, как шуршание пробирающейся по сеновалу гадюки раздался тихий, не злой голос Варьки:

- Ну же, любимый, обними меня, это ж я – твоя Варенька, али не признал?

Пётр задрожал то ли от страха и ненависти, то ли от нахлынувших воспоминаний, но рука его начала медленно поднимать тяжёлый ствол пистолета. Варьку это ничуть не смутило, однако в голосе её появились как бы удивлённые, глумливые нотки:

- Неужели ты хочешь ещё раз убить меня милый? – наклонив голову, с любопытством спросила она. - Разве ты не знаешь, что нельзя ещё раз убить того, кого уже однажды убил? Посмотри, лучше, какого сынка я тебе родила. И назвала в твою честь – Петенькой…

Детёныш на Варькином плече растопырил когтистые лапки и потянулся к Петру, жалобно провыв: "П-а-а-апенька…". Гримаса ненависти и отвращения исказила лицо молодого князя:

- Кровавая тварь! – бросил он в лицо Варьке и нажал на спусковой крючок.

Он не промахнулся. Ударом выстрела покойницу отбросило на пару шагов назад, отчего младенец пронзительно заверещал, словно попавший под тележное колесо заяц. Не сразу Пётр понял, что тот смеётся, а не верещит от страха. И только когда Варька поднялась со снега и, озадаченно обследовав большую рваную дыру в животе, укоризненно взглянула на князя, тот понял, что, скорее всего, настал его последний час.

Взмахнув клинком, с яростным, отчаянным криком бросился князь на покойницу. Та лишь протянула руку ему навстречу, уверенная в своей силе, но тут же зло зашипела, когда палаш Петра напрочь снёс ей три пальца. Отступив, Варька упала, но, мгновенно перевернувшись, вновь оказалась на ногах. Воодушевлённый успехом, князь рубанул ещё раз, но, наученная опытом предыдущего выпада, покойница, уже не пыталась поймать клинок Петра, а лишь ловко увернулась от него.

Танайский поднял клинок на уровень глаз, направив остриё в сторону Варьки, и многозначительно провёл ребром левой ладони по горлу. В ответ упырица издевательски заклацала зубами.

Как бы то ни было, но при жизни Варька была всего лишь обыкновенной деревенской девкой, пусть и очень красивой, и не могла сравниться в искусстве фехтования со штатным офицером Танайским. Поэтому неудивительно, что ложный выпад князя она приняла за явную угрозу и, отклонившись в сторону, напоролась на завершающий замысловатую дугу клинок. Угроза князя лишить покойницу головы вполне могла бы осуществиться, если бы не Варькин детёныш, уютно устроившийся на материнском плече. Сталь палаша располовинила уродца, но тот, изменив направление удара, к тому же, смягчил его, поэтому сталь лишь содрала лоскут гнилой кожи со скулы упырицы и срубила клок свалявшихся волос.

Но младенец, разлетевшийся на два почти равных куска, как ни в чём не бывало, что-то зло провыл матери, суча голыми лапками. Варька мельком глянула на своего посиневшего отпрыска, одна половина которого с ручонками и головой яростно колотила кулачками о снег, а вторая зло топала ножками, упрямо пытаясь встать, примерно в сажени от первой, и лицо её превратилось в маску разъярённой гарпии.

Одним мимолётным, неуловимым движением она оказалась за спиной Петра, и её когтистая рука впилась в непокрытые шапкой волосы князя. Тот попытался махнуть клинком назад, с расчётом обрубить схватившую его клешню, но тут Варька смогла перехватить руку Танайского. С нечеловеческой силой покойница вывернула её, и, вслед за хрустом костей, раздался звук падающего на снег палаша. Так же молниеносно, Варька развернула к себе ошалевшего от боли князя, продолжая удерживать его за волосы и покалеченную руку. Губы Танайского шевельнулись в тщетной попытке что-то сказать упырице, но, в этот самый момент, обе её руки со снабжёнными острейшими когтями пальцами, разорвав форменный мундир, по локти погрузились в грудь молодого князя.

Голова Танайского запрокинулась, лицо помертвело, а из уголка рта заструился ручеёк крови. Тело Петра ещё раз выгнулось на вытянутых руках покойницы и внезапно обмякло. Тогда Варька небрежно сбросила в снег труп князя и поднесла к своим губам кровавый ошмёток сердца. Откусив от него большой кусок, она швырнула остатки шипящей половинке младенца. Тот, довольно заурчав, запихнул дымящееся мясо в пасть и принялся жадно чавкать.

Варька, тем временем, перевела свой злобный мертвящий взгляд на кучку дворовых, испуганно сбившихся в кучку у амбара. Очень нехороший был это взгляд – взгляд волка, ненароком угодившего в садок для кроликов. Медленно, каждым своим новым шагом лишая последних остатков силы воли крестьян, начала упырица приближаться к дворовым. А у тех не хватало смелости даже поднять захваченные с собой ружья для отпора неторопливо приближающейся смерти. Просто стояли и смотрели.

Но, то ли устала уже упыриха, то ли решила, что на сегодня крови уже достаточно пролито, но повезло в тот раз дворовым. Она просто остановилась от замершей в ужасе толпы, наклонила голову свою жуткую и аккуратно так пальчиком всем погрозила, типа: «Смотрите, мне, не балуйте тут без меня», а потом подхватила на руки обе половинки недовольно заворчавшего младенца и огромными скачками упрыгала в сторону кладбища. Но и этого хватило: у одной из баб выкидыш преждевременный случился, а конюх барский поседел с перепугу. И то сказать...

Наутро снежок шёл небольшой такой, тихий. Народишко-то дворовый, он храбростью, как известно не отличается, да и при любой храбрости, кто ж ещё в таком проклятом месте оставаться захочет? Так что уже стали людишки скарб собирать, что б перебраться кто куда – кто по знакомым, кто к родственникам, когда дошла до людей весть, что Иван, брат Варькин, задумал что-то. И вот ведь люди: решили убегать, так уносите ноги скорее, так нет, всей толпой в деревню потянулись, охота она, как известно, хуже неволи.

А Иван тем временем уже сани запряг, набросал в них инструмента какого-то разного и к кладбищу направился. И страшен он был тогда чуть меньше варькиного. Наполовину поседел за одну ночь, морщины глубокие лицо прорезали, а в глазах... Я даже не знаю как сказать, но было во взгляде его что-то, что заставило мужиков держаться от него подальше, а баб даже галдеть потише. Так и проделали путь к кладбищу: впереди Иван с непокрытой головой, ведущий в поводу свою запряжённую в сани кобылку, а шагах в двадцати за ним все односельчане.

Так и подошли к одинокой могилке за кладбищенской оградой. Сразу стало видно, ведь снег-то только под утро пошёл, что был тут кто-то недавно. Вокруг сугробы по пояс, а на самой могиле только тонкая снежная плёнка, как будто раскапывали её только что. И то верно, раскапывали, только не собаки бродячие или медведь какой, загулявший не в сезон. И все прекрасно знали КТО. И знали, кто крест тяжеленный с могилы вырвал и в сторону отбросил.

Иван же перед могилой на колени опустился и молиться начал. А может и не молиться, слов-то не разобрать было, но что-то он себе под нос бормотал и бормотал долго. Потом поднялся, крестным знамением себя три раза окрестил, перекрестил так же лопату штыковую, что до того в санях валялась, и принялся копать. Лошадка-то его в это время всхрапнула и попыталась понести, но Серёга – дружок Иванов – её удержал, в уши подул успокаивающе и мешок какой-то из саней ей на голову набросил. Не сильно кобылка успокоилась после этого, видать всё равно чувствовала что-то, но убежать больше не пыталась.

А Иван продолжал копать. Замёрзшая земля поддавалась на удивление легко, да и что тут удивительного то – сколько раз её за последние дни с места на место перекидывали? Но, как бы то ни было, даже с такой землёй пришлось Ивану повозиться, всё ж не лето жаркое. Поэтому, через несколько минут тулуп он скинул, оставшись только в тёплой суконной рубахе, а когда лопата, наконец, стукнула глухо о крышку гроба, взмок он уже не хуже, чем на летнем сенокосе.

Подхватил тогда Иван из саней лом, который заранее прихватил, поддел им гробик сестрин и попытался из мёрзлой земли вытащить. Но не так-то легко это оказалось – гроб, он вообще штука неухватистая, а если его ещё и из могилы тащить... А народ стоит, глаза отводит. Тут Серёга тот же сначала сплюнул, потом перекрестился и отправился другу на помощь. Худо-бедно, но вытащили последнее Варькино пристанище из мёрзлого плена.

Тут уж и Серёга в сторону отошёл от греха подальше, да и другие людишки отшатнулись, хватит уже, насмотрелись многие из них на упыриху прошлой ночью, слава Богу, хоть живы остались. Иван тоже побледнел заметно, но только насупился, челюсти покрепче сжал и топор мясницкий из саней достал. Подцепил он топориком гробовую крышку и откинул в сторону. Легко откинул, пара гвоздей в ней может и оставались, но не держали уже совсем.

Варька ничуть не изменилась с прошлой ночи. Клыков и когтей, правда видно не было, может они только по ночам у неё отрастали – кто знает, но красоты это ей не прибавляло. А вот буркалы у неё такими же и остались – огненными, ненавидящими. Иван, как наткнулся на этот взгляд, отшатнулся, но всё ж в руки себя почти сразу взял: Сапожниковская порода – она крепкая.

А Варька зашипела сквозь стиснутые зубы, как сотня гадюк и попыталась в гробу перевернуться от света дневного спасаясь. И солнца-то не было особого, небо тучками было с утра затянуто, но, видать, даже этот неяркий свет приносил ей муки страшные. Не смогла – по всему, сила её дьявольская только по ночам действовала. И половинки дитёныша, что в ногах у неё пристроился тоже зашипели, забились.

Иван же, словно во сне, взял из саней приготовленные заранее колья и тяжёлую киянку. Медленно-медленно приблизился он к гробу, наклонился, и установил кол острый прямо напротив Варькиного сердца. Та снова зашипела, словно стараясь ему сказать что-то, и замер упырихин брат. Но тут савраска его снова заржала и забилась. И как будто оцепенение спало с Ивана. С громким криком: «Прости, сестра!», поднял он тяжёлый молоток и ударил по колу.

Острый, тщательно оструганный кол пробил варькино тело с одного удара и упёрся в заднюю стенку гроба с глухим стуком. Упыриха вздрогнула, страшная судорога пробежала по её телу и ногти заскребли по боковым стенкам гроба. Тело покойницы выгнулось, как в нестерпимой муке и застыло. Иван же осел на землю рядом с домовиной.

Пару минут он просидел так, не замечая ничего вокруг. Потом очнулся, подхватил ещё два колышка поменьше и, уже без всяких слов, пронзил ими обе половинки ублюдочного упырихиного младенца. Потом поддел гроб ломом и вывалил его содержимое на снег.

Ни Варька, ни упырёныш её уже не дёргались, но Иван твёрдо решил довести дело до конца. Уперев остро наточенное лезвие лопаты в горло сестры, он одним сильным ударом снёс ей голову. Потом, подхватив топор, принялся за руки и ноги. Двигался он как механизм какой, бездумно и монотонно, но не в первой ему было разделывать свиней или бычков каких: всё-таки не горожанин изнеженный, у нас каждый пацан в селе знает, как скотину забивать и что с ней потом делать. Но, одно дело скотина, а другое... Некоторых в толпе наизнанку выворачивать начало, бабы-дуры некоторые заголосили было, но на них мужики прикрикнули: лучше б было б, мол, если б вас верещалок голосистых эта тварь замогильная раздирала бы, что ль? Иван, тем временем, с сестринским трупом управился и к упырёнушу приступил. Ну, тут-то быстро пошло: какие у того косточки? Не толще куриных.

Потом Иван, - запасливый мужик, хозяйственный, - принялся костёр складывать из сухостоя всякого и дровишек (их он тоже, оказывается с собой притащил). Костёрчик получился так себе, небольшой, но большого, как оказалось, и не потребовалось. Когда Иван разрубленные Варькины куски и ошмётки от дитёныша её на кострище перетащил на руках и облив маслом каким то, поджёг, вспыхнули они ярким и чистым пламенем. Взметнулся костёр и погас, только пепел остался и вороны вокруг закружились, но уже с нормальным граем вороньим, а не втихомолку, как давеча на похоронах. Не стало Варьки. Навсегда уже.

Иван же, не оборачиваясь на толпу, взял лошадку свою, мешок ей с головы скинул и ушёл. Вообще ушёл, даже в дом свой не заходя больше. Никто с тех пор из деревенских его больше не видал. Слухи, правда, разные о нём ходили. Кто говорили, что в монастырь он дальний отправился, постриг принял и прославился необыкновенной святостью. Кто, наоборот, что подался он в люди лихие на Волгу и стал душегубцем известным и убивцем. Есть ли в том правда, нету ли - не знаю. Скажу только, что после того зимнего утра Сапожниковы в нашем селе закончились, как и не было их никогда...

Вот, а ты мне говоришь: «Дракула-Шмакула».... Да разве потянет вампир какой-то румынский против нашего кондового родного упыря? А если упырь ещё и баба к тому же, то только и остаётся, что тихо молится и под лавку прятаться – авось, минует.

© Завхоз

Изменено: Domovenok Kuzma, 22 Август 2010 - 09:37

  • 0

#29 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 09:41

Я спускался в преисподнюю

-1-

Утром Юлька разнервничалась. У нее рентгеновское зрение верной жены: она мигом замечает, если со мной что-то не так. А со мной было не так абсолютно всё.
Я собирался уезжать.
- Ну конечно, взяли тебя на работу, еще и в пригород, - проворчала Юлька, отставляя свою чашку. – А то там своих претендентов мало…
- Алкаш на алкаше. Транспортной компании упало на штрафы налетать, вот и берут, кто поприличней… Да ладно, Юль, буду на «Фольксе» курьерить, чем не деньги?
- Витя, ты хоть сам слышишь, что говоришь? – Юлька всплеснула руками. – Кто тебя пустит в «Фольксваген»? У тебя категория какая?
- Для «транспортера» достаточно моей «Б»…
- Еще неплохо бы дороги знать, а ты иначе как в центр никуда и не ездил.
- Я куплю карту.
- Карту, карту… Темнишь ты что-то, - без обиняков заявила она и встала. Я залюбовался. Моей жене сорок два, она старше меня на три года, но у нее стройная фигурка девочки-подростка, гладкая кожа и огромные глаза цвета ясного неба. А у меня морщины на лице, седые виски, и с недавних пор мне уступают сидячие места в метро. Все невзгоды жизни словно бы обходили Юльку стороной – а ей приходилось несладко. Когда я остался без зарплаты, она ни словом меня не упрекнула, хотя на ее худенькие плечи легла забота о нашем семейном бюджете. Устроилась в школу, вести младшие классы. Первая-вторая смена плюс продленка. Если ваше отношение со школой заключается в том, что там учится ваш ребенок, вы многого не можете себе представить. Например, длящегося час за часом ада в окружении истерично орущих и бесящихся малолетних дебилов. Я только что обозвал ваших детей дебилами. Прошу прощения. Я немного не в себе.
- Делать мне нечего – темнить, от тебя разве что скроешь, - с вымученным смешком отозвался я. Запихнул в барсетку паспорт, водительские права, трудовую книжку, военный билет – всё, что предъявляют в отделе кадров.
Юлька так до конца мне и не поверила, с ней притворяться – себе дороже. Уже перед самым выходом я сказал:
- Юль, пока меня не будет… сегодня ведь стажировка… так вот, может позвонить или даже подъехать Борис Сергеевич. Запомни или запиши: Борис Сергеевич. Это – друг…
- Чей друг, Витя? – с прохладцей переспросила Юлька. – Твой?
- Мой. Ну, не друг… знакомый. Довольно давно я кое в чем ему помог, и он назвался должником. На днях объявился в Москве, и, якобы, хочет должок вернуть. Вообще-то, - зачастил я, - он лез в олигархи, а чуть не угодил за решетку. В драке убил парня… ну, и я дал такие показания, что суд квалифицировал как самооборону. – Юлька захлопала глазами. – Слушай, убитый был бандитом. «Братком». Борису выбирать не приходилось, либо он, либо – его. После суда он надолго исчез, но обещался, что услуги не забудет. Так что жди и не волнуйся.
Я поцеловал ее в губы и выскользнул за дверь.

«Шестерка» завелась с полуоборота. Вчера я четыре часа пил кофе и курил сигареты в буфете автосервиса, пока трое механиков «лечили» ее по всем симптомам. «Будет бегать еще полгода минимум», - но таких свершений от «шестерки» не требовалось. Я оставлю ее в маленьком поселке городского типа в северном Подмосковье.
Пробок не было.
По МКАДу до Ярославского шоссе и несколько километров к обозначенному на распечатке щиту-указателю… Документы я сложил в бардачок, только права сунул в нагрудный карман джинсовки. Проехав указатель, принял вправо и стал искать разворот на Старую Ярославку.
Позвонила Юлька.
- Витя… - так, колоратурное сопрано – женушка в психозе. - Витя, Вить, что происходит?!
- А что случилось?
- Что случилось?! Вить, приезжал человек от твоего этого… Бориса! Вить, он денег привез… кейс с деньгами. Вить, он говорит – это от Бориса, как его там, Сергеевича, с дружбой и наилучшими пожеланиями. Вить, мне страшно…
- С каких пор ты стала бояться наличных? – пошутил я. Шутку я приготовил заранее.
- Витя, там четверть миллиона валютой… Парень так и сказал - четверть, я не считала, но навскидку никак не меньше… купюры все крупные… Вить, за что эти деньги?!!! Что мы будем с ними делать?!
- Тратить. Мы будем их тратить.
- Вить, а ты знал, СКОЛЬКО тебе перепадёт за ту услугу? – вдруг вкрадчиво осведомилась Юлька.
- Ну, примерно…
- Так какого черта тебе понадобилось курьером на «Фольксваген»?! – заорала она.
Поймала, нечего сказать.
- Юля, Юль… - я перестроился в средний ряд. – Юль, а не было бы этих денег, и что тогда? На твоей шее сидеть? Юль, у нас в квартире четверть миллиона зелени. Вот теперь никому не открывай. А лучше скинь смску своему братцу, пусть погостит, пока меня нет. Милая, поговорим вечером или завтра. Я за рулём. Пока-пока.
Сбросил вызов и выключил мобильный.
Сделка состоялась. Передача денег моей худенькой, вечно не досыпающей, смертельно уставшей от младшеклассников жене означала, что моя жизнь по-честному оплачена. И мне остается по-честному с ней расстаться.
Я посмотрел на часы. Половина восьмого. Сбор назначен в восемь-пятнадцать.

…Валера приехал раньше – по командирской привычке, надо думать. Долго ли ему нами командовать – это уж как карта ляжет. Рассевшись на ступеньках ДК, он щелкал фисташки, ссыпая скорлупу в карман ветровки с капюшоном.
Поселок городского типа оказался совсем не таким живописным, как некоторые подмосковные городки с проложенными от пригорка к пригорку мощеными дорогами и любовно отреставрированными церквушками. Здесь всё строилось в прагматичные восьмидесятые: типовые девятиэтажки, строго распланированные улицы. Зато – зона экологической чистоты.
Пока я шел к ДК через площадь, по ее обочинам припарковались еще три машины: праворульная «Тойота» Павлика, Серёгин «Гольф» двадцати шести лет от роду и тюнингованная «семёра» Игната. В упор не понимаю, как Игнат затесался в нашу компанию. Он сетевой поэт: ни одно издательство не выпустит его смысловые поллюции на бумаге. Я почитал и сами «стихи», и отзывы – лояльные читатели называли Игната «непризнанным гением», откровенные назойливо рекомендовали «гению» убиться клавиатурой. Игнат не пьет, не курит, у него широкие плечи и отменная мускулатура, но какой-то он… подловатый.
Ни с кем не здороваясь, Игнат подчеркнуто устроился особняком.
- Моя звонила, - вполголоса сообщил Серёга. – Ей деньги привезли. Хоть что-то. У меня камень с души свалился.
Серёга попал в команду господина по той же причине, что и я: чересчур затрудненное финансовое положение. Его дочке три года, у нее лимфолейкоз. Серёгиной зарплаты не хватит и на консультацию хорошего специалиста, а требуется еще курс лечения, дорогостоящие лекарства. Странно: Серёга здоров как лось, служил в морской пехоте, жена – кровь с молоком. А вот ребенка они сделали больного…
Павлик толкнул Валеру в бок. Они на дружеской ноге – оба из спецназа, вместе воевали в Чечне. Павлик младше по званию. Ему тридцать девять, но он до сих пор похож на пацанчика, метр с кепкой.
- Привет, старлей, - буркнул Валера. Павлика привлек в проект именно он. Сам же Валера единственный из нас волонтер. Он напросился потому что ему – с его же слов – осточертело рулить службой безопасности. Захотелось приключений. Ну что ж, туда и дорога. Родных-близких у него нет. Наследство Павлика завещано его сестре, а «гонораром» Игната распорядятся родители.
Валера хлопнул в ладоши.
- Господа, спасибо, что вы здесь. – Игнат перекантовал свою задницу на сантиметр-другой, как бы говоря: правилам-то я подчиняюсь, но больше у меня ничего общего с вами нет и быть не может. – Теоретически, пока еще мы с вами не в схеме, до подтверждения полномочий, после чего операция считается начатой, и дай бог нам выбраться из этого кишлака полным составом.
Он достал трубку и вызвал оператора.
- Борис Сергеевич, мы на исходной. Разрешите начинать? Есть – начинать.
У меня пискнул брелок сигнализации, и я потянулся за ключами.
- Всё нормально, Витюх, так надо, - успокоил меня Валера. – Господа, полномочия подтверждены. Оружие, документы и телефоны для контактов с оператором у вас в машинах. Прошу без суеты всё это забрать и направляться к автобусному кругу. Я, Виктор и Павел садимся в «Газель», Игнат и Сергей – в автобус. Всем удачи.


-2-

Четыре месяца назад, в слякотную весну, мы собрались все вместе, обменялись рукопожатиями и анкетными выжимками. Коротко, но ёмко: кто такой Серёга, кто – Виктор, кто – Игнат. Кто такие Валера и Павлик.
Валера нет-нет прикладывался к графину с водой, запивая таблетки. На чеченской войне в нем наделали столько дырок, что без болеутоляющих уже никак. Лично рекомендованный Валерой Павлик – такой же боевой офицер.
Меня, Серёгу и Игната Борис Штельц нашел сам.
А потом я впервые увидел на компьютерном мониторе эту женщину.
- Кабрихина Вероника Романовна, генеральный директор холдинга «Кабреал». Импорт-экспорт, лизинг, аренда, розничная торговля, дочерний банк «Кабреал-Кредит». Но это так – прикрытие, под ним формируется крупнейшая в регионе сеть наркодиллеров, которых опекает и милиция, и собственные «бойцы» Кабрихиной. Конкурентов устраняют жестоко и показательно, хотя причастность ее людей к расправам не инкриминируема. Есть мнение, что сверхосторожная Кабрихина своих на такие дела не подписывает, нанимает левых. По другим сведениям, госпожа гендиректор вовсе не санкционирует насилие. Странноватый пацифизм для такой диктаторши...
Вероника Кабрихина выглядела не красавицей. Слишком резкие черты лица, слишком глубоко посаженные глаза, слишком черные волосы – «вороново крыло». Барби ее родители не осилили.
- На нее было организовано одиннадцать покушений. Она пережила их все – и ни единой царапинки.
- Ее, небось, пасут по вип-классу, - заметил сидевший рядом со мной серьезный Серёга. Он постоянно очень серьезный. Не знаю, был ли он таким всегда, или серьезность накатила после того, как добрые доктора приговорили его дочурку к скорой смерти.
- С ее масштабами – класс отнюдь не вип. Кабрихину сопровождают двое, она отпускает их в конце рабочего дня – курам на смех. В доме дежурит сотрудник ЧОПа. Это всё.
Игнат хапнул из вазы с фруктами яблоко и впился в него зубами.
- Более того, Кабрихина несколько раз поздно вечером отправлялась в ресторан. Одна. Такая опрометчивость с ней не вяжется: в бизнесе у нее всё безукоризненно, комар носа не подточит, прибыли от наркотрафика отмываются до белизны…
- Тогда откуда известно, чем она промышляет? – спросил я.
- От респондентов во властных структурах: сливки общества наперебой жаждут делового партнерства с Кабрихиной, пока без взаимности, и слагают о ней легенды. А о ее беспечности ходят слухи среди вольнонаемных киллеров…
- Уж не подставная ли эта тётка? – Игнат пожонглировал огрызком. Гнида.
- Ни в коей мере. Ну, пусть и так – загадка-то осталась бы загадкой, но… Кабрихина думает сама, решает сама и командует сама. И отчего-то свято верит в свою неуязвимость.

…Валера возле маршрутки косил под похмельного работягу. Имидж портили «полароиды», которые он носил в любую погоду; даже на тренингах гонял нас, не снимая темных очков. Очки и прядь волос, спадавшая на правую линзу, придавали Валере не пролетарскую демоничность.
Павлик разместился рядом с водителем и развязно покуривал в открытую дверь.
- Шеф, скоро двинем? – окликнул Валера водителя.
- Минут через десять, не раньше.
В магазине у остановки я купил банку холодной колы и выхлебал ее залпом: жара вступала в свои права. Закурил сигарету. Город проснулся раньше, чем мы собрались на лестнице ДК: машины одна за другой проезжали через «круг» в сторону центра. Не дешевые машины. Я подумал, что Юлька теперь сможет позволить себе жить в таком экологически чистом городке со свежим воздухом. Еще подумалось: лишь бы не подцепила после меня какого-нибудь «кидалу». Да нет же, нет. У Юльки на людей чутье сильнейшее, да и не такая она, чтобы вешаться на шею первому встречному. У нее будет лучший в мире муж.
Игнат и Серёга поднялись в рейсовый автобус, купив в киоске карточки на одну поездку. Рожа Игната выражала возвышенное поэтическое отвращение.
Маршрутка забурчала трамблером, и я залез в салон. Передал тридцать рублей и протиснулся к свободному месту сзади. Валера был уже там.
На перекрестке загорелся зеленый.
«Газель» покатилась, набирая скорость, чтобы проскочить светофор. На спидометре было под восемьдесят, когда в салоне вдруг стемнело, словно слева за окнами выросла глухая стена.
Рейсовый, каким-то образом нас догнавший, притирался к «Газели» - мужик за рулем автобуса спал или обдолбался наркотиков. Между бортами было уже не втиснуть спичечный коробок.
Столкновение казалось неизбежным.
В последнюю секунду наш водитель нырнул к обочине, на пустой – к счастью для пешеходов – тротуар.
- Зайка, прости за грубость!, шеф, ты че – пьяный, что ли? – рыкнул на трясущегося водилу Валера. Остальные пассажиры лишились дара речи, да и мне тоже сказать было нечего.
- поинт знает, куда он прёт, - пролепетал шофер. – Козёл дебильный. Деревня грёбная…
- Наваляй ему после смены, - посоветовал Валера.
«Газель» поехала дальше, а я сидел, сцепив пальцы на животе.
Первый нам звоночек.

- …Сначала я думал, что Кабрихина из «отвернувших», - сказал Штельц.
- Кто такие эти «отвернувшие»? – почему-то оживился «непризнанный гений».
- Изложу упрощенно, но извините за термины. Что есть человек? Белковая материя плюс лептонное ядро – носитель управляющего сигнала к зарождению жизни, инициируемого на стадии эмбриона. Так же, лептонное ядро кодирует в себе компоненты личности. По прекращении жизненного цикла эти компоненты – человеческое «Я» - транслируются из трехмерного пространства в многомерную нематериальную среду. В режиме клинической смерти ядро теряет стабильность и дрейфует по геному на грани трансляции; личность интерпретирует дрейф как холод, забвение или, напротив – как полет в небо, но никак им не манипулирует. Проценты за благоприятный исход распределяются между экстренной реанимацией и степенью нестабильности лептонных частиц.
Но! При концентрации в ядре объема компонент, превышающего массу самого ядра, личность обладает потенциалом произвольной декодировки: упреждая транслирование, она выгружается напрямую в геномный набор, и ядро уходит пустым. Реаниматологи запускают сердце на седьмой-восьмой минуте клинической смерти; симптомов поражения мозга у пациента нет, и это называют «воля к жизни» или «спасло какое-то чудо». Сам пациент рассказывает, что поднимался по трубе к яркому свету, но в последний момент… отвернул.
Увы, такой «отворот» означает, что период существования личности лимитируется периодом химической жизни. Не капсулированная лептонным ядром, она распадётся синхронно распаду тканей. Ее не экстрагируешь, не выпаришь, не выскоблишь – разве что сам господь бог применит такую процедуру…
С «отвернувшими» происходят вещи, не совсем объяснимые с научных позиций. Однократное нарушение законов природы словно высвобождает ресурс других нарушений.
- Какое чудо спасло Кабрихину и от чего? – спросил Серёга.
- В девяносто пятом году вчерашняя студентка Вероника Кабрихина устроилась в страховую компанию. По образованию она юрист. Компания практиковала выдачу распаренных полисов: два полиса за одинаковыми реквизитами, ликвидный и фиктивный. Кабрихина активно участвовала в махинациях, быстро доросла до начальника департамента и была доверенным лицом директора компании. Моральных принципов она лишена начисто.
С одним из фиктивных полисов попали на крупную сумму весьма авторитетные люди. Ничего не драматизируя, они по своим каналам учинили страховщикам «маски-шоу» с передачей дела в производство. Собственно, задача ставилась конкретная: наказать руководство компании лет на пятнадцать, но, когда в офисе уже шел обыск, Кабрихина улизнула из здания, прихватив сумку с кучей документов. Без этой макулатуры суд отказался признать махинаторов виновными – присяжные не усмотрели состава преступления. Пострадавшие сильно обиделись на Кабрихину; она сама вряд ли такого ожидала. Ее вычислили и заминировали ей машину. Сапёр находился не в расцвете своего мастерства и неправильно рассчитал мощность заряда: по-настоящему рванул только бензобак, однако при взрыве Кабрихина получила ожоги, переломы и смещения внутренних органов.
Ее доставили в больницу и срочно прооперировали. Кабрихина выжила при шансах в одну сотую из ста. Я доступными средствами восстановил события в операционной, и, похоже, мне удалось локализовать нечто, чему я затрудняюсь дать название. Но это нечто имело место именно там, во время операции.
- С дьяволом она сговорилась, что ли? – спросил Игнат. Вопрос прозвучал как-то машинально, словно «гений» успел понять, что спрашивает глупость, но не успел прикусить язык.
Штельц вопросу улыбнулся.
- Нами правят стереотипы. Так уж повелось с древности, когда зачатки веры в сверхъестественное разделили силы природы на добрые и злые. На богов и на демонов. Да, в предубеждении не скажешь иначе как «сговорилась с дьяволом». Но с недавних пор наука не отрицает, а отдельные исследования подтверждают наличие во Вселенной разумных энергий, определяющих и видоизменяющих ее основные законы. Энергии эти способны контактировать с людьми, в ходе чего они адаптируются к контактеру. На языке предрассудка – дьявол является в человеческом обличье.
- И в обличье какого именно человека дьявол явился к Кабрихиной? – моему скепсису позавидовал бы самый циничный политобозреватель.
- Думаю, в обличье хирурга, - ответил Штельц. – Ассистировавшей медсестре мнилось чужое лицо под маской хирурга. Но было недосуг разбираться, кто есть кто, работал он мастерски, а в операционной самым закаленным чего только не померещится… Несколько раз он заговаривал с пациенткой, а у той, хотя она и пребывала в глубокой коме, шевелились губы, словно она пыталась отвечать.
- Я не вижу здесь ничего сверхъестественного, - скучно протянул Павлик. – Ну, допустим, кто-то посторонний занял место хирурга, но почему именно сатана, или какая-то там… основополагающая энергия?
- Хирург-то и впрямь был не тот. Штатного хирурга нашли в подсобке за больничным моргом. Он повесился. К воротнику халата приколол иглой шприца записку: «Я не могу этого выдержать». Вскрытие показало, что он умер от асфиксии до того, как Кабрихину доставили в операционную.

Серега с Игнатом порознь ожидали нас около метро.
Автобус приехал первым. Его водитель, окрыленный собственной крутизной – обошел на старте «Газель»! – ругался с хозяином лэндкрузера, загромоздившего половину остановки. Он гнал всю дорогу, рискуя вновь попасть в аварийную ситуацию. Наш шофер вел машину с опаской, по делу и не по делу топя среднюю педаль. Валера обругал его «извозчиком», но тот даже не огрызнулся.
По согласованному со Штельцем маршруту нам предстояло проехать три станции метро, продолжая движение на юг города. Наша команда всё еще состояла из пяти человек.
Выйдя из «Газели», Валера потянулся, поправил на носу солнцезащитные очки и коротко взмахнул рукой. Игнат и Серега пропустили нашу троицу вперед.
Мы спускались в метро. В мир смертоносного железа и коварных агрегатов, наделенных гротескной самоидентификацией. В созданный руками человека искусственный мир, изображающий покорность воле своих создателей. Мир лязгающих стальными челюстями монстров, не упускающих возможности напиться живой горячей крови.
Кто-то из нас не поднимется наверх. Может быть, не один.
Может, и все здесь останемся.


-3-

В метро никто не погиб.
Вернее, не так. Не погиб никто из тех, кто ехал в метро.
Я сошел по ступенькам на станцию и отвлекся, выискивая в толпе спину Валеры, который исполнял обязанности ведущего – пока кому-то не придется его сменить. Сверху донесся крик.
Оглянувшись, я увидел, что за турникетами двое патрульных сцепились с какими-то пацанами. Драка была нешуточная. К хору из матершины, женских визгов и топота ног присоединились поющие полонез турникеты. Почему-то они все запели разом. Словно радовались вспышке вражды между людьми, хотя, скорее всего, экономные граждане под шумок попёрли зайцами.
Я прибавил шагу, нагоняя Валеру, но вместо того, чтобы свернуть к поездам южного направления, ведущий остановился в центре зала. Это был условный знак, означающий заминку. Когда я подходил, Валера разговаривал по сотовому.
Мы встали рядом с ним… втроем. Меня пробрало холодом, в желудке всколыхнулась замогильная жуть.
- Игнат готов, - сказал Валера.
- Как – готов? – сорвавшимся голосом переспросил Серёга.
- Штырь в сердце. Наверху. Только что. Наблюдатель передал оператору. Шел мимо скинов, пьяных или обкуренных, одного толкнул. Ударили заточкой. Скинов скрутили. Игнат лежит; вызвали «скорую», но, по ходу, без надобности.
- Убили? – недоверчиво пробормотал Павлик.
- До реанимации не довезут, зуб даю. Ладно. Первый пошел. Мы со старлеем в третий вагон, Серый и Виктор – в центральный. По коням!
…Поезд с грохотом влетел в тоннель, но даже будь этот грохот на миллион децибел громче, он не перебил бы влажного потрескивания в моих ушах. Я не слыхал этого звука в оригинале, мой мозг синтезировал его сам, использовав какой-то забытый мною жизненный опыт.
Звук, с которым заточка вспарывает мышечную ткань бьющегося человеческого сердца.

- Тем же днем, вскоре после того, как Кабрихину перевели в интенсивную терапию, у палаты появились двое охранников. Караулили именно ее. Те, кто с ними сталкивался, вспоминают их похожесть: не иначе, близнецы. – Штельц говорил ровно, как лекцию в институте читал. – Отмечу: у Кабрихиной не было знакомых или друзей, готовых предоставить ей охрану, бывшие шефы ее использовали и предоставили расхлебывать заваруху самой, а на личников она себе не заработала. В настоящее время этих парней среди приближенных Кабрихиной нет – сделали своё дело и ушли… «Заказчики» на том унялись, сочтя, что преподали юристке хороший урок.
- А что, врачи не заметили, что у них на глазах случилось чудо? – Валера снял «полароиды» и протирал их замшевой тряпочкой. – В реанимации всякое бывает, но ожоги так, в легкую, не сходят, я молчу про смещенные органы…
- С ее документами вышла путаница. Бригада «скорой» и те, кто принимал ее в реанимации, конечно, видели, как она выглядит, но не могут же они упомнить всех подряд… А в терапии персонал менялся чуть не ежедневно, людям не нравилось сидеть без зарплаты, а времена были кризисные.
Короче, чудо они прохлопали, и, не займись я биографией Вероники Романовны, оно так и осталось бы нераспознанным. Трудно сказать, о чем именно договаривалась Кабрихина с… с дьяволом, - хмыкнул Штельц, - лёжа на операционном столе, да и был ли вообще какой-то договор. Но, выписавшись из больницы, она с цепи сорвалась. Завела кучу полезных знакомых, через месяц свободно заходила в такие кабинеты, куда и премьер-министр запросто не ходит… Откуда-то на ее банковский счет пошли взносы. Кабрихина вновь занялась страховым бизнесом, но это был грубый отъём денег у населения. Она не гнушалась никакими методами, хотя довольно ловко избегала подводных камней: как в законодательстве, так и среди клиентуры. С этого она начинала. Года полтора спустя перешла на оптовую торговлю, для чего создала специальную контору, в которой ее страховая компания стала департаментом. Потом там еще много чего наслоилось: частная охрана, риэлтерская фирма, турагентство. В двухтысячном году ей предложили взять на реализацию крупную партию героина… Поразительно, но у нее уже всё было готово: партия разошлась в считанные дни.
Тогда на Кабрихину вышел первый киллер.

Паника, слабость и желание сбежать – вот что я испытывал, забившись на сидение в торце вагона. Серёга, стоявший в углу у двери, сжимал и разжимал огромные кулаки, и было без слов понятно, что в душе у него творится то же самое. С разницей, что он изначально не оставил себе обратного пути. Просто не мог такого себе позволить.
Рядом со мной толкалось и орало примерно с полдесятка детей. Пятый-шестой класс. Такие же, как те, из-за кого Юлька вечерами глотает волокардин от сердца или анальгин от головной боли. Я смотрел на них, и всё, что лихорадило меня изнутри, требуя бежать из метро на следующей же станции, выбросить в мусорку «ТТ» и вернуться домой, отступило на задний план. Сублимировалось.
Я мог бы передушить всех этих маленьких чудовищ, сколько их есть в нашем полушарии, лишь бы моя жена перестала мучиться. (Юлька, правда, уверяет, что не мучается, просто работа такая тяжелая. Но мне-то виднее). Я бы стоял по самые плечи в детской крови и смеялся от счастья, зная, что Юльке никогда больше не придется слышать оскорбления от этих недоносков и их родителей. Так чего же я струсил? Ее будущее обеспечено. Она купит себе квартиру в районе со свежим воздухом и даже сможет поездить по миру, как всегда мечтала. Жертва-то совсем крохотная. Всего-навсего я сам.
Больше я не колебался. Где бы ни достала меня смерть, напрасной она не будет.
Я ухмыльнулся, глядя в глаза слишком близко вставшего ко мне школьника. Ухмылка, наверное, была диковатой. Ребёнок вздрогнул и спрятался за спинами приятелей…

О том, что Игнат умер в машине «скорой помощи», мы узнали, всплыв на перископную глубину. Остался внизу воющий по тоннелям воздух, рвущая в клочья мощь контактного рельса, красные габаритные огни несущихся махин… Валера вслух прочитал sms-сообщение, присланное оператором, и понурился.
- Погиб поэт, невольник чести, - процитировал он. Натаскивая нас по стрельбе, Валера понукал «гения»: «Эт тебе не окно-говно рифмовать, тут фантазия нужна!». – Эх, Игнатушка, угораздило же тебя!
- Бывает, Валер, - сказал Павлик, промакивая линялой бейсболкой испарину. - На войне как на войне.
- То на войне, старлей, а здесь не война… не пойми что. Бывало, под огнем ребят терял, хороших ребят, настоящих, - он выделил слово «настоящих», - но там мы долг свой выполняли, а этот… Придурок конченый, а вот… будто сам его подставил!
- Почему это? – спросил Серёга.
- Да потому, - Валера сплюнул, достал сигарету, по очереди протянул каждому полупустую пачку. Павлик отказался. – Я ведь проходил там, видел, что за борзота стоит, на рылах написано: «Пыряем заточками» - думал, обойдется. Ни хрена не обошлось.
- Может, случайно это? – сказал Павлик. Он явно подыскивал разумные обоснования удару заточкой. – Мы же в Москве, здесь нарваться на гопов – пара пустяков безотносительно какой-то там Кабрихиной… Ну? Я правильно мыслю, кто за?
- Руки, что ли, поднять? – подколол его я. – Вообще, на улицу выходить – в любом городе риск, не только в Москве. Даже в деревне «Три Дворика»: десять метров от избушки, а там бык пасется… В квартире тоже сидеть не аллё: ну как у соседей газ рванёт? Да хоть ты в атомном бункере запрись – сдохнешь от инфаркта…
- Витюх, завязывай, - попросил Валера. – А ты, Паш, тоже это… хватит мыслить. Правильно, неправильно… Случайным это не было. Почему он, Игнат? Почему один из нас?
Мы переглянулись, и Павлик резюмировал:
- Потому что он был достаточно отмороженным, чтобы совершить убийство. За этим и шел.
Валера наклонил голову.
- Перекур закончен. Марш-бросок четыре километра. Смотрите в оба, по сторонам смотрите. За мной!

- Как ты думаешь, вылечат мою Аннушку? – неожиданно спросил меня Серёга.
Я поперхнулся. Строго говоря, его дочка абсолютно меня не трогала. Я бы и ею расплатился за Юлькино благополучие.
Валера с Павликом прокладывали курс, мы отстали метров на двадцать. Разбитый самосвалами асфальт зиял трещинами и бугрился грязью. Справа ремонтировали автомагистраль.
- Ну, должны… Главное, что деньги будут. Сейчас за деньги всё лечат, даже рак неоперабельный. Выкладываешь бабло, и все передовые медтехнологии к твоим услугам. Вон, депутаты стволовые клетки себе колют, чтобы до ста лет и дольше жить.
- У Павлухи сестра в онкологическом диспансере на учете… Вить, скажи мне кое-что. Вот Павлуха за сестру вписался. Я – за дочку, Игнат… да хрен с ним, с Игнатом… Валерке просто в пекло лезть привычно. А ты-то с чего?
- Я вписался за жену. У меня кроме нее никого нет.
- У вас и детей нет?
- Бог миловал… К чему ты это?
- Блин, в школе же сейчас платят до фига! Или ей тебя содержать надоело?
- Мне надоело у нее на содержании сидеть. И вообще – ты работал когда-нибудь в школе? Нет? А зря… Тот еще дурдом.
Я, было, обрадовался, что поставил точку на разговоре, но потом Серёга сказал со злостью:
- А моя Аннушка в школу не пойдет, если не поправится! «Дурдом»… - передразнил он меня. – Тебе дурдом, а мы с Машулькой спим и видим, как в первый класс ее поведем. С цветами, с сумкой красивой. Дурдом, Зайка, прости за грубость!…

За бесконечным (в одну сторону) забором уродовала ландшафт законсервированная стройка. Плакат на заборе гласил: «Приносим извинения за временные неудобства… СМУ такое-то». Дверь бытовки вахтера заколочена досками; на ворота навесили пару тяжелых замков, а на калитку – один, кодовый. Никому не нужный дождевой козырек над калиткой; под ней собирались сделать порог, но когда банкротятся подрядчики, тут уж не до порогов.
В другую сторону забор тянулся до шоссе, прихватив его часть и оставив для проезда две вместо трех полос. Водители шустрили, обгоняя нерасторопных «чайников».
- Через стройку или не через стройку? - озадачил нас почти гамлетовской дилеммой Валера, объявив пять минут отдыха.
- А если в обход? – предложил Павлик. – Туда, до конца и дальше…
- Потопнем, - отверг Валера обходной вариант. – Жидкое болото, тут где-то водопровод пробило. Может почва осесть под ногами.
- Давайте по трассе, - сказал Серега. Он дистанцировался от меня, встав под козырек. Иначе ему оставалось топтаться в грязевой луже.
- Ты че, боец, мозгами-то думаешь?! – уставился на него Валера. – Первый же стритрейсер - твой, и крышка, костей не соберешь.
- Да и по фигу!!! – взорвался Серега. – Подыхать так подыхать, чего бегать-то далеко?!
- Заткнись, - холодно приказал Валера. Но тут же голос его потеплел. – Серёж, по контракту мы не имеем права нарываться. Наоборот, должны беречься изо всех сил. Идём через стройку насквозь. Какие могут быть сюрпризы? Старлей?
Павлик взялся перечислять подвохи, которые могла затаить стройка с вырытым под «плазу» фундаментом.
- Падение крана, – загнул большой палец и по порядку – указательный, средний, безымянный, мизинец. На безымянном темнел кольцевой шрам, словно когда-то палец был отрублен и пришит. Сгибался он хуже других. – Обвал. Ржавые железки. Провод под напряжением. Голодные собаки. Всё, - деловито и сухо; Павлик абстрагировал гибель Игната в область будничных эпизодов мегаполиса и был упорно рационалистичен.
- И слава богу, если всё, - выпалил Серёга. - Ну так пошли уже? – И он выступил из-под козырька, приведя в действие капкан, в котором стоял, пока мы разговаривали.
Капкан этот был, скорее, психологический, однако сработал безотказно.
Левой ногой Серега зацепился за торчащую из земли верхушку арматурного прута. Он всего-навсего прикоснулся к ней рантом ботинка, но готовность к атаке извне сыграла с ним по правилам пинг-понга судьбы.
Равновесия он не терял, это единственное, что наверняка. Но на долю секунды уверился в том, что падает, что его сбили с ног, и рванулся. Этим рывком на мускульном рефлексе Серега хотел остановить падение, но он никуда не падал, и вся инерция рывка швырнула его в другую сторону.
Треснула разбитая кость.
Виском Серега напоролся на кронштейн дождевого козырька, погрузив его в свой мозг сантиметров на пять, и этого было вполне достаточно, чтобы умереть. Но Серега боролся и после смерти. Всем телом – точнее, всем трупом – он отпрянул, выдергивая засевший на кронштейне череп, и ноги его вдруг взмыли в воздух. Последним, уже несознательным движением, он раскинул в полёте руки, группируясь, но врезался в гравий шейными позвонками.


-4-

- Я сказал – первый из одиннадцати, - поправился Штельц. – Первый из тех одиннадцати, кому было оплачено устранение госпожи Кабрихиной. Но цифра может быть заниженной. У меня есть выборка по фактам обнаружения трупов – это только те, чья личность установлена. Наемные убийцы, прошедшие школу в спецвойсках, мужчины до сорока пяти лет, каждый на момент смерти имел при себе оружие и располагался в укромном месте, подходящем для засады. Но именно там, в надежном уединении, они и умирали. В девяти случаях из одиннадцати. Одного застрелили в загородном доме, где он отсиживался между «делами» - он успел принять заказ на убийство Кабрихиной, но до этого облажался с предыдущим объектом, да еще и нагрел клиента на деньги. К нему прислали другого профи.
Третьим или четвертым по счету Кабрихиной занимался подрывник, опытный, офицер из антитеррора. Не изобретая велосипеда, он решил заминировать джип жертвы на автостоянке. С поддельными документами он устроился в ЧОП и за несколько дежурств сориентировался по обстановке. На смену с ним заступали двое постоянных напарников, оба запойные, проблем с ними не предвиделось: ко второй половине дня наливали глаза до невменяемости. Он им внушил, что нести вахту за троих ему совсем не трудно, те расслабились и спокойно пили в караулке, благо, никто их не проверял. Чтобы наверняка, сам же купил им литр водки. Но эффект алкоголя наперед не подгадаешь, они с дозой переборщили или еще что; один из них уселся в свою машину и стал гонять по стоянке, показывая приятелю «полицейский разворот». Киллер уже приступил к закладке мины, и деваться было некуда. Чоповец не справился с управлением и врезался в «Лексус» Кабрихиной. Стоянку только что под корень не снесло…
- Откуда уверенность, что все одиннадцать трупов подстерегали конкретно Веронику? – спросил я.
- Проводилось расследование, не милицейское. «Заказчиков» выявили и конфиденциально… хмм… опросили. Впрочем, всё и так прозрачно: каждый из них нёс убытки из-за госпожи Кабрихиной, переделившей рынок. Цыганский барон, которому Вероника насолила больше других, заказывал ее аж три раза, и после третьего подсел на свой же героин. Родня упекла его в клинику – избавляться от зависимости. Там его и крутанули на «чистуху».
- Сергеич, а кто тебя спонсирует? – походя отклонился от темы Валера.
Штельц и не моргнул.
- Главное – не кто, главное – сколько. Финансовая поддержка у меня солидная, инвесторы – тоже, техническая база не хуже чем в Пентагоне.
Павлик вежливо кашлянул.
- Как они вообще умирали? Я имею в виду тех, кто не подорвался на собственном тротиле, и кого не положили коллеги по цеху.
- Правильно, - одобрил Штельц. – Я сам именно так и сформулировал проблему. Отчего они умерли? От остановки сердца без видимых причин. Последний из киллеров, снайпер, залёг на крыше напротив дома, где Кабрихина снимала элитную квартиру. Его так и нашли лежащим щекой на прикладе заряженной винтовки.
Всё это наталкивает на странные выводы. Одиннадцать смертей, рассмотренные по отдельности, сами по себе вполне естественны. Подрывника разносит в клочья изготовленное им же взрывное устройство… снайпер, износивший свой организм на двух войнах и окончательно его угробивший в криминале, не выдерживает ожидания… киллер нарушил негласные законы и был наказан. Но если все одиннадцать – одиннадцать! – взять и рассмотреть вместе, то проступает нечто наподобие схемы. Эта схема реализуется вокруг госпожи Кабрихиной, которой в ней отведена роль ключевого звена, а всё прочее выполняет защитные функции.
Кабрихина защищена, и знает об этом. Покушения на нее заведомо провальны, что отнюдь не заслуга ее «безопасников». Те сами от себя в восторге: вот, мол, расшугали всех конкурентов по углам. Про восьмерых, опочивших вечным сном в засадах, они ведать не ведают: только про подрывника на стоянке. Но после того… снайпера на крыше… Кабрихина переехала на новое место жительства. Купила квартиру в этом вот доме.
Мы уже налюбовались с нескольких ракурсов на Веронику Кабрихину; затем появились кадры со взорванной стоянки – груды исковерканного, зачерневшего от пламени железа, выгнутая наружу решетка ограждения; теперь на мониторе возникла громадная башня посреди пустыря, за дальним краем которого извивалось шоссе.
Штельц увеличил картинку. У дома на пустыре было кое-что общее с Вероникой Кабрихиной: он так же сохранил свою проникающую энергетику с переносом из реальности в электронную форму. Дом словно не опирался на фундамент, а вырос прямо из земли. Многоэтажка-монстр.
- Остается гадать, как ей вообще разрешили сюда вселиться, - сказал Штельц. – В годы СССР дом являлся лабораторией: ставили опыты на жильцах. Сейчас эта часть города – район Опольцево, а в те времена тут был полигон, владело им теневое правительство страны. Развал Союза подточил группировку теневиков, но здание они эксплуатируют до сих пор.
Новое жилье Кабрихиной очень удачно распложено. Последний этаж, окна выходят на квадратный километр пустыря, дальше - лесополоса. Снайперу залечь негде – ни одного объекта нужной высоты в радиусе пяти километров. В подъезде оборудован пост охраны и шлюзовой металлодетектор… Что, Валерий Александрович?
Валера пожал плечами.
- Если так уж необходимо прикончить эту Веронику – пошлите истребитель. Он накроет ракетами верхние этажи. Или ВИЧ-инфицированного пилота на самолете-заправщике с топливом под горловины.
- Точно, бомбардировка или манхэттенская модель теракта. Такая мера тоже предлагалась. Но… нет гарантий, что этот самолет вообще оторвется от полосы. Или – что не завалится при подлёте к цели на жилой массив со всем боекомплектом. Буду с вами предельно откровенен: я не считаю реальным добраться до Кабрихиной, пока схема, в которую она включена, сохраняет функциональность. Скажу больше – мне не столь важно, погибнет Кабрихина или нет. Я хочу пронаблюдать за тем, как работает защитная схема. Спровоцировать ее. Зная, КАК это работает, я, возможно, смогу выдвинуть гипотезу – ЧТО представляет собой этот механизм.
Для этого вы мне и нужны. Вы пройдете через весь город, из конца в конец, а я запротоколирую каждый ваш шаг. Будет вестись слежение и видеосъемка. Убежден, что ни один из вас не дойдет до места назначения, но если защита даст сбой, дошедшему поручается выполнить программу-максимум и застрелить Кабрихину.

- Зрачок кошачий, пульса нет… - прошептал Валера, убирая пальцы с Серегиной шеи. – Мёртвый.
- У него в черепе дырка, - угрюмо сказал я. – И он переломал себе позвонки.
Дырки в черепе видно не было. Уже после падения рука мертвеца согнулась в локте, опустив ладонь на пробоину. Из-под ладони сочилась бурая струйка.
- Мы… можем мы ему чем-то помочь? – Павликов рационализм смылся в канализацию. На лице старлея читалась скоростная переоценка актуальной реальности, недалекого прошлого и ближних перспектив. Да, колоритный Игнат, взирающий на мир с высокомерием избранного, просто обречен был однажды огрести фатальных неприятностей. Но две минуты назад на наших глазах погиб Серега – погиб не закономерно, нелепо – люди так НЕ погибают. СТЕРЕГУЩИЙ отыскал в схеме чужеродный элемент, выдернул его, швырнул на землю и придавил каблуком, чтобы хрустнуло.
- Чем ты ему поможешь, он покойник, - Валера отряхнул брюки на коленях. – К тому же, нас с ним нет. Он один шел. А нам нельзя задерживаться.
- Может, пистолет у него забрать? – спросил я.
- Ни к чему. Этим занимаются другие. Шевелитесь, а то замерзните!

- Я до сих пор не верю, что это было, - сказал Павлик, зачем-то дернув меня за рукав.
Мы поднимались по откосу в квартал укутанных густыми палисадниками пятиэтажек. Наше путешествие длилось уже двенадцатый час. Из графика мы выбились минут на шесть: до остановки, где полагалось сесть в троллейбус, скопилась изрядная пробка – лавирующий таксист «собрал» пару иномарок и госдумскую «Волгу». Еще три изнурительных часа езды наземным транспортом – с севера на юг, несколько пересадок и не отпускающее ожидание старта «особой ситуации», когда ноги взлетят выше головы и сознание потеряет мгновенно тускнеющий мир. Измотанные и взвинченные одновременно, мы проехали еще две станции метро. Теперь этот заброшенный богом квартал, куда ходит «Икарус» лохматых годов.
Из автобуса с нами не вышел никто.
Солнце закатывалось за морщинистое веко горизонта, еще пытаясь припекать. Но в квартале было даже холодно: унылые серые фасады отсекали солнечные лучи. Всюду тень, тень.
- Не веришь – и правильно. Зато пока что ты в своём уме. Никому не хочется верить в чертовщину.
Валера шел впереди, один, ссутулившись и держа руки в карманах. Он сильно устал и мучился от своих болей. В автобусе он принял несколько таблеток.
- Никакой чертовщины, - ошарашил меня Павлик. – Всё совсем не так, как мы думаем. И чертовой схемы защитной тоже нет.
- Слушай, ты разве не видел, как Серёга сломал себе башку? По-твоему, это нормальное явление? Я соглашусь, что Игнат погиб достаточно стандартно, но…
- Я видел, как разбился Серёга, а вот как зарезали Игната – нет. А ты?
- Только как менты какую-то шушеру месили… Игната же они положили еще до входных дверей, нет? А потом уже Штельц отзвонился на сотовик Валере и доложил, что как…
- Ну вот именно. До тебя ничего не доходит?
- Давай-ка популярнее.
- Боря Штельц работает на какую-то тайную организацию, вроде той, которую он упоминал, может, даже на них самих… Выполняет для них проект, исключительно важный, дорогостоящий, с астрономическим бюджетом. Но…
- Стоп! Почему Валерий-то не знает, что за организация? Он же возглавлял подразделение охраны!
- В том и дело, что не знает. Ему подчинили лицензированных громил, и всё. Но дай-ка я договорю… Смысл проекта вовсе не тот, который нам в голову вдолбили. Нет никакой Кабрихиной, никаких киллеров. Нас тестируют на поведение в условиях агрессивной паранормальной активности, генерирующей алгоритм из факторов: человеческий фактор, индустриальный, киберфактор… Это всё имитация.
- Нууу… Ты хочешь сказать, что вместо Игната убился какой-то манекен? Серёга-то сто пудов манекеном не был…
- В баню манекен! Штельц дал нам не одно на всех задание. У Игната, у Серёги, может, и у тебя – свои роли. Игнату проще всех – он от метро сразу пошел домой. Мы же не держали свечку, когда его родакам вручили четверть лимона налом, верно? А вот Серёге могли и поболе отстегнуть… Мы всю дорогу ни секунды не сомневались, что нас встроили в мифическую схему. Раз – Игната закололи. И тут – два – Серёга, на ровном месте расшибает себе череп. Суть в том, что Сереге заплатили за САМОУБИЙСТВО.
- Шутишь? – разинул я рот. – По-твоему, это реально – прикончить себя вот так, как он?
- Он кандидат в мастера спорта по гимнастике. То, что он проделал – каскадерская фишка. Кульбит с падением. Он очень любил дочку. Ради нее и не такое мог учудить…
- Паша, он заперфорировал себе темечко еще до кульбита. Или это тоже, по-твоему, часть его задания?
Павлик запнулся о противоречие, но рассуждал он вполне логично. Это было более понятно и приемлемо, чем дьявольская защитная схема и воскресшая из безнадежной комы Вероника Кабрихина, прооперированная хирургом-самозванцем.
В пятидесяти метрах от нас Валера повернул направо, к шоссе. Ни одной машины в пределах видимости. Мы пойдем дальше по обочине.
- Но на кой черт кому-то понадобилось изучать наши реакции на аномалию? – спросил я Павлика. – И вбухивать в этот триллер столько деньжищ?
- С такими вопросами – к Штельцу, - ответил Павлик. – Если когда-нибудь еще с ним встретишься. Я готов поверить в то, что проводимый им эксперимент имеет глубокое практическое значение. Но в сговор с дьяволом не поверю ни за что.

Едва мы двинулись вдоль шоссе, меня одолел кашель: в воздухе толсто слоилась сухая пыль. Стало не до разговоров, да и Павлик примолк – переосмысливал свою теорию. Валера плёлся на той же от нас дистанции в полсотни метров. Он достал из кармана пузырек с обезболивающим и вытряхнул таблетки в рот. Запрокинул голову, глотая. Вдалеке, где шоссе виражом уходило на восток, показался грузовик.
Стало шумно. К рёву дизеля примешался глухой рык – это сзади нёсся мотоцикл. Байкер в плотной кожаной куртке, похожей на бронежилет, и в шлеме с затемненным щитком, пригнулся к рулю и выкручивал ручку газа.
Невидимый отладчик схемы, сверившись с чертежом, выбрал очередную ненужную деталь, и, вооружившись клещами, сдвигал их зубья, чтобы выдернуть лишнее.
Мотоцикл пролетел к развороту, и пыль взвихрилась, потревоженная. Я как раз глубоко вздохнул, и дрянь закупорила мне все бронхи. Валера выронил из левой руки пузырёк, и тот, отпрыгнув от асфальта, покатился к двойной сплошной. Правая рука Валеры метнулась к лицу – насколько я мог разобрать, он ожесточенно тёр глаз, и я вспомнил, что в троллейбус он садился уже БЕЗ «полароидов»: посеял их рядом с мертвым Серёгой.
И тут Валеру повело.
Он, наверное, ослеп от пыли, да и едкая она была, резала остро роговицу. Как в замедленном воспроизведении, я отметил – Валера тёр только один глаз, а ослеп-то, судя по всему, на ОБА. Он явно ни черта не видел и полностью потерял ориентацию. Шатаясь, он вывалился на середину дороги и наступил на крутящийся пузырёк.
Через полчаса Павлик открыл мне загадку этой несуразицы. У Валеры и был только ОДИН глаз – правый, а левый ему вышибли прикладом автомата, когда его окруженный боевиками батальон разведки, расстреляв все патроны, прорывался врукопашную. Если бы он видел ОБОИМИ… а вообще, отлетевший из-под колеса мотоцикла мелкий камешек или осколок стекла мог лишить его и второго глаза. Так или иначе, слепой и одуревший от боли, Валера остановился на полосе встречного движения чётко перед радиатором большегруза.
Тело «ведущего» лопнуло по швам, разразилось дождем крови и, искалеченное, пронеслось мимо нас, прикушенное, изжеванное радиаторной решеткой. Задние покрышки задымились, чертя на асфальте жирные линии, фуру поволокло юзом. Она не опрокинулась, но встала поперек дороги: кабина на обочине, прицеп – диагонально, полностью перегородив шоссе.
Шофер, очевидно, впал в ступороз. Что-то отвалилось от радиатора и рухнуло в канаву. Двигатель вырубился, и стало так тихо, словно участок магистрали пролегал через необитаемую планету.
Не дожидаясь, пока что-нибудь нарушит эту почти идеальную тишину, мы с Павликом перебежали через шоссе и вскоре затерялись среди высоток спального района.


-5-

В десять вечера я остался один.
Спальный район мы пересекли наискось минут за сорок. Надо было отдохнуть хотя бы ту четверть часа, на которую мы опережали график. Мы присели на скамейку в сквере, тянувшимся вдоль дороги. За огромным пустырём, на противоположной его окраине, темнела в сумерках башня – до нее полчаса пешком, где-то так.
- И что теперь думаешь? – спросил я Павлика. – Ты ведь служил с ним. Мог Валера совершить самоубийство на благо науки?
Павлик пробубнил что-то себе под нос – кажется, послал меня к черту. Губы у него посинели, и вдруг он произнес невнятно:
- Я задыхаюсь, наверное, сейчас умру. И я не самоубийца.
- Шутишь? С чего задыхаешься?! Подумаешь, пробежались чуток, ты же здоровый!
- Был… здоровый, - надсадно хрипя, ответил он. – Шестнадцать общих наркозов… после того боя, где Валерка глаз потерял… в госпитале мне удалили кучу потрохов… всё в фарш отбитое… сердце с тех пор никуда… Набегался.
- Штельц видел твою медицинскую карту? – вырвалось у меня.
- Он запросил историю из клиники минобороны, - простонал Павлик. – Естественно, он видел мою карту и всё, что в ней написано…
- Но какой смысл отправлять тебя на этот променад?! Ты и так не жилец, если дать тебе нагрузку повыше средней!
- Берегись Штельца, - Павлик вздрогнул, его ладонь зашарила по груди. – Он и есть сам дьявол.
«…если это произошло, - наставлял нас Штельц, - надо немедленно отойти на максимальную дистанцию. Вас могут застать рядом с трупом, как следствие – ваше дальнейшее перемещение будет затруднено. Вы должны двигаться от контрольного пункта к контрольному пункту, но не бежать сломя голову!».
Я спустился на обочину шоссе и закурил, стараясь утихомирить своё разгулявшееся воображение: вот Павлик встаёт со скамейки, бесшумно спускается ко мне по наклонному газону… и кладет мне на плечо холодную как лёд руку.
Но Павлик сидел там же, на скамейке, и никому не было до него дела, хотя невдалеке выгуливали собак местные жители. По тропинке мимо скамейки прошла молодая женщина с ребенком в коляске. Павлик откинулся на спинку и закрыл глаза, будто заснул, но это был уже не сон: челюсть его отвисла, с нижней губы капала на рубашку слюна.
Он умер, и его версия, что планы Штельца были куда грандиознее заявленных, осталась при нём.
Я попытался представить себе тех, кто придет осмотреть и забрать его тело для вскрытия. Они не спешили показаться. Ждали, пока я уйду. А я тоже не спешил.
В небе раскатился гул вертолетных турбин, и я подумал, что это бригада видеосъемки с воздуха. Главе проекта, естественно, уже известно, что число конкурсантов сократилось до одного.
Они все умерли, и я тоже умру. Всё честно. Юльке – деньги за мужа, Штельцу – моя жизнь.
«Перебьётся, - сказал я себе. – Не собираюсь расставаться с жизнью только для того, чтобы господин Штельц копался в первопричинах. И никто не посмеет сказать, что…»

Я уже твёрдо знал – до башни на пустыре я дойду. И никто не посмеет сказать, что я нарушил контракт ценой в четверть миллиона. В части контракта ко мне не придерешься.

«Таврия» при последнем издыхании затормозила, когда я «проголосовал», водила опустил боковуху.
- Куда ехать, брат?
Азербайджанец, похоже. Неряшливый, как и его «конь», коверкающий русские слова, опустившийся джигит.
- Мне надо до следующей остановки. Даю стольник.
- Садись.
Машина поползла, как умирающая черепаха. Шестьдесят по прибору. Черт. Кажется, мне повезло поймать бомбилу, не любящего быстрой езды. Да еще с такой похоронной физиономией.
- Слушай, брат, а ты мэстный? – ни с того ни с сего спросил он.
- Не-а.
- Паскудный район, брат. Давай до мэтро подброшу, да?
- Мне до остановки. До метро не нужно.
- Если денег нет, я так, за сто рублей. Не надо здэс, если не мэстный. Больше сюда не поеду. Много денег дадут, а не поеду.
- Я в командировке, - усмехнулся я и уставился в окно.
Он прицокнул языком.
- Там, сзади, на дорогэ, авария. Дальнобой мужика размазал. Тачек черных понаехало, с мигалками, от радиатора мясо отскребают, а шофера, в наручниках, в фургон сунули и увэзли. За что в наручники, брат? Он же не нарочно… Никто за руль не садится, не думает: вах, собью насмерть…
- А, может, он сопротивление оказал, - пробормотал я.
Азербайджанец больше не предлагал подвезти меня до метро. Я расплатился и открыл дверцу, ища взглядом отводную дорогу.
- А они, брат, не менты ведь, - сказал он, суя за щиток мои сто рублей. – Не менты, не гаишники. Черт знает что…

…Когда я подошел к дому на пустыре, небо проблескивало редкими звёздами. Пустырь тонул в кромешной темноте, однако я преодолел полкилометра от шоссе без приключений. И чувствовал себя совершенно нормально: никаких предвестий инфаркта или еще чего-нибудь скоропостижного. Подышал носом, успокаиваясь, и нажал кнопку домофона.
- Слушаю, - прошипел динамик.
- Мне в шестьдесят четвертую квартиру, к Топилину Владимиру Георгиевичу.
- Проходите.
Замок отщелкнул и запищал.
Подъезд обычный, как в типовых домах, довольно просторный. Точнее, был таким, пока в доме не обосновалась госпожа Кабрихина с металлодетекторами и будками охраны.
Дежурный вышел мне на перерез.
- Владимир Георгиевич вас ждет? – спросил он.
- Он сам просил меня приехать. Минутку. Я позвоню ему, он спустится. – Через секунду мне ответили. – Владимир Георгиевич, это Виктор. Я внизу… Простите, что? Еще раз, пожалуйста, связь прерывается…
- Сигнал принял, вы на конечной, передаём инсайдеру, - ответили мне. Голос незнакомый, координирует не Штельц, другой. Штельц, поди, в «вертушке».
Я скроил недоумевающую мину, таращась в дисплей «Нокии».
- Тьфу ты, номер у меня не тот.
- Плохо, - нахмурился секьюрити.

(- Так откуда вы нарыли этого инсайдера? – спросил Валера. – К этой Веронике не подступишься толком, разве нет?
Штельц брезгливо скривил губы. Очевидно, пресловутый инсайдер был для него величиной неизмеренной, а для того, кто параноидально стремится измерить всё на свете, это сродни плевку в душу.
- Мы его не нарывали. Он сам к нам обратился. Свои побуждения излагал в основном недомолвками: дескать, Вероника Кабрихина – воплощенное зло, которое необходимо стереть с лица земли, в идеале – без следа. Сам он боится даже косо на нее посмотреть. В холдинге занимает пост старшего юрисконсульта. Для Кабрихиной он и юрист, и советник, причем круглосуточно и без выходных. Потому она купила квартиру в высотке и себе, и ему, в соседнем крыле. Парень клятвенно обещал: если кто-то всё же до высотки доберется, он пустит в ход тревожную кнопку и отзовёт дежурного. Добравшийся сигнализирует оператору, оператор передает команду инсайдеру, а тот будет наготове и поднимет тревогу.
- Как у вас всё запутано, - укорил Штельца Павлик. – Конспирация-то фиговая. Инсайдер и так засвечен, если прикрыться его именем…
- Месть кабрихинских безопасников его не волнует, тем более, если Кабрихина умрёт, ее империя развалится карточной пирамидкой. Но участвовать в покушении он намерен максимально опосредованным образом. Сдается мне, он тоже знает что-то… про схему. И хочет удержаться от нее как можно дальше. Итак. У вас секунд пятнадцать на то, чтобы сесть в лифт. Потом консьерж прочухает, что его развели. Конечно, срабатывание сигнализации в присутствии постороннего и так подразумевает нападение, но с эффектом внезапности он будет действовать по инструкции…
- Еще нюанс, - встрял я. – Вы говорите о «добравшемся», об ОДНОМ исполнителе. Но что, если ваши прогнозы не лучше, чем у росгитрометцентра, и доберемся мы все? Или хотя бы двое из нас?
- Исключено. Больше одного добравшегося не будет. Девяносто девять процентов за то, что нам вообще не понадобится беспокоить инсайдера. Вы все потеряетесь по дороге… Избавьтесь от иллюзий, господа – я даю вам указания по связи с оператором на самый крайний… и маловероятный случай. Извините, вру. Случай, которого не будет).

- …плохо, - нахмурился секьюрити. Глаза его метнули две молнии из-под сведенных бровей.
- Согласен. Тут не ближний свет, а встреча эта важнее Топилину, а не мне. Конечно, я мог и сам неверно записать цифры, но… Не могли бы вы его пригласить сюда? У вас ведь есть городской телефон?
- Мы не обзваниваем жильцов. – Он пытался прочесть мои мысли, но я ни о чем не думал.
- Нормально! А мне-то что делать? Ну так разрешите мне пройти. Квартира номер шестьдесят четыре, левое крыло.
- Не могу.
- Как это не можете? – искренне возмутился я. Обыкновенный посетитель точно бы пришел в ярость: мало что с правильным номером не подфартило, так еще бритоголовый с бейджем «ЧОП Кабреал» всё осложняет.
- Выйдите, пожалуйста, на улицу, и попробуйте связаться с Владимиром Георгиевичем оттуда, - распорядился бритоголовый.
- Это жилой дом или что? – упёрся я. – Может, вы еще и предупредительный выстрел сделаете? Я приехал по делу, а вам вообще положено сидеть в каморке, не так ли?
Охранник расправил плечи.
- Мужчина, вы по-русски понимаете? – сказал он и подался ко мне.

Где-то совсем рядом взревела сирена.
В коридоре, смежном с боковой секцией парадного, заплясали на стенах синие фантомы: световая сигнализация.
Расстегивая кобуру, охранник бросился на звук.

«Фарватер свободен», - отрапортовал внутренний лоцман, и я ловко перемахнул через низенький барьерчик мимо камеры металлодетектора.
А потом меня настигло откровение, причем отнюдь не свыше.
Либо закрывающий этап нашей эстафеты вообще не предусматривался и в результате оказался одним сплошным проколом, либо всё это было чистейшей воды инсценировкой – для чего, предстояло еще разобраться.
Фишка в том, что в будке охраны притаился дублёр.
Он не стал размениваться на любезности типа «Стоять!», «Мужчина, вернитесь» и тому подобное. Я успел поставить блок, но бил-то он не кулаком, а с локтя.
Обмякшим затылком я нашел кафельную плитку. Нокаут.

Очнувшись, я услышал голос – если бы не звенело в ушах, мог бы точно сказать, мужской или женский:
- Надеюсь, вы его не убили?
- А что за беда? На пустыре похороним, привыкать, что ли. У нас и мешок пластиковый заначен…
Мне такое обращение с гостями было в новинку.
- Нет, вроде живой… - (первый голос. Ближе к женскому). – Дышит…
- Ну так что, грохнуть здесь, пока нет никого, или мусорам сдать?
- (неразборчиво) …я тебя грохну, идиот. Аптечка есть в каморке? Принеси вату и нашатырь…
- Вероника, у него ствол!
Я вздёрнул слипшиеся ресницы. Возвышающийся надо мной виртуоз локтевого боя экспертировал «ТТ», вынутый у меня из-за пояса.
- Разряжен, - удивился он. – Ни одного патрона.
Вровень с моими ушами шаркнули берцы, в ноздри ударило запахом нашатырного спирта.
- Ты как – цел? – тон вопроса со всей очевидностью указывал, что ответ принимается только отрицательный.
- Вашими молитвами, - пробулькал я кровью и начал вставать. «Помогите», - велела женщина, и это было как нельзя вовремя – иначе бы секьюрити уложил меня заново и надолго. Ненавижу детей и спортсменов.
Меня бесцеремонно подтянули под мышки и я обнаружил перед собой собственной персоной Веронику Кабрихину. Лицо парадоксально некрасивое, на которое невозможно составить словесный портрет – но, увидев его хоть однажды, из памяти уже не вытравишь.
- Вы к Владимиру Георгиевичу? – спросила меня Кабрихина.
Я сглотнул, подавляя тошноту. Кто знает, что здесь полагается тем, кто блюёт на пол. Вряд ли что-то хорошее. Наверное, ими же и подтирают кафель.
- Ага… - а что я еще мог сказать?
- А его здесь нет. Но я достаточно компетентна, чтобы провести встречу вместо него, вы не возражаете?
- Не возражаю.
- Тогда идёмте ко мне. Не провожайте, мальчики.


-6-

Квартира Вероники Кабрихиной производила удручающее впечатление. Тут имелось всё, начиная евроремонтом и заканчивая дорогущей мебелью. Но с фурнитуры, кроме одного кресла, не сняли пластиковую упаковку. На диване валялся небрежно брошенный короткий пиджачок от брючного костюма и рядом – сумочка. Раскрытый ноутбук на столе и набитая окурками тонких ментоловых сигарет пепельница.
- Так значит, вы – киллер? – Кабрихина сдвинула сумочку и ноутбук в угол дивана и жестом предложила мне сесть. Пиджак она накинула на плечи – ее вроде бы знобило. – Расскажите мне, как вы… как вам удалось дойти? На меня много кто охотился, - она усмехнулась, - но никого из них я так и не увидела. А вы же не профессионал… Хотя, профессионализм роли не играет. И всё же вы здесь… Как?
- Мне заплатили за то, чтобы я попытался дойти и убить вас. Но вы защищены схемой, и она не пропустила бы убийцу. Я решил, что убивать не стану. Вытряхнул в мусорный контейнер весь магазин.
- Я могла бы дать вам пистолет, - безразлично сказала Кабрихина. Она с ногами забралась в свое кресло и укуталась в пиджак. – Вот только вы меня не застрелите. Или патрон переклинит, и вам взрывом сожжет лицо, или инсульт прихватит. А вы… - она звонко, по-детски рассмеялась, - вы мудрец, обманули своих работодателей. Какой ужасный грех!
- Ничего ужасного. Они там и сами не ангелы.
- В вас должно быть что-то еще... Ваши помыслы отнюдь не чисты, но нарушить данную кому-то клятву – маловато, чтобы отправиться в ад. Но вот вы сидите напротив меня, живой и невредимый.
- Отправиться в ад? – озадаченно переспросил я. – Вы имеете в виду убийство? Но я не совершу его. Я собираюсь уйти отсюда живым и невредимым… почти невредимым, - я помассировал расквашенную губу. - В компенсацию могу назвать имя того, кто прислал меня, но, по большому счету, смерти он вам не желает. Он всего-навсего анализирует эту вашу… схему.
- Уйдете, но позже. Сначала сделаете для меня кое-что. Убить вы не в состоянии, но миссия-то лежит на вас, хотя вы предатель и клятвопреступник.
- Какая еще миссия?
- Проводить меня. Я по-другому не уйду из мира. Убейте любого… любую… они отправятся в рай… или в ад. Знаете, как раньше говорили: «Спроважу тебя в преисподнюю»?
- Фигура речи, - кивнул я. – Это пираты друг другу грозились: Джон, я спроважу тебя к дьяволу в зубы.
- А меня БУКВАЛЬНО должен кто-то проводить! – выкрикнула она и съежилась. – Кто-то должен пойти со мной ТУДА!!! Кто-то… кого туда впустят.



По ее угреватым щекам хлынули слезы.
- Я горела в машине, - всхлипнула она. Слова перехватывал спазм в горле. – Горела заживо, а вокруг стояли люди. Я кричала, звала на помощь, но… никто не подошел. Я стала молиться: боженька, ну ты же любишь меня, ты всех любишь, прости меня, мне ОЧЕНЬ больно, я же горю! Может, от шока я галлюцинировала – кто-то сказал мне в самое ухо: «Я с тобой не разговариваю». И я больше не молилась. Народ тупо фоткал на мобильники, как мое лицо плавил огонь. Я собралась с мыслями, сколько их еще было. Голос сожрала гарь, но про себя я проговорила: «Если бог от меня отвернулся, то помоги мне, дьявол. Что ты там за это просишь – душу? Забирай, зачем мне душа в головешке вместо тела?».
«Ну, я вытащил тебя, - услышала я и поняла, что лежу на операционном столе. – И как нам быть дальше? Есть еще время съехать. Скажи мне «нет», и я порежу артерию».
«Ты что, хирург?» – спросила я, и он ответил: «Я оперирую тебя. Выгреб уже кучу горелой плоти. Но всё равно тебя только в паноптикуме выставлять… Хочешь – сделаю, чтоб была как новенькая? Но это дорогого стоит. Если честно – тебе этого не надо. Я отправлю тебя на тот свет отсюда, без боли».
«Я на всё согласна, - сказала я. – Только бы не умирать, только бы остаться такой… как до машины. Я буду деньги зарабатывать, для тебя». «Аргументы паршивенькие. Денег я сам тебе дам столько, что подавишься. Но дам в рост, под проценты. Знаешь, почему тот, д р у г о й, не помог? Ты весь мир обобрать готова, да не из-за денег, они для тебя – мусор, как и для меня… уважаю… а просто – чтобы обобрать. Ладно. Живи. Ты еще проклянешь наш договор. Что ж, силком никого не принуждаю – расторгнем. Но тогда сама ко мне приходи, дорогу покажу».

- А после… я как в сказке очутилась. Не сказать, чтобы я совсем усилий не прикладывала, но в мою пользу оборачивалось всё и вся. Да только меня это совершенно не радовало. Долго не могла понять – почему. Деньги – да черт с ними, барахло, но – власть, ее я с детства хотела… Вот она я, вот всё, о чем мечталось, ну и где хоть капля удовольствия? Списывала на стресс посттравматический… А стрессы-то ни при чем, от меня осталась оболочка, а мечты – в машине сгорели. К тому же, не бывает стерильного успеха, надо идти по трупам. Конечно, я никого не жалела… и не жалею даже сегодня вечером… но иногда я настолько погрязала в этом… так и покончила бы со всем разом.
Иногда я сидела дома одна и прикидывала, как бы развязаться с договором. Но мне и в страшном сне не виделось, что означает это «сама ко мне приходи»! Я думала, расшифровывается как суицид. Однажды я сломалась. Улеглась в ванную с тёплой водой, вскрыла себе вены на обеих руках и стала ждать, пока засну. Заснуть – это прекрасно, я почти перестала спать после больницы. Но в сон меня так и не потянуло, а когда я открыла глаза, в ванной было крови по края, на пол лилось…
На другой день мне позвонил… он. Я его не узнала, приняла за другого. Он поинтересовался, как идёт бизнес, и тут до меня дошло – это же ЕГО голос! И говорил он глухо, в хирургическую маску.
Он сказал: то, что я дал тебе, могу и забрать, но без наркоза. Анестезиологи в ад не попадают, но с альтернативами у тебя небогато: быть запертой в собственный труп и сгнить вместе с ним, или самой придти в смерть. На Земле всего три прохода от живого к мертвому, пропускной способностью соответствующих физическому телу. Один – на юге Африки, второй – в Антарктиде, и оба надо еще найти. А третий пробили люди. Скважина вот в этом доме, от подвала. «Но ты до конца в нее не спустишься, - соболезнующе так добавил он. – На полпути отвернешь обратно. Я и сам той скважиной не пользуюсь. Нужен проводник, да не какой-нибудь первый встречный, а кто-то, кто сильнее твоего страха. Мой тебе совет – заселяйся в этот дом и жди. К таким как ты обычно приходят убийцы, а за тобой придет проводник. Квартирами там не торгуют, но я сведу тебя с кем надо».



- …Ну, а раз уж ты добрался сюда – тебе меня и провожать, - печально сказала Кабрихина.
Она опустила ноги на ковролин, подобрала туфли и нехотя их надела.
- Что – прямо сейчас?
- Сейчас, сейчас… Я бы угостила тебя на дорожку кофейком, но чем раньше мы выйдем, тем раньше ты вернешься. Да и мне ни к чему расслабляться.
Она растеряно переминалась, обласкивая взглядом предметы, точно те могли поддаться на ласку и подарить ей еще немного домашнего уюта. Но всё было поздно для этой некрасивой женщины. Схема-алгоритм ее пока защищала, но Кабрихина не нуждалась отныне в защите.
Взяв с дивана сумочку, она подержала ее в руке и поставила назад.
- Духи не пригодятся, а гигиенические салфетки там выдадут. Должен же там быть хоть какой-то сервис…
Закрыла в ноутбуке страницу на сайте знакомств онлайн.
И – мне:
- Готов? Я – нет. Но всё равно… пойдём… пойдём.
Слова упали в безмолвие пустеющей – хотя мы еще не покинули ее – квартиры. Вероника Кабрихина больше здесь не жила.


Лифт сообщался с техническим отсеком, уровнем ниже первого этажа. Вероника набрала с пульта комбинацию цифр, и кабина стремительно упала вниз – даже уши заложило.
Расходящийся от лифтовой площадки двумя холлами технический отсек приветствовал нас низким электрическим гудением. «Подстанция, - объяснила Вероника. – Запоминай дорогу. Обратно тебе одному возвращаться». Из техотсека в подвал уводила железная лестница, раскачивающаяся от зарождающегося в бетонных недрах подвала шквалящего сквозняка. Я взял Веронику под локоть – она еле переставляла ноги. Так палач помогает приговоренной взойти по ступеням эшафота. Колени жертвы подгибаются от одного вида разложенных подле плахи орудий пыток…
В подвале было по-настоящему жутко. Пол вздрагивал под ногами – казалось, что под ним колотится гигантское сердце. Мертвое автономное сердце, сопряженное с аппаратом искусственной стимуляции.
- Это далеко? – наплевав на тактичность, спросил я Кабрихину. Сетью подземных коммуникаций она шла к своей смерти. Вряд ли кто станет спрашивать умирающего: «Долго еще собираешься протянуть»?
- Дорогой, я без понятия, я ж дальше подвала не ходила, - откликнулась она. – Вон за те-еми опорами дверь в стене, с маркировкой «К – Вертикаль» и «Опасно: радиация». Откуда-то оттуда…
- Радиация?! – взбеленился я. – Мне только радиации не хватало! Или мне с тобой за компанию подыхать?!
- Не ори. Про радиацию – это для любопытных, чтоб не лазили. Там стратегический ярус, в него клеть опускается. Не прозевай дверь, я что-то вижу не очень.
…Навзрыд скрежеща заклепками корпуса, скарабкивалась ко дну стволовой шахты клеть: мы расходовали последние крохи ресурса ее безаварийной работы. Я пытался не думать о том, что в этой же коробке мне еще ехать наверх. К обшивке каркаса крепилась фанерная табличка: «Использовать клеть без распоряжения главного инженера СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ». С этим главным инженером работали отчаянные ребята, не мне чета. Или вовсе зэки с расстрельными статьями. Будь я одним из них, я бы и с инженерским распоряжением сюда не полез. Громыхнув на подпружиненной площадке, клеть замерла.
Мы вышли на подвесной пандус. Он крепился по периметру стен, но дальше вниз разверзлась черная дыра. Я прикусил язык, чтобы не завопить от ужаса: строители – уж не те ли отчаянные парни главного инженера?! – уложили фундамент высотки над полостью в грунте!!!
- Идём… идём… - повторяла Вероника. – Идём, туда, видишь – тюбинг? Нам – в него. Не дай мне вернуться. Тащи меня, кусай, по башке врежь – только не дай вернуться.
Из пропасти вознесся к перилам пандуса вой – словно кто-то, скрытый в чреве Земли, предостерег нас, но высота перемешала буквы и выдохнула их, пропитав спертый воздух ржавчиной.



К четырем часам утра я совершил восхождение в обратном порядке – до самого шестнадцатого этажа, где пустовала незакрытая квартира Вероники Кабрихиной. Мой инстинкт самосохранения был решительно против того, чтобы еще раз показываться на глаза охранникам в подъезде. Но десять минут эквилибристики по вихляющейся на ветру пожарной лестнице доставили мне чуть не наслаждение. Я благодарен своей памяти за то, что она вычистила из себя все подробности пути от приемного покоя преисподней. Мне не одолеть этот путь во второй раз ни вверх, ни вниз. Спас меня крохотный модуль в мозгу, который алкоголики гордо именуют «автопилотом» и который они же сами считают почему-то метафорой. Лишь в одном месте я заплутал – автопилот подвис – и меня занесло в сумрачный двухпутный тоннель метро глубокого заложения. Там, где рассеивались рыжеватые лучи от последнего из горящих под сводом фонарей, угадывался остов моторного вагона. Навряд ли этому демонтированному лому суждено когда-либо стронуться с места, но при виде него отупение как рукой сняло, и я ринулся прочь, а мой автопилот выдал «в линию» зуммер «ошибочный вектор».
Я убегал по насыпи, а в спину мне жарко светили вагонные фары.
По сей день я так и не набрался смелости подойти к станции метрополитена – посадка в поезд вовсе не обсуждается. Венткиоски я обхожу десятой дорогой.


Наверняка вам когда-нибудь приходилось, нажав на клавишу Delet, чтобы стереть с жесткого диска ненужный файл, получить вот такое сообщение операционной системы: «Документ используется другим приложением и не может быть удален»… Такая же беда у меня с файлом, в который память занесла сцену у открывшейся перед госпожой Кабрихиной двери. Его ни что не берет: ни водка, ни транквилизаторы, ни гипноз. Впрочем, для Вероники здесь наступает эпилог, а про себя я всё уже рассказал… А, нет, не всё. Юлька ночью не прикорнула, изводилась, упилась волокардина, грела мне еду. Но я еще неделю не завтракал, не обедал и не ужинал.
Финальным отрезком пути был коридор – самый обычный коридор, но обычность его заканчивалась там же, где и городская инфраструктура – высоко над нашими головами. Отделанный серой плиткой коридор, как больничный.
Вероника брела в полнейшей прострации. Она и не заметила, как навстречу ей распахнулся армированный створ с круглым оконцем-иллюминатором.
В стоящем на пороге не было ничего от классического дьявола, каким изображали его средневековые художники. Ни козлиной бородки, ни крючковатого носа, ни злобных глазок, ни копыт… Правда, насчет копыт врать не стану, но синие полиэтиленовые бахилы обтягивали, скорее, ступни нормальной формы.
Если одна из образующих мироздание сил и адаптировалась под наше, «контактерское», восприятие, принятый ею образ не будил – бешено тряс – в подсознании ассоциации с болью, кровотечением и фиксированной позой. Голубая рубашка с круглым вырезом, брюки с завязками, шапочка-берет, очки из цельной линзы и хирургическая маска.
- Вероника Романовна? Договор у меня, - он продемонстрировал сложенный вчетверо лист. – Разрываем по форс-мажору?
- Да, - ответила Вероника.
Клочья договора посыпались на пол, хирург потёр ладони.
- Это уже и есть – смерть? – Вероника отступила назад от дверного проема. – Там?
Хирург улыбнулся – маска сморщилась.
- Нет. Вы еще не умерли, Вероника Романовна. Иное измерение принимает умерших своей смертью, но вы же у нас особенная, с вами мне придется повозиться.
- Что же… - только и сказала Вероника.
- Вам надо раздеться, только и всего.
- Легко. – Она скинула пиджак и расстегнула верхнюю пуговицу блузки, но хирург остановил ее.
- Не обязательно делать это в коридоре, будьте любезны, пожалуйста, сюда. И – я не про вашу одежду. Я – вот об этом, - его палец прикоснулся к животу Вероники. Та согнулась пополам, ее вырвало. – Проецирование из мира в мир осуществляется вне физических объектов. – О, черт, руки у него только что были свободны, и вдруг в одной появился скальпель, а в другой – ампутационная пила. – Укладывайтесь на стол, вон на тот, со сточными желобами. Я сниму с вас тело.

И он обратил внимание на меня.
- Ну, а вам пора домой. Не заблудитесь!
И не подслушивайте под дверью.



@Doff (он же Олег Новгородов)

Изменено: Domovenok Kuzma, 22 Август 2010 - 10:20

  • 0

#30 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 09:45

Фаза кошмара
Олег Новгородов
Водитель автобуса затормозил, подъезжая к остановке.
Женя устало поднялась с места и пристроилась у задней двери, держась за поручень. В открытую форточку ворвался холодный сквозняк. Не весна, а сплошное недоразумение.
Сквозь забрызганные стекла был виден квартал – однотипные восьмиэтажки, такие же серые и угрюмые, как нынешний апрель. За свои двадцать два года Женя так и не привыкла к этому ландшафту – хуже того, он раздражал ее всё сильнее. А в последние дни ей просто не хотелось возвращаться домой.
Ей было страшно.
Путь, который она проделывала в двух направлениях – утром и вечером – лежал через две детских площадки, мимо расселенного одноподъездного дома, вдоль безобразно разросшихся кустов. По утрам еще ничего – Женя не успевала проснуться настолько, чтобы на нее подействовала гнетущая атмосфера. И то… казалось, что ночующий во дворах кошмар медленно расползается с первыми лучами рассвета, оставляя не видимые глазом, но осязаемые «седьмым чувством» следы. А вот вечером… вечером было попросту жутко. Что-то приближалось к восьмиэтажкам издалека.
Кошмар возвращался к ночи.
Автобус уже уехал, а Женя всё не решалась войти в квартал. Комкая в ладони магнитную карточку «на одну поездку», она думала о том, что карточка сейчас напоминает лицо Сергея Павлишина, когда он приезжает с работы. Человек он неплохой, но бизнес – не его стихия. Ему бы сидеть в проектном бюро с чертежами, а не крутиться по двенадцать часов в сутки, как белка в колесе: налоговая, санинспекция, клиенты, сотрудники, «крыша»… Вот что бывает, если жертвуешь собой во благо семьи. Вернее, во благо двоих детей – с женой Павлишин развёлся несколько лет назад. Открыл фирму, выворачивается там наизнанку, зато у детей всё есть, даже няня, которая целый день крутится вокруг них не хуже, чем Павлишин со своим бизнесом.
Если ты закончила школу с отличием, но не поступила в институт, потому что места там раскуплены заранее, и заработать на жизнь можно только присматривая за чужими детьми (всё лучше, чем торговать на рынке), что ты будешь делать? Писать жалобы в министерство образования, мэру и президенту заодно? Правильно. Будешь присматривать за детьми. Когда по характеру ты – флегматичная реалистка – твоя психика при этом особо не пострадает.
Почему же весь ее флегматичный реализм мигом улетучивается, стоит только выйти вечером из автобуса?
Женя торопливо шла к дому, безуспешно пытаясь определить природу своего страха. Она ТОЧНО не боялась местных алкашей, хулиганов, агрессивных кавказцев, с недавних пор обосновавшихся по соседству. Местных она почти всех знала с детства, на кавказцев не обращала внимания – после Юрочки и Танечки Павлишиных те были просто пай-мальчиками. Нет, здесь что-то другое… Неясное и необъяснимое, но от этого не менее зловещее.
Как же сегодня холодно на улице.

В маленькой квартире закипающий чайник побулькивает по-особенному уютно.
Женя переоделась в теплый халат и уже предвкушала чашку горячего чая. Она не могла согреться с того момента, как в форточку автобуса задуло сквозняком. По телевизору шла очередная серия «мыльной оперы» - в качестве фона сойдет.
В дверь позвонили, а затем, словно сомневаясь в эффективности звонка, застучали кулаком. Вздрогнув, Женя подошла к двери и заглянула в глазок.
На лестничной площадке виднелась Ксюха Коваленко из соседней квартиры.
- Женя, Женюсик, киса-а-а-а! – позвала Ксюха. При этом она приблизилась вплотную к глазку со своей стороны. Стекло сразу же запотело. Ксюха всегда так делала – почему-то ей казалось, что, если говорить в глазок, будет лучше слышно. – Женьк, ну открой, ну дело до тебя есть.
Женя приоткрыла дверь.
- Привет, Ксень. Чего хотела?
- Котёнок, одолжи старой больной женщине стольник на лекарство, будь умничкой!
С этой просьбой Коваленко являлась к Жене регулярно раз в три-четыре дня. Под «лекарством» подразумевалось, как правило, пиво – других лекарств Ксюха не признавала, разве когда ее принудительно выводили из запоев. Когда Женя еще училась в десятом классе, Ксюха приехала в Москву из Мариуполя и устроилась на работу в ресторан – петь блатные песни. Потом ее выгнали за пьянство, и Ксюха пела теперь в квартире, доводя до белого каления всех жильцов. Источником ее доходов служили бесчисленные мужчины, которых она по очереди селила у себя на неделю-полторы. Мужики попадались разные – кто покупал выпивку с закуской, кто подкидывал Ксюхе денег на шмотки, а один сделал просто космически дорогой подарок – установил ей на кухне электрическую плиту. Правда, Женя, в отличие от подавляющего большинства, проституткой Ксюху не считала – мужской пол был ее страстью, второй по счету (на первом месте – алкоголь).
Видя, что Женя колеблется, Ксюха усилила нажим:
- Ну, Женюсечка, ну ладно тебе, ну я отдам – ты ж знаешь!
Женя знала. Не отдаст. Доказано опытом неоднократно.
Экс-певичка дышала таким перегаром, что Женя сама чуть не захмелела. Отделаться тут можно только одним беспроигрышным способом – стольником. Достав из сумочки кошелек, Женя молча вручила Коваленко «пособие».
- От спасибочки! – Ксюха схватила купюру и быстро сунула ее в карман. – Добрая ты девочка, Женька, вот шоб у тебя всё было и тебе за это ничего не было! Всё, Ксеня пошла за лекарствами… - Ксюха пошатнулась и уперлась о стену.
- Ага, выпей и за моё здоровье тоже.
- Женюси-и-и-и-к, - с укоризной протянула Ксюха, сложив губки бантиком. – О, слушай, хотела спросить…
- Тысячу взаймы не дам, - быстро сказала Женя.
- Да не, я не про то… Женьк, а у тебя чё – мальчик появился? Да такой понтовый еще, как зовут хоть?
- Что за мальчик? – Женя нахмурилась.
С «мальчиком» она в последний раз встречалась года полтора назад – не до них.
- Ну, эт-та-а, от остановки с тобой шел. Ну, не с тобой, а сзади чуть. Но за тобой. Я еще подумала – опаньки, Женька с ухажером поругалась…
- Ксень, глюки у тебя очередные! Мальчика – не было.
- Да как не было, он во дворе до сих пор торчит. Тебя, небось, дожидается… Ну ладно, лапуська, пока-пока!
Женя поспешно захлопнула дверь и повернула ключ в замке. Выключив чайник, подошла к окну, отдернула занавеску и выглянула вниз.
Во дворе, прислонившись к гаражу-«ракушке», стоял незнакомый мужчина. Скрестив на груди мускулистые руки, он бесстрастно смотрел прямо перед собой. Одет он был как-то очень уж по-летнему: широкие клетчатые брюки и кроссовки дополняла рубашка с коротким рукавом. Черты лица скрадывала тень, отбрасываемая козырьком надвинутой на лоб серой кепки.
Женя пожала плечами. Она была точно уверена, что этот человек не шел вместе с ней от остановки. По дороге она несколько раз оборачивалась и никого сзади не видела. Ксюха просто заметила чужого мужика, а всё остальное придумала. Она вообще из тех людей, которые, узнав о наступлении конца света, посвятят этой новости минуту-другую, а потом вернутся к самому актуальному, при этом безбожно фантазируя: кто, когда, с кем и в какой позе.
Луч заходящего солнца скользнул по затененному лицу незнакомца, и его глаза блеснули мраморно-белым. Тихо вскрикнув, девушка попятилась от окна.

* * *

…Самый первый страшный сон Женя увидела, когда ей было пять лет. Ей снилось, что она выходит в узкий коридор их квартиры, а в другом его конце – всего-то в четырех шагах! – виднеется фигура в белой простыне. Сначала Женя думает, что это кто-то из родителей решил ее попугать, но по контурам простыни вдруг понимает – она наброшена на безголовое тело. В следующий миг Женю захлестнула волна холодного ужаса – она находится ОДНА дома, и кроме нее здесь только труп без головы в наброшенной на плечи простыне. Девочка проснулась с криком.
Проснулись и родители, и бабушка. Женя плакала навзрыд; мама гладила ее по голове и утешала, говорила, что никакой фигуры в белой простыне не было, но Женя не сомневалась – она БЫЛА, она спряталась на кухне. Лишь когда отец прошелся по квартире, включая везде свет, девочка немного успокоилась.
- Мамочка, но если ее не было, почему она мне приснилась? – всхлипывая, спросила Женя.
- Понимаешь, милая, сны – это всего лишь сны. То, что ты видишь во сне – это не по-настоящему. На самом деле этого нет. Ты просто устала за день, вот тебе и мерещится всякая бяка. А мы ее прогоним!
- Уже прогнали, - подтвердил отец. И только бабушка, сурово поджав губы, изрекла:
- Если видишь страшный сон, это значит – где-то рядом происходит что-то страшное.
От этих слов Женя снова расплакалась.
- Зачем ты такое говоришь ребенку?! – воскликнула мама.
- Она должна знать, - отрезала бабушка. – Пусть она не думает, что сны – не по-настоящему. Пусть поймет это, пока маленькая – потом поздно будет.
Родители тогда здорово ругались на бабушку, но та была непреклонна. Правда, Женя так и не поняла «это» - впрочем, даже став старше, она не всегда понимала, о чем говорит бабушка. Но на следующий день из разговоров родителей она узнала, что ночью, примерно в то самое время, когда она увидела свой кошмар, неподалеку от дома их сосед – сильно пьяный – пересекая железнодорожную насыпь, попал под электричку. Безголовый труп упал по одну сторону насыпи, а голову долго искали в репейнике с другой стороны (соседи перешептывались, что ее так и не нашли).
…Женя готовила ужин для своих подопечных, пытаясь при этом следить за резвящимися вовсю Танечкой и Юрочкой – аттракцион, против которого ее истрепанные нервы возражали чуть ли не в голос. Когда через полчаса появился Павлишин-старший, Женя уже изнемогала от их «невинных» шалостей.
- Как у вас тут сегодня, Евгения? – спросил Сергей.
- Да нормально вроде… Танюха что-то с утра закапризничала, есть не хотела. Но обедала с аппетитом.
- Вот и славно, - судя по всему, мыслями Сергей был еще в офисе. – Ужин вы сделали? Я покормлю их сам. Можете двигать домой, а завтра будет денежка. Я вам, наверное, тысячи две накину, а то совсем вы с нами замучались…
- Да ладно, - вздохнула Женя. – Подумаешь… Хотя, нет, две тысячи – это хорошо. Это приятно. Накидывайте, я не против.
- В июне я их на юга повезу, - сообщил Сергей, стягивая с себя пиджак, - отдохнете пару неделек. А к осени у меня вакансия может появиться… черт, придется тогда вам на замену кого-то искать.
- Ну, до осени еще далеко, - обнадежила его Женя. – Ладно, спокойной ночи. Поеду домой.
- Езжайте. Что-то вы бледная какая сегодня. Не болеете?
- Спала плохо, - пробормотала Женя. – Таня, Юрик! Пока-пока! Ведите себя хорошо.
- А мы всегда себя хорошо ведем с папой, - отозвалась вредина Танюха.

От станции метро до Жениной остановки автобус едет почти полчаса, а если не повезёт с пробками – то и все сорок минут. Но по мере удаления от метро светофоров всё меньше, а дорога всё свободнее. Пассажиров обычно по пальцам пересчитать можно – будто маршрут проходит через такую глушь, где никто и не живет. Одно хорошо – сидячих мест сколько угодно.
Поставив на колени сумочку, Женя смотрела в окно и пыталась считать повороты, но вскоре мысли ее сами собой вернулись к бабушке.
…После того случая родители старались не оставлять Женю с бабушкой одну. Но чем больше старались, тем хуже это у них получалось. Как по закону подлости, оба не вылезали из авралов на работе, и Женя частенько проводила с бабушкой сутки напролет. Бабушку она здорово побаивалась, а мама и папа испытывали, видимо, похожие чувства – во всяком случае, они относились к суровой пожилой женщине довольно насторожено. Ради справедливости надо сказать, что, заполучая в свои руки внучку, бабушка была именно бабушкой – собирала Женю в детский садик, потом – в школу, ворчала, что надо застегиваться и «шею-то, шею шарфом обмотай!». Правда, за пятерки не хвалила, но и за двойки не ругала, лишь однажды обронила вскользь: «Кто не хочет учиться, тот живет недолго, а умирает страшно». Только через несколько лет Женя догадалась, что бабушка, должно быть, имела в виду кого-то из своих знакомых, но в тот момент эта тяжелая фраза возымела магическое действие… к концу четверти Женя получала только «хорошо» и «отлично».
Строго говоря, бабушка сумела привить Жене лучшие качества своего характера: уверенность в собственных силах и готовность справляться с проблемами. Но спокойствие и собранность – не единственное, чем поделилась с ней бабушка.
Однажды, когда она уложила Женю спать, кто-то позвонил в дверь. Была уже ночь; родители за час до этого по очереди сообщили, что остаются на переработку. Услышав звонок, Женя вскочила с постели и бросилась открывать, надеясь, что всё-таки они вернулись. Но до двери добежать не успела: бабушка совершенно бесшумно догнала ее и положила ей руку на плечо. Поднесла палец к губам и сказала:
- Тихо.
Женя застыла – глядя на бабушку, на ее сосредоточенное лицо, она вдруг поняла: что-то может случиться. Всё также бесшумно бабушка подошла к двери и прижалась к ней ухом. Звонок не повторился, потом послышались удаляющиеся шаги. Лишь тогда бабушка жестом велела внучке возвращаться в постель, а через пару минут зашла проверить, легла ли та спать.
- Бабуль, а кто это был? – дрожащим голосом спросила Женя.
- Кто бы это ни был, - сказала бабушка, - запомни раз и навсегда: нельзя открывать дверь тем, кто звонит ночью. Мать с отцом на дежурстве, и тебе это известно. Откроешь – а за дверью…
- Кто? – глаза внучки расширились от ужаса, она сразу пожалела, что задала этот вопрос.
- Мясорубщик, - коротко ответила бабушка. Секунду-другую она, видимо, решала, стоит ли посвящать внучку в подробности, но потом продолжила. – Он приходит по ночам к тем, кто готов открыть свою дверь чужому. Если его впускают, он съедает хозяев живыми. – Бабушка помолчала еще немного и добавила: - Делает так, чтобы они не могли двигаться, вырезает куски мяса и ест, - Женя уже тихо скулила, зарывшись под одеяло, но бабушка вдруг с несвойственной нежностью коснулась ее плеча. – Обещай мне, что никогда не откроешь дверь Мясорубщику.
- Никогда, бабушка, - ответила Женя, не высовываясь из-под одеяла. – Никогда, я тебе обещаю.
- Хорошо. А теперь спи.
На следующий день бабушка, не упоминая о ночном визите, потребовала, чтобы отец вызвал мастера – врезать в дверь глазок. Отец выполнил требование, не спрашивая объяснений, но вечером Женя услышала, как он перешептывается с мамой: «Забеспокоилась бабка-то… видать, кто-то ночью приходил»… «Да мало ли, кто тут ночью ходит». Но сейчас, задним числом, Женя понимала – ночное посещение было каким-то странным. Райончик у них довольно маргинальный, в двери здесь ломятся часто: пьяные соседи, местная шпана, не знающая, куда приложить свои силы… Только в том-то всё и дело, что никто к ним в дверь не ломился. Один звонок… безмолвное ожидание… и звук удаляющихся шагов.
Кто же это был и зачем он пришел?
Женя подозревала, что бабушке было известно, КТО и ЗАЧЕМ. Бабушка вообще знала что-то такое, чего не знали другие. Но она никогда не говорила об этом прямо, ограничивалась мрачными намеками и зловещими недомолвками. Она вовсе не была жестокой и не находила удовольствия в том, чтобы запугивать внучку, определив для нее лишь необходимый минимум… некой информации.

* * *

Женя так ушла в свои воспоминания, что перестала следить за дорогой. Встряхнув головой, она снова взглянула в окно; сбрасывая скорость, автобус катился вдоль длинного пригорка, возвышавшегося над дорогой. Зимой мальчишки, невзирая на запреты взрослых, катались здесь на санках, и дело не обходилось без двух-трех смертных случаев за сезон. До остановки оставалось метров триста, когда Женя заметила на обочине у подножья склона странно знакомую фигуру.
Фигура осталась далеко сзади, а Женя ощутила, как по коже пробежал озноб. Это был тот самый мужчина в кепке, которого она видела вчера в окно. Что он здесь, черт возьми, забыл?
Может быть, он просто недавно переехал в одну из восьмиэтажек… допустим, снял квартиру? И теперь просто гуляет по окрестностям для вечернего моциона?
Возможно, но маловероятно. В таком случае Ксюха уже должна была знать, кто это такой и как его зовут. Нет. Что-то подсказывало Жене, что мужчина – не местный.
Соскочив с подножки, Женя почти бегом бросилась в квартал. Добравшись до расселенного дома, она остановилась, переводя дыхание. В школе она получала пятерки по физкультуре, но после выпускных экзаменов не тренировалась – времени не хватало. Женя оглянулась – позади на дороге никого не было. Что и неудивительно – даже если мужчина в серой кепке идет сюда, их разделяет почти полкилометра. Уже спокойнее Женя двинулась дальше.
Идя через двор, она миновала стол, за которым компания работяг «забивала козла». На земле валялись пустые бутылки из-под дешевого пива. Один из игроков громко выругался матом; Женя вздрогнула от звука его голоса. «Дьявол, совсем нервы никакие стали!», подумала она. Невольно ей вспомнилось, что, когда бабушка проходила мимо тусующихся с магнитофонами и выпивкой старшеклассников, громкие разговоры и дебильный хохот мигом смолкали, а взгляды опускались к асфальту.
Из подъезда навстречу Жене походкой подгулявшей примадонны выплыла Коваленко.
- Привет, - уныло кивнула ей Женя.
- Привет, Женькин! – Ксюха изловчилась и чмокнула ее в щеку, чего Женя органически не переваривала, и громким шепотом осведомилась – На пиво есть?
- Нет.
- Вот никогда у тебя нет на пиво, - возмутилась Ксюха. Вчерашняя субсидия, видимо, успела вылететь у нее из головы.
Задев Женю локтем, она направилась к ларьку. Стирая со щеки вульгарную красную помаду, Женя вошла в подъезд и вызвала лифт. Неожиданно ей захотелось выкурить пару сигарет. Обычно Женя курила только под настроение, так вот сейчас настроение у нее было как раз то.
Потянув на себя подъездную дверь, девушка натолкнулась на порыв ледяного ветра, растрепавший ее волосы. Пытаясь привести челку в нормальное состояние, Женя, не глядя по сторонам, шагнула на улицу, но тут же остановилась, услышав рядом чьи-то голоса.
Это предупреждение, мелькнула у нее мысль. Вчера было то же самое. Холодный сквозняк в форточку автобуса – а потом появился этот человек. Даже не поворачивая головы, Женя уже заранее знала – неподалеку от нее стоит Ксюха Коваленко. За спиной Ксюхи того, с кем она разговаривает, не видно: Ксюха – барышня в теле. Но если пройти чуть вперед – Женя так и сделала – можно увидеть короткий рукав летней рубашки, клетчатую брючину и…
Вот и лицо. Оно снова в тени – наверное, мужчина специально надвигает так низко свою кепку. Ксюха не замечает Женю, а вот незнакомец слегка подается вбок, бросая взгляд над плечом Коваленко. Он понял, что за ним наблюдают. Глаза его жутко вспыхивают мраморно-белым.
«Господи, неужели она ЭТОГО не видит?!» - подумала Женя, быстро отворачиваясь.

Она провела на улице еще целый час, выкурив вместо двух сигарет почти половину пачки. Когда она подходила к подъезду, Ксюхи и ее странного нового знакомого там не было. Но, выходя из лифта, Женя увидела, что дверь Ксюхиной квартиры чуть приоткрыта. Значит, Ксюха там – и, скорее всего, не одна. Видимо, они только что вошли – или, наоборот, собираются уходить. Женя поспешно юркнула к себе, всей душой не желая столкнуться лицом к лицу с незнакомцем в серой кепке. И только заперев замок и накинув цепочку, девушка поняла – он совсем рядом. За стенкой.
И, не исключено, пробудет там всю следующую ночь. Если не дольше.
Потом Ксюхина дверь захлопнулась. Женя заглянула в глазок, но на площадке никого не оказалось. Она прислушалась, но и за стеной было тихо. А ведь обычно, когда Ксюха приводит «гостей», все базары можно слышать, даже заткнув уши. Если она сейчас дома вместе с этим мужиком… то они, похоже, вообще не разговаривают.

На следующий день, получив обещанную прибавку к жалованию (дети у Павлишина, конечно, те еще «цветочки жизни», но своё слово он держит железно), Женя решила отметить это событие скромным дружеским ужином сама с собой.
Возле метро она заняла очередь в палатку и прикидывала, что бы ей такого взять к курице гриль… может, бутылочку вина и расслабиться, благо, повод есть? Ночь прошла спокойно, Ксюха, видать, прихватила своего кавалера и подалась в кафе «Балтика». Дети вели себя, как и всегда, паршиво, но они умеют и хуже. Женя уже выискивала глазами магазин с винным отделом, когда сзади ее окликнули:
- Женечка, это ты?
Женя обернулась. Она не сразу узнала в немолодой женщине заведующую районной библиотекой – заведением, побившим в последние годы все рекорды непосещаемости. Раньше бабушка частенько заходила туда вместе с Женей, и, пока внучка копошилась у высоких стеллажей, о чем-то негромко разговаривала с этой… Элеонорой Викторовной. Надо думать, они были подругами, хотя Элеонора лет на двадцать моложе. Скорее, знакомыми.
- Это я, - кивнула Женя. – Здравствуйте, Элеонора Викторовна.
- Как у тебя дела?
- Да вроде пока ничего. У вас как?
- Так, по-старому. Сижу целый день со своими книжками, небось, уже все забыли, что у нас библиотека есть, - Элеонора грустно улыбнулась. - Ты домой сейчас едешь?
- Ага. Премию сегодня получила, вот, думаю, не накрыть ли себе поляну на радостях.
Элеонора переложила из руки в руку пакет.
- Может, зайдешь ко мне ненадолго? Чайку попьем, поболтаем… Надо же, сто лет тебя не видела, ты и не изменилась почти.
- А что, идея, - легко согласилась Женя. – Мне… я как раз хочу вас кое о чем поспрашивать. Автобус только минут через десять будет, давайте пока купим себе коробку конфет.

* * *

Элеонора Викторовна налила в чашки дымящийся чай.
- Тебе с сахаром, Женя?
- Пожалуй… нет, - отказалась Женя. С таким количеством сладкого недолго всю стройность растерять. Хотя младшие Павлишины и поддерживают ее в тонусе, но всё же злоупотреблять не следует.
Окна библиотекарши выходили во двор; напротив виднелся Женин дом. Во дворе было безлюдно, «забивальщики козла» куда-то ушли.
- Так ты хотела со мной о чем-то поговорить? – напомнила Элеонора. В автобусе они общались на отвлеченные темы: цены, погода.
Женя кивнула.
- Элеонора Викторовна, а вы хорошо знали мою бабушку?
- Ну… ее вообще мало кто знал хорошо, дама она была своеобразная, царствие ей небесное. Просто она считала меня своей подругой и почему-то мне доверяла. Впрочем, я никогда не подводила ее.
Жене показалось, что во дворе возникло какое-то движение, но, когда она посмотрела туда, там по-прежнему никого не было.
- Вот как… - сказала Женя, дуя в свою чашку. – Своеобразная? А в чем это выражалось? – и, прежде чем Элеонора успела ответить, выпалила: - Она когда-нибудь рассказывала вам о… Мясорубщике?
Элеонора сложила руки под подбородком и некоторое время молчала, прикрыв глаза.
- Это… какой-то секрет? – смутилась Женя.
- Да нет, какие теперь секреты, - произнесла Элеонора. – Но, знаешь… темная это история с Мясорубщиком. Сразу скажу: я никогда не думала, что у твоей бабушки… не всё в порядке с головой. Но одно время она придерживалась очень странной теории, и, расскажи она об этом кому-то, кроме меня, ее запросто могли упечь в сумасшедший дом.
- Что, бабушка изучала аномальные явления?
- Нет, бабушка… Людмила Ильинична… была следователем прокуратуры. Просто однажды она сама столкнулась с аномальным. Но задолго до этого ей поручили установить личность неизвестного, задержанного ночью на окраине Люберец – патрульный принял его за пьяного и доставил в отделение, и только там стало ясно, что этот человек – сумасшедший. При обыске в кармане его пальто обнаружили потрепанную книгу – настолько старую, что она, судя по всему, стоила немалых денег и, возможно, была украдена из какого-то музея. Человека этого поместили в психиатрическую больницу, а твоя бабушка – тогда только начинавшая работать в прокуратуре – выясняла, кто это такой, что с ним случилось, и откуда у него эта книга. Книгу показали эксперту, и он подтвердил, что издание раритетное и очень дорогое, особенно, если найти покупателя из числа зарубежных коллекционеров. Довольно быстро Людмила Ильинична выяснила, что неизвестный – профессор истории Хаткевич, до недавнего времени работавший в одном из московских вузов. Его единственная родственница – двоюродная сестра – показала, что около месяца назад Хаткевич отправился в командировку в Норильск, и на тот момент был совершенно вменяем.
Позже в милицию поступило заявление от женщины, сдававшей приезжим комнату в коммуналке – у нее пропал жилец. Получалось, что Хаткевич приехал в Люберцы пригородным автобусом, с чемоданом, собранным для командировки и снял комнату на длительный период. Но вот что он делал в городе и почему соврал своей сестре…
- А сам он хоть что-нибудь говорил?
- Самое связное, что услышала от него твоя бабушка: «Нельзя на них смотреть! Нельзя мешать, когда они готовят себе пищу!». Понять это можно было так, что речь идет о живых мертвецах, причем Хаткевич уверен, что видел их. По заключению психиатра, причиной его сумасшествия стал сильный испуг. «Если они приходят во сне, - говорил Хаткевич, - нельзя стоять к ним лицом! Нельзя, чтобы они запомнили в лицо, потому что тогда они придут! Только в кошмарах мы видим их, а они видят нас, и тогда им известно, куда идти!».
- И что с ним стало потом?
- Ну, потом Хаткевич умер, и дело закрыли, поскольку заявлений о пропаже раритетной книги не поступало. А книгу сдали в спецхран библиотеки МВД, где я, кстати, работала.
- Элеонора Викторовна, так что же это была за книжка? – спросила Женя, беря конфету.
- Она называлась «О природе каннибализма», автор – барон Шварцкап, то есть, как ты понимаешь, напечатана она еще до революции. Мне удалось найти короткую справку: Шварцкап – состоятельный дворянин, много путешествовал, увлекался оккультными науками. Опубликовал сборник собственных статей, но тираж был уничтожен с санкции начальника Охранного отделения – усмотрели крамолу, хотя и не понятно, какую.
Должно быть, Хаткевич где-то достал уцелевший или авторский экземпляр. Шварцкап рассматривает обычаи и ритуалы людоедства у диких народов, в том числе и тех, что обитают в северных районах России. Похоже на попытку вычленить из ряда этнических групп некоторые, обладающие, скажем… сверхъестественными способностями, и объяснить такие способности поеданием себе подобных. По просьбе Людмилы Ильиничны я сделала ксерокопии нескольких страниц, посмотри дома, возможно, ты их найдешь.
- Я поищу. Но вы сказали – бабушка сама с чем-то подобным столкнулась. Как это произошло?

В квартире вдруг погас свет. Вздрогнул и замолчал старый холодильник.
- Пробки, что ли? – Женя приподнялась.
Выглянув в окно, Элеонора качнула головой.
- Да нет, похоже, это что-то на подстанции. В соседних домах тоже света нет. Ничего, пока еще не так уж и темно.
- Ладно.
- Так вот, слушай. В декабре восьмидесятого года из Люберец поступило сообщение о жутком двойном убийстве.
Жертвами стали двое пожилых супругов, проживавших на окраине города, невдалеке от промзоны. Оба имели судимости и состояли на учете в милиции. Производя плановый обход, участковый позвонил им в дверь, никто не открыл, и он решил зайти позже. Придя через два часа, он столкнулся на лестнице с соседкой поднадзорных, которая пожаловалась на ужасный запах из их квартиры – «будто бы что-то сгорело» и «кажется, у них газ потёк». На звонки опять никто не ответил, и тогда участковый решил взломать дверь. Мужа и жену он нашел внутри мертвыми: у обоих была вырезана часть внутренних органов, в том числе селезенка и печень… кажется, еще поджелудочная железа. Но дальше начались разногласия между участковым и бригадой медэкспертизы. Эксперты утверждали, что смерть наступила задолго до того, как участковый вскрыл квартиру, с небольшим интервалом: первым погиб муж, примерно через двадцать минут – жена. Однако, по словам участкового и привлеченных им понятых, взломав дверь, они обнаружили, что супруги еще ДВИГАЛИСЬ – бессмысленно, бесцельно бродили по малогабаритке, держась за стены и не обращая внимания на появившихся в квартире людей. От этого зрелища одна из понятых упала в обморок. Обои были перепачканы кровавыми отпечатками ладоней.
Источником отвратительного запаха были сковородка и две кастрюли, стоявшие на плите и содержавшие остатки мелко нарубленного и тщательно приготовленного мяса – это и были грубо удаленные у жертв органы. Рядом на столе лежал окровавленный кухонный нож. В квартире также ощутимо пахло газом.
Оперативники быстро опросили жильцов и узнали, что около полудня возле дома был замечен незнакомый человек; двое из опрошенных видели, как он входил в подъезд. По составленному фотороботу был опознан рабочий текстильной фабрики, некто Раскроев; незадолго до убийства он не вышел на смену и с тех пор отсутствовал. Раскроева объявили во всесоюзный розыск, но, как показали дальнейшие события, он находился в Люберцах либо где-то совсем рядом. Потому что в течение следующих двух недель произошло еще восемь таких же убийств – там же, в пределах промышленной зоны. Всякий раз у погибших была вскрыта брюшная полость, отсутствовала часть органов, а на кухнях обнаруживались признаки того, что органы подвергались «готовке», после чего убийца употреблял их в пищу.
Странно, что убийства продолжались, несмотря на интенсивные оперативно-розыскные мероприятия при существенном усилении личного состава. Сотрудники милиции между собой называли убийцу-каннибала «Мясорубщик».
- Какая… какой кошмар! – вырвалось у Жени. Ее передернуло.
- Да, все считали это кошмаром. Людмилу Ильиничну серьезно беспокоило, при каких обстоятельствах убийца пристрастился к поеданию человеческого мяса, и – здесь ее просто отказывались понимать – не привело ли это к морфологическим изменениям организма. Она не очень-то распространялась по поводу своих соображений, но как-то упомянула, что изменения могли пойти не только на уровне биологии. Похоже, она здорово запуталась с этим расследованием. Формально она курировала розыски Раскроева, но неоднократно докладывала начальству, что ищут они, возможно, кого-то совсем другого. В конце концов, ей дали добро на отработку других версий, но она тут же потребовала, чтобы по Раскроеву было заведено отдельное дело.

- Что такого необычного в этом Раскроеве? – спросила Женя, отхлебнув остывший чай.
- Да всё необычно. Он служил в армии, в танковых войсках. Во время штабных учений танк его взорвался. Экипаж сгорел до… прости меня, до головешек. Что осталось, собрали в цинковые коробки и отправили родителям с припиской: ваш сын, дескать, погиб при исполнении воинского долга. На этом всё как будто должно было закончиться, если бы вскоре Раскроев не появился дома, в Люберцах – день в день, когда должен был вернуться из армии.
- Как это? – изумилась Женя.
- Ну, как – я не знаю. Родители его успели умереть – не выдержали горя – но якобы его видели бывшие друзья. Своё «воскресение» он всем объяснял по-разному. Кому-то сказал, что на самом деле его перепутали с другим человеком, и в танке погиб не он. Кому-то – что травмы и ожоги оказались не такими уж серьезными. В общем, даже если собрать вместе всё, что он наплёл, всё равно непонятно, что же там было в действительности.
Людмила Ильинична запросила документы в отделе кадров текстильной фабрики. Трудовую книжку завели на имя Андрея Раскроева, причем на основании военного билета – паспорта у Раскроева не было. Он его потерял, но из-за нехватки работников директор в виде исключения дал ему время восстановить паспорт. Но сам военный билет был явно поддельным.
- Явно поддельным? – переспросила Женя. – Как же тогда его приняли в отделе кадров?
- Явно и неявно… - поправилась Элеонора Викторовна. – На первый взгляд, билет был подлинный. Людмила Ильинична мне потом говорила – рассматриваю его и понять не могу, что ж в нём не так?! И вдруг увидела – текст на печати отражен зеркально, задом наперед.
- Кому и зачем понадобилось таким образом документ подделывать?
- Именно. Кому и зачем? В голове не укладывается – зачем? Людмила Ильинична была человеком с сильной интуицией. Она уже тогда для себя решила – тут не афера, не просто подделка документов. Что-то похуже.
Дальше всё стало еще непонятнее. В военкомате, естественно, военного билета за таким номером никогда не выдавали, кроме того, там имелись совершенно точные данные, что Андрей Раскроев на самом деле погиб во время маневров. Но Людмила Ильинична добралась до командира части, где проходил службу Раскроев, и он в конце концов нехотя признался: может быть, не наверняка, но ВОЗМОЖНО, что сержанта Раскроева во взорвавшемся танке не было. Почему он так считает, командир не сказал. ЧП расследовали особисты, результаты они засекретили, а всем свидетелям, включая, кстати, и представителей генштаба, было строго-настрого предписано факт инцидента не разглашать.
Всё это Людмила Ильинична изложила начальству, но ей поставили на вид, что она слишком свободно интерпретирует простые факты, и предупредили о служебном несоответствии. Тогда она продемонстрировала военный билет Раскроева с «зеркальной» печатью, и ее чуть не обвинили в фальсификации…
- Выглядит так, - задумчиво сказала Женя, - словно кто-то очень не хотел, чтобы Раскроевым занимались вплотную. Кому-то УЖЕ что-то было о нем известно…
- Вот-вот, - закивала Элеонора. – Твоя бабушка говорила то же самое. Когда ее всё-таки отстранили от следствия, она впервые сказала мне, что Мясорубщик, по ее мнению, не человек. И еще – что все его жертвы страдали расстройством сна и нередко будили своих соседей, потому что во сне кричали. К этим крикам успели настолько привыкнуть, что просто не обратили на них внимания в моменты совершения убийств. Кроме того, во сне они видели одно и то же…
- Очень похоже на бабушку! – не сдержалась Женя. – Это – так, потому что вот это – вот так. И без объяснений.
- Верно, но ей ведь приходилось осторожничать – даже те, кто будто бы наблюдал НЛО, порой оказывались на лечении под присмотром комитетчиков, а Людмила Ильинична ударилась в полнейшую мистику. Откуда она всё это взяла, боюсь даже представить; оказалось, она по собственной инициативе доследовала дело Хаткевича, уже когда официально его сдали в архив. И обнаружила что-то такое, во что сама вряд ли верила до конца.
Она говорила, что в местах, заселенных людьми, обитают некие сущности… или субстанции, или фантомы. Они рядом с нами, но мы их не видим, а они не видят нас. Но они нас ищут. Когда-то они были людьми, однако что-то изменилось для них в законах природы… или же сами они слишком грубо эти законы нарушили. Вот и превратились в невидимые и невидящие… пустые места. Но иногда мы можем столкнуться с ними в страшных снах – тогда они следуют за нами, ведь их терзает голод, а у нас есть то, чем этот голод утолить…
Извини, Женечка, кажется, я совсем тебя заболтала. Хорошо, что электричество включили. Не хотелось бы весь вечер просидеть в темноте…

* * *

Уйдя от Элеоноры Викторовны, Женя умудрилась растянуть трехминутный путь через двор до своего подъезда на полчаса. Она никак не могла собраться с мыслями.
Ей трудно было представить, что бабушка работала следователем по особо важным делам. Оглядываясь назад, Женя признавала: да, бабушка сохранила в себе много черт, свойственных людям, долгие годы прослужившим в органах охраны правопорядка – властная решительность, жесткость, проницательность, умение видеть собеседника насквозь. Но это еще не всё.
За внешней твердостью скрывался страх – не просто за свою жизнь.
Следователям нередко приходится опасаться, что один из посаженных в тюрьму преступников, выйдя на свободу, однажды выберет момент и отомстит. Страх, который бабушка никому и никогда не показывала, был совершенно другого рода. О своём последнем «клиенте» она знала что-то такое, что выводило его из ряда обычных бандитов.
Может быть, следствие, которое вела бабушка, каким-то образом всё же нарушило планы Мясорубщика, и нарушило серьезно. И потом, после увольнения из прокуратуры, после переезда в этот район бабушка днем и ночью ждала, что Мясорубщик придет к ней. Бабушкина тревога была настолько сильной, что однажды, когда ночью раздался звонок в дверь, она не выдержала и проговорилась внучке, кто это мог быть.
Женя, стоявшая посреди детской площадки, невольно попятилась, глядя на дверь подъезда. Неужели именно ОН тогда молча ждал на лестничной клетке???
Присев на каруселях, Женя механически достала сигарету и закурила.
Отсюда до Люберец – всего полтора часа пешком. При условии, что Мясорубщик оставался там и знал, где поселилась его главная противница (разгадавшая или почти разгадавшая его тайну), ему не составило бы труда наведаться в этот район. И той ночью, когда Женины родители остались на переработку, он, кажется, именно это и сделал.
Кем бы ни был Мясорубщик – человеком во плоти или, как выразилась Элеонора – «субстанцией» - он, вероятно, не способен выйти за определенный ему ареал активности. Люберцы. Город, где совершались зверские убийства, сопровождавшиеся явлениями аномального порядка. Люберцы и ближайшая к ним местность. Именно рядом с Люберцами милиция задержала профессора Хаткевича, который:
А. Имел при себе старую книгу «О природе каннибализма»;
Б. Нёс бессвязную чушь о живых мертвецах и о ком-то, кто готовит себе пищу и не терпит при этом помех;
В. Сошел с ума от страха.

Дома Женя долго не решалась снять куртку и сбросить туфли. Где-то глубоко в подсознании зрело ощущение, что рядом происходит ЧТО-ТО УЖАСНОЕ, как тогда, в ее детском кошмаре. Ей казалось – переодевшись в домашнее, она станет чересчур уязвимой. Длинный теплый халат помешает ей бежать, если возникнет необходимость в бегстве.
Промедлив достаточно, чтобы устать стоять в прихожей, Женя прошла в бабушкину – «маленькую» - комнату. Она редко заходила сюда – только подметала пол и вытирала пыль. Жене не требовалось слишком много жизненного пространства, к тому же, здесь ей всегда становилось не по себе, словно вот-вот откроется дверь, и войдет бабушка. В комнате почти ничего не изменилось за три года – с того дня, когда рухнувший поперек улицы подъемный кран раздавил Жениных родителей; бабушка умерла двумя неделями раньше.
- Надеюсь, бабуль, ты не будешь сильно против, - пробормотала Женя, открывая книжный шкаф. Здесь бабушка хранила какие-то документы, вроде личного архива.
Полки шкафа были плотно уставлены старыми книгами. В последний раз Женя открывала его, еще когда училась в десятом классе – ей срочно понадобилось найти какой-то роман Шолохова, и бабушка сказала, что у нее должен быть. Верхняя полка имела дополнительное отделение сбоку; там лежала нетолстая стопка тетрадей. Женя осторожно достала их и перенесла на тахту.
Просматривая тетради, она убедилась, что это были планы и конспекты лекций по криминалистике. «Ничего интересного», с некоторым разочарованием подумала Женя, открывая последнюю тетрадь, и тут же поняла, что держит в руках бабушкин дневник.
Вернее, не совсем дневник – скорее, журнал. Записи были не датированы, лишь на обложке выведено крупными цифрами «1981».
Первые же строки как будто вернули Женю обратно на кухню Элеоноры Викторовны, только теперь с ними рядом стояла покойная бабушка, дополнявшая рассказ ей одной известными деталями.

«Кто такой Раскроев?
Точно не установлено, был ли именно он Мясорубщиком. Однако я потратила достаточно много времени, копаясь в его прошлом, и могу лишь сказать, кем он не был. Он не был нормальным человеком. Я вычислила эпизод, когда он впервые проявил свою ненормальность – это случилось еще в школе. На уроке труда одноклассник Раскроева по неосторожности отсёк себе палец; пострадавшего перевязали и вызвали «скорую помощь», однако отсеченный палец найти ТАК И НЕ УДАЛОСЬ. Учитель труда видел, как Раскроев подобрал его, выскочил в коридор и съел. Прожевал и проглотил так быстро, что трудовик не успел ничего сделать. Единственный, кто узнал об этом – директор школы, но он, понимая, какие последствия повлечет за собой огласка, вступил в преступный сговор молчания с учителем труда.
Согласно воспоминаниям его бывших школьных учителей, Раскроев был гиперсенситивен. Мне рассказали, что в седьмом классе погибла девочка, сидевшая с ним за одной партой, и он первым откуда-то знал, что она утонула - причем в тот момент об этом не знали даже ее родители».
В следующей записи бабушка ушла в сторону от темы Раскроева.
«Незрячие, о которых пишет Шв-п – вовсе не племя дикарей-каннибалов. Это – обособленные в пространстве и времени (посмертно) личности, чье состояние вызвано ошибками в некоем ритуале, включающем в себя поедание человеческих органов».
Женя несколько раз перечитала этот абзац. Всё-таки бабушка даже наедине с собственным журналом-дневником упорно не желала изъясняться напрямик.
Написанное далее привело Женю в полное недоумение.
«Под большим секретом и буквально на полминуты мне показали выдержку из внутреннего документа КГБ. Это ни много ни мало ориентировка на «имитированных людей». Там указывается: могут иметь при себе удостоверения личности, соответствующие стандартному образцу, не слишком новые; при этом номер удостоверения, одна из аббревиатур и т.д. обязательно содержат посторонний символ или дробную цифру. Ни одна организация выдачу такого удостоверения не подтвердит.
Неизвестные науке силы вселенной при определенных обстоятельствах создают и внедряют в мир «свои варианты людей». Либо путём «прямого копирования» - замена человека его точной копией (предшествует уничтожение оригинала), либо – генерацией абсолютно нового существа. Для второго случая характерна полная невозможность отследить какую-либо биографию субъекта.
Как «имитированные люди» классифицированы некоторые серийные убийцы, маньяки-некрофилы, людоеды».
Последнее предложение дважды подчеркнуто.
Опять о Раскроеве.
«Я считаю, что выход патологии Раскроева на пиковую стадию совпал во времени с призывом в вооруженные силы, причем знаковая перемена наступила в те несколько дней, когда Раскроев вместе с другими призывниками направлялся к месту службы.
Из-за технической неполадки поезд задержался в пути, точное место стоянки – станция Почаево. Это малонаселенный район; живут здесь только сотрудники станции и их семьи. Далее в радиусе восьмидесяти-ста (по примерным оценкам) километров в лесах можно не встретить ни одного человека. В Почаево произошел инцидент, впоследствии скрытый командованием в/ч: один из призывников пропал из поезда и отсутствовал почти трое суток. Это был Раскроев. Он вернулся буквально за час до отхода поезда. Из его объяснений следовало, что он заблудился в лесу, отойдя от станции на совсем небольшое расстояние.
Возможно, это совпадение, но в книге Шварцкапа Почаево указано как одно из первых мест, где были встречены Незрячие.
По прибытии в часть сопровождающий офицер доложил о случившемся, но Раскроев в дальнейшем нареканий не вызывал, и самовольная отлучка осталась без последствий.
Выяснить подробности службы Раскроева мне не удалось за исключением того, что он быстро получил звание сержанта за успехи в боевой подготовке. Какие именно обстоятельства предшествовали событиям на маневрах, мне также неизвестно.
(Не слишком ли часто с именем Раскроева связаны замалчивания и сокрытие фактов?)».
«По результатам беседы с комчасти.
Явно что-то не договаривает.
Через знакомых вышла на офицера особого отдела, возглавлявшего расследование. Он согласился встретиться со мной при условии, что его показания не пойдут в дело. С его слов экипаж, в который входил Раскроев, открыл огонь на поражение по другим танкам. Это объясняет возникшую на полигоне сумятицу, неявно, но отраженную в следственных документах. После первых залпов вряд ли вообще кто-то понял, что творится. И только через минуту или две из штаба отдали команду стрелять по машине Раскроева. Особист непроизвольно делает акцент на фамилии Раскроева, словно именно он записан в виновники. Но тут всё не так просто. Раскроев был всего лишь механик-водитель, он не мог одновременно вести танк и при этом стрелять. Вывод: Раскроева ликвидировали по заранее разработанному плану, причем – пожертвовав остальными членами экипажа».

Женя растерянно опустила тетрадь на колени. Раскроев. Почему его решили убить, причем способом, не оставляющим шансов на выживание – взорвав танк? Какая информация о нем разошлась по закрытым каналам спецслужб? Чем вызван резкий отказ бабушкиных начальников разрешить отдельное расследование по Раскроеву?
Когда этот человек был заявлен главным подозреваемым в люберецких убийствах, никто не возражал. Были уверены, что всё равно его не найдут, и поэтому не беспокоились? Повод для беспокойства мог появиться в случае, если бы кто-то начал разбираться с Раскроевым подробно и безотносительно актов каннибализма в промзоне. Тем более, если следователь, взявший на себя эту задачу, осознает, в ЧЕМ ИМЕННО должен разобраться – а бабушка наверняка дала понять, что уж она-то осознает это четко.
Тетрадь чуть не соскользнула на пол, Женя едва успела подхватить ее – откуда-то из середины выпал листок бумаги. Подняв его, Женя решила, что это одна из тех ксерокопий, которые Элеонора Викторовна делала для бабушки. Текст был набран крупным, явно не современным шрифтом и пестрел «ятями».
«…и печень, равно как селезенка и большинство органов, в животе расположенных, черпают жизненное начало из Первоисточника. Они – Носящие Жизнь. Вынутые из тела, выпаренные и прогретые в течение Особого времени, они очищаются от грязи телесной, и жизнь первоисточная, что в них содержится, войдет в поглотившего их беспрепятственно и мгновенно; к годам его прибавится вчетверо, ибо то – Чистое начало.
Но следует блюсти осторожность, пока приготовление не завершено и готовое не съедено. Оболочка органа истончается, и Жизненное неустойчиво в нем, может наружу выплеснуться и уйти, как из пробитого шара воздух. А может и обратно вернуться, туда, откуда орган Носящий отделен был».
Если это отрывок из книги «О природе каннибализма», барон Шварцкап излагал свои мысли вычурным, утрированно-архаичным языком, напуская слишком много таинственности. Жене хотелось надеяться, что пропечатанные с большой буквы определения (Жизненное. Орган Носящий) призваны скрыть ту печальную истину, что результаты исследований барона больше надуманы, чем основаны на реальных фактах. Но почему-то от прочитанного у Жени зашевелились волосы на голове.
Каким-то образом снятый на ксероксе текст перекликался с сегодняшним днем.
Женя посмотрела на часы – кстати, день уже почти закончился. Завтра ей присматривать за младшими Павлишинами, изредка всерьез жалея о том, что она не может своими руками сдать их в интернат для трудных детей.
Она долго не могла заснуть. Ей казалось, что она слышит какие-то звуки, не то из-за двери, не то из-за стены. Потом усталость всё же взяла своё, и Женя забылась некрепким, тревожным сном.

* * *

Во сне она видела площадку перед дверями своей и Ксюхиной квартиры. Но самой Жени на площадке нет – она спит в своей постели. За дверью Коваленко царит безмолвие. Но Женя точно знает – Ксюха там, у себя. Вопрос – одна ли?
Нет, Ксюха не одна. Этот человек в серой кепке – он вместе с Ксюхой. И они провели наедине двое суток. Чем занимались? Вульгарный и совершенно простой ответ кажется вопиюще неверным – какая-то чужая атмосфера повисла над площадкой. Не похоже, что у Коваленко веселье и развлекуха.
Воображение подсказывает возможные сцены в квартире. Может быть, Ксюха пытается разговаривать с новым знакомым. Она щебечет всякие глупости, задает дурацкие вопросы… он не реагирует. Он просто молчит и смотрит на Ксюху. Для него она всего лишь глупая женщина, готовая впустить к себе в дом… постороннего.
Но ведь так не могло продолжаться два дня и две ночи. Даже бывшая ресторанная певичка, при всей своей недалекости должна была в конце концов заметить: новый знакомый ведет себя не так, как положено. Так что к этому моменту события уже приняли другой оборот. Какой именно? Может быть, Ксюха просто психанула, может быть… догадалась, что обращается не к человеку… что тот, с кем она пытается разговаривать, не слушает ее… а просто ждёт.
В квартире Коваленко раздается звонок. Он глухим эхом разносится по углам, разбивая на осколки мёртвую тишину. Но эхо смолкает, и тишина вновь собирается в единое целое…
Женя открыла глаза и с ужасом поняла – в ЕЁ дверь звонят уже не первый раз.
Она отбросила одеяло, медленно поднялась на ноги. На цыпочках, осторожно обходя скрипящие паркетины и ступая лишь на те, что не отзывались писклявым протестующим звуком (характер своего паркета Женя знала наизусть), она вышла в коридор. Дыхание в груди замерло само собой.
Прильнула к глазку.

На площадке стояла Ксюха. В тот момент, когда Женя разглядела ее, она находилась у противоположной – дальней – квартиры, но, словно зная, что соседка проснулась и смотрит на нее в глазок, вдруг в три быстрых шага оказалась прямо перед Жениной дверью.
- Ксю… Ксюха… - пролепетала Женя. Но горло ее наотрез отказалось воспроизводить звуки, и она сама не услышала своего голоса.
- Женька, - сказала Ксюха.
Женя едва не закричала. Ксюха ЗНАЕТ, что она ее видит.
Но ведь она подошла так ТИХО!
Не в силах оторваться от глазка, не в состоянии сделать ни единого движения, девушка была уже невольным наблюдателем. Ксюха, не торопясь, наклонилась – глазок был врезан на высоте чуть больше метра – и линзу словно накрыла черная дыра. Это был Ксюхин рот – она ведь всегда говорила «в глазок», касаясь его губами.
Она всегда так делала. Но… Женя была уверена – за дверью стоит какая-то другая Ксюха. С ней что-то произошло за то время, что она провела в своей квартире с тем человеком.
Ксюхе нельзя открывать. Что-то запредельное, несущее с собой смерть… находится совсем рядом с ней. Может быть, это Он, тот человек в надвинутой на глаза кепке – отправил ее, чтобы выманить Женю из квартиры.
Где-то в обшивке двери есть щель. Это совершенно точно. Ксюха обращается к Жене, и свистящий шепот ледяным потоком просачивается в прихожую.
- Женька, впусти меня. Ты же слышишь. Впусти меня, Женька. Мне плохо. Мне надо где-то пересидеть ночь. Потом меня заберут. Я должна пересидеть ночь.
Чёрная дыра смыкается, отдаляется от линзы глазка. Женя снова отчетливо видит Ксюху. Она стоит неподвижно, пристально глядя на Женину дверь. Глаза Ксюхи тускло мерцают в свете лампы на потолке.
- Уходи, Ксюха, - прошептала Женя.
Преодолев оцепенение, она повернулась, и, также на цыпочках, пошла в комнату. Села на кровать и закуталась в одеяло. Ее трясло от страха, а в голове еще слышались Ксюхины слова: «Мне надо пересидеть ночь. Потом меня заберут».
В этих фразах – какое-то послание, подумала Женя. В другой ситуации они звучали бы совсем иначе. Но сейчас – ночью, произнесенные странной, словно чужой женщиной на лестничной площадке – они обрели зловещий смысл.
Что-то ударилось об оконное стекло. Женя подскочила, ее расширенные от испуга глаза метнулись к окну. Она не сомневалась, что сейчас увидит Ксюху. Ксюха прошла по карнизу и теперь стоит за ее окном, водя пальцами по стеклу.
Но та Ксюха, которую знала Женя, ни за что не пошла бы по карнизу. Да и пройти там нереально – слишком узко.
За окном никого не было. Никого и ничего – только чернильная ночная тьма, скудно разбавленная светом уличных фонарей. Женя коснулась прохладного стекла горячим лбом, задержалась, слушая, как колотится сердце. Стекло замутнело от дыхания.
ЗАПОТЕЛО.
Не веря собственной догадке, Женя отшатнулась от окна.
Ксюха говорила с ней, и рот ее накрывал глазок. Но глазок НЕ ЗАПОТЕЛ.

С этой деталью послание расшифровывалось легко, четко и…
…и настолько понятно, что кровь стыла в жилах.
Ксюха разговаривала, НЕ ДЫША. Вот почему ее шипение в глазок напоминало шелест прорезиненного плаща. Словно кто-то медленно дул в пластмассовую трубку.
Но живой человек не может говорить, не дыша. По крайней мере, Ксюхе это точно не пришло бы в голову.
Она вышла на лестничную площадку мёртвая.

* * *

Остаток ночи Женя провела, забившись в самый дальний от окна угол, за кроватью, сидя на корточках и сжимая в руках молоток. Как будто молоток мог чем-то помочь, если бы мёртвая Ксюха сама или при помощи человека с мраморными глазами открыла ее дверь и вошла в квартиру…
А потом наступил рассвет, и ночная жуть начала, как обычно, уходить, рассеиваться. Но Женя понимала: ее страшное видение не было просто ночной галлюцинацией, плодом не в меру разыгравшейся от чтения бабушкиного журнала фантазии. Ксюха Коваленко на самом деле разговаривала с ней, касаясь губами дверного глазка.
Женя не видела и не слышала, как Ксюха, подождав еще немного на площадке, зашла к себе. Но там она провела не больше минуты или двух. Вскоре она вновь покинула свою квартиру и медленно, словно нащупывая ногами ступеньки, пошла вниз по лестнице. Если бы кто-нибудь в этот момент двигался навстречу и взглянул ей в лицо… смерть от разрыва сердца была бы для этого человека лучшим выходом. Всё что угодно лучше, чем всю оставшуюся жизнь помнить увиденное и знать, что однажды, войдя поздней ночью в свой подъезд, ты разминулся с трупом. Обостренный слух сжавшейся в комочек Жени уловил лишь глухое поцокивание каблуков-шпилек, когда Ксюха спускалась к первому этажу. Но Женя даже не обратила на это внимания.
…Пора было собираться на работу. По-прежнему леденея от страха и впадая в панику при мысли о том, что скоро придется выйти на лестничную клетку, Женя через силу умылась, почистила зубы. Выпила кофе и докурила оставшиеся сигареты. Она уже здорово опаздывала, но сейчас это просто не имело для нее значения. Прочитав придуманную на ходу молитву – «Господи, боже, избавь меня увидеть то, что видеть мне не положено, ибо я слабый человек» - Женя собралась с духом и выглянула наружу.
Но там не было абсолютно ничего интересного. Или страшного. Поворачивая ключ в замке, Женя искоса глянула на обитую коричневым кожзаменителем Ксюхину дверь – дверь была плотно закрыта, но заперта или нет – так не скажешь, а проверять Женя, естественно, не решилась. И только на первом лестничном марше она увидела один из тех следов ночного кошмара, который не рассеялся и не растворился с наступлением утра.
На ступеньках виднелись пятна накапавшей, уже свернувшейся крови.
Держась за перила, Женя вышла на улицу, надеясь на то, что встретит по дороге живую Ксюху, и та попросит у нее денег на пиво. Это будет лучшим и единственным доказательством того, что в фазе кошмара Женин мозг не перехватывал образы из реального времени, а просто их порождал внутри себя.

Но Ксюху встретили несколько раньше, и совсем другие люди. Когда Женя завернула за угол ближайшего к автобусной остановке дома, навстречу ей медленно выехала милицейская машина…

Вечером к Жене пришел участковый инспектор, которого она раньше не видела; вместе с ним был мужчина, предъявивший удостоверение следователя. От них Женя узнала, что в пять утра ее соседку («Когда вы видели ее в последний раз, она показалась вам… нормальной?») заметил патруль из местного отделения. Ксюха медленно брела вдоль задней стены расселенного дома, неуверенной походкой, сильно шатаясь. Ее приняли за пьяную и остановили для проверки документов; впрочем, Ксюха на голос не среагировала, и пришлось ее взять за локоть. Ее остекленевшие, пустые глаза смотрели в куда-то в одну точку, мимо патрульных. В лучах восходящего солнца лицо Ксюхи быстро становилось мертвенно-синим. Она покачнулась и упала, ударившись головой о низкую железную ограду. Пока один из патрулей вызывал по рации «скорую помощь», второй обнаружил, что тело Ксюхи полностью остыло, а пульс не прощупывается, зато на коже отчетливо видны трупные пятна. Прибывшая бригада «скорой» констатировала смерть, наступившую не менее трёх часов назад. У патрульных возникли серьезные проблемы с объяснением того факта, что они обратились с просьбой предъявить паспорт к МЁРТВОЙ женщине, причем умершей где-то в другом месте, не там, за расселенным домом. Обоих временно отстранили от работы, но вскоре нашлись и другие свидетели, видевшие Коваленко идущей куда-то задворками за несколько минут до поступления на пульт диспетчера «скорой помощи» вызова.

Женя подозревала, что именно случилось с Ксюхой, но ей не с кем было поделиться своими подозрениями.
Мясорубщик сделал Ксюху своим донором. Выпотрошив несчастную женщину, он – на ее кухне, в ее посуде, на ее плите – приступил к готовке. В эти минуты Ксюха уже умирала, но случилось непредвиденное – поломка на подстанции. Прервалась подача электричества.
А у Ксюхи – наверное, у единственной в квартале – электрическая плита вместо газовой.
Конфорки остыли, и процесс извлечения жизненного начала был нарушен и пошел в обратном направлении. Вытянутая из Ксюхиного тела энергия устремилась назад. Но умирающее тело было уже не способно нормально принять и использовать ее. В результате Ксюха ненадолго обрела способность двигаться, и даже ее мозг – лишенный кислородного притока, но «включившийся» от притока энергетического – какое-то время еще выполнял свои функции. Это была, конечно, уже не жизнь – это был короткий отпуск с того света.
(Однажды такое уже случилось – там, в Люберцах. Окно кухни, в которой Мясорубщик готовил своё адское блюдо, было открыто, и задувший ветер погасил огонь на плите. Ведь запах жареного мяса в квартире перемешался с запахом газа, словно где-то была утечка).
Ксюха, наверное, осознавала, что с ней произошло. И – почти наверняка – ей было страшно и одиноко. Вот почему она вышла на лестничную площадку и позвонила в дверь соседки, просила ее впустить.
Но Женя не могла выполнить ее просьбу.
Тогда Ксюха – выпотрошенная, с искромсанным животом, никому больше не нужная – словно поломанная кукла – в конце концов отправилась на улицу, а на ступеньки лестницы из-под ее пошловато-яркой кофточки сочилась кровь.

…Женя не решилась пойти на похороны. Она боялась, что увидит растерзанный живот покойницы. Правда, Ксюхина соседка снизу – пенсионерка, собиравшая деньги на венок – уверяла, что гроб закроют. Она же сказала Жене, что Ксюха, должно быть, предчувствовала, что с ней случится беда. В последние ночи она громко кричала во сне. Когда соседка, встретив Ксюху на улице, спросила, всё ли у нее в порядке, та вяло отмахнулась и объяснила, что ей снятся кошмары.
А еще Женя боялась, что среди провожающих окажется человек с белыми, как мрамор, глазами под козырьком низко надвинутой кепке. Или, что еще страшнее – она заметит его где-нибудь в стороне, между могилами.
Впрочем, сейчас он, наверное, поблизости, думала Женя, глядя вечером в окно. Ведь у него так ничего и не получилось… Что бы ни привело его в этот район, именно здесь он нашел очередную жертву. Сейчас он затаился – в одной из квартир расселенной пятиэтажки или в глубине разросшихся кустов. Ждёт нового донора.
Женя хотела выпить на ночь снотворное, но за ним надо было идти в аптеку. Да и утром она может проспать.
После всех пережитых страхов фаза кошмара наступит очень быстро. Накрывшись с головой одеялом, Женя долго молилась – как умела, своими словами, много раз повторяя одну и ту же фразу:
«Боже, всемогущий господи, если во сне я увижу Его – сделай так, чтобы я успела отвернуться».


© Copyright: Олег Новгородов, 2007
  • 0

#31 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 09:52

Механизм

Ночник опрокинулся на пол.
Ладони панически заколотили по воздуху, по постели. Дыхание участилось, женщина застонала, стоны перемешивались с жалобным поскуливанием. Голова судорожно откинулась, волосы разметались по подушке.
Лежащий рядом мужчина проснулся и привычным, давно уже отработанным движением придержал женщину тяжелой рукой. Выждал несколько минут, пока она не успокоилась. После этого он осторожно расправил смятое одеяло и укрыл ее; встал с кровати и вернул ночник на место, предусмотрительно отодвинув тумбочку подальше. Когда он возвращался в постель, женщина уже проснулась.
Мужчина задержался, присев на краешек кровати.
- Опять твои кошмары? – спросил он.
Она молча кивнула. На какую-то секунду мужчине показалось, что она смотрит на него сквозь багровую пелену. Он даже не удивился, когда она принялась тереть кулачками глаза.
- Опять то же самое, - пробормотала женщина. – Господи, даже подушка намокла.
- Она сухая, - мужчина коснулся пальцами наволочки. – Ничего не было.
- Было… Ты спи, дорогой. Скоро будильник…
- Ты сама лучше любого будильника. Послушай, мы уже два года вместе. Может быть, расскажешь мне, что тебя мучает?
- Я боюсь, этого нельзя никому рассказывать. Еще сдашь меня в психушку…
- Ты же знаешь, что не сдам. Ну, давай же. Тебе просто необходимо с кем-то поговорить.
Он отошел к подоконнику и закурил в темноте сигарету.


…К вечеру погода испортилась.
Ветер тащил по небу бесконечное одеяло рваных облаков, между которыми поблескивали ранние звезды. Хотя днём весеннее солнце растопило последний снег, сейчас воздух опять остыл. В десять часов двор совсем опустел, в окнах панельного дома на окраине города зажглись огни, и только двое подростков сидели на скамейке, поеживаясь от порывов ветра и кутаясь в куртки.
Маша и Андрюша пережидали во дворе родительскую ссору.
Вообще-то семья Гавриловых не относилась к неблагополучным. Но и в число счастливых тоже не входила. Родители давно сделали для себя два безрадостных вывода: во-первых, жить вместе они не хотят; во-вторых, ни о каком разводе не может быть и речи, пока дети не выросли. Поэтому оба придерживались сложной политики: старались не раздражать друг друга, а если кто-то из двоих это делал, второй демонстративно не обращал внимания.
Взаимная лояльность включала в себя и такие дополнительные детали, как периодическое приготовление для мужа особенных, его любимых блюд и редкие, но дорогие подарки для жены (однажды ей перепал даже видеомагнитофон «ВМ-12», только-только появившийся в продаже). О детях заботились оба, как могли, и можно было бы даже сказать, что те вовсе не обделены вниманием.
Вот только Маша и Андрюша отлично понимали, что происходит в семье.
Они вообще были не совсем обычными детьми.
С первого класса брат и сестра учились только на четверки и пятерки, никогда не хулиганили, ни с кем не ссорились. Хотя и общались в основном только друг с другом. Сидели за одной партой; если по учительской прихоти им приходилось рассаживаться, не возмущались, но при первой же возможности снова садились рядом. Они отличались совершенно несвойственным детям флегматизмом, хотя Андрюша, по общему мнению, был «чуть-чуть поживее», а Маша вообще – «как Снежная королева».
Сам Андрюша иногда подозревал, что непоколебимое спокойствие сестры не дорого стоит. Потому что это не та железная выдержка, которую некоторые целеустремленно в себе вырабатывают, а всего лишь самоотречение во имя спокойствия других; увы, в их доме, где атмосфера иной раз накалялась так, что градусники зашкаливали, это было вовсе не лишним. Андрюша даже сочувствовал будущему Машиному мужу: сестра научилась не показывать своих эмоций, а вот проявлять их не умела; и если когда-нибудь внутренние тормоза слетят… взрывчик получится нехилый.
Вот так и у родителей – то ничего… месяц, другой, третий, полгода… а то – всё и сразу, как сегодня. Крики, хлопающие двери, бьющаяся посуда. Находиться рядом, когда ЭТО происходит, просто невозможно. Сидеть в подъезде – тоже не выход: брата с сестрой могут увидеть соседи, и тогда начнутся вопросы. Почему здесь, почему не дома? Соседи ведь не дураки, о чем-нибудь наверняка догадаются. А Маша и Андрюша откуда-то точно знали – семейные проблемы должны быть секретом для всех.
Поэтому им и пришлось выйти во двор. Здесь они не бросались в глаза – даже если и пройдет кто-то из знакомых, ну и что? Ну, решили подышать свежим воздухом на сон грядущий… о, вот опять!
Даже отсюда, с детской площадки, было слышно, как зазвенела, разлетевшись осколками, тарелка.
- Ну и холодильник сегодня, - пробормотал Андрюша. – Знаешь, Мань, я что-то уже обратно хочу. Я бы кино по видику посмотрел… не грохнули бы они его между делом.
- Скажи спасибо, если друг друга не поубивают, - Маша подняла глаза и нашла взглядом окна их квартиры. – А мне еще математику на завтра доделывать.
Голос у Маши был почти безмятежный.
Несколько минут они сидели молча. Говорить особо не хотелось. Да и о чем? Возвращение в теплую квартиру светило только в отдаленном времени – опытом проверено. Скандал начался час назад, и к моменту, когда Маша и Андрюша незаметно выскользнули за дверь, родители как раз перешли к интенсивному обмену репликами.
Опустив руку в карман куртки, Маша достала шоколадку, которой заранее запаслась на кухне. Развернула фольгу и протянула брату. Тот покачал головой.
- Не, Мань, спасибо. Жертвую в пользу сладкоежек.
- Ага, - кивнула Маша, надкусывая шоколадку. Нежная любовь к сладкому была Машиной слабостью, и в любой другой ситуации шоколадка подняла бы ей настроение. Но только не здесь и не сейчас. Ей было холодно и одиноко – даже несмотря на то, что рядом сидел Андрюша. Хотя давно уже стемнело, фонари до сих пор не включились, и откуда-то из глубины двора веяло жутью. Ветер задул сильнее, подхватывая пыль и мусор на дороге, ведущей из квартала к шоссе.
На перекрестке, там, где дорога примыкала к проезжей части, находилась остановка автобуса – но только со стороны квартала. В обратном направлении автобус обычно не останавливался. Это было бы, в общем, не странно, учитывая, что за шоссе начинался пустырь. Странным было то, что примерно в полукилометре от шоссе посреди пустыря возвышался многоэтажный жилой дом – его было видно даже отсюда. Хотя Гавриловы переехали в этот район почти десять лет назад, ни Маша, ни Андрюша до сих пор толком не знали, что это за дом и кто в нём живет. И всего лишь несколько раз Маше случалось увидеть, как от дома или к нему по пустырю двигались люди.
Сейчас многоэтажка на пустыре неярко отсвечивала в темноте желтыми квадратиками окон. Их было совсем немного, этих желтых квадратиков – остальные жильцы или еще не вернулись, или уже легли спать… или их вообще не существовало в природе.
Словно отзываясь на Машины мысли, с пустыря прилетел новый порыв ветра, глухо завыл, заметался, ударяясь о выложенные коричневой плиткой стены.
- А я бы туда сходил, - как бы невзначай произнес Андрюша. Он тоже умел читать Машины мысли, а, может, просто понял, куда она смотрит. – Всего-то минут пятнадцать пешком.
- Ну, не знаю… - протянула Маша. – По-моему, это не умно. Пятнадцать минут туда, пятнадцать – обратно… и что мы, спрашивается, будем там делать?
- Хотя бы посмотрим, что это за избушка на курьих ножках. А сидеть здесь полночи – это, по-твоему, умно? Если кто увидит, что мы и к двенадцати домой не вернулись – тут уж точно вопросов не оберемся. Да и холодно.
Маша застегнула молнию куртки до самого верха, но подниматься со скамейки она не торопилась. Она знала за Андрюшей некоторую склонность к авантюризму, но это было несколько через край. Идти через пустырь… поздним вечером… чтобы в конце пути оказаться возле странного дома… Брррррр!
- А если это режимный объект? – спросила Маша. – Ты об этом не подумал, разведчик?
Андрюша пожал плечами. На его лице промелькнула неуверенность – или Маше это только показалось?
- Объект точно не режимный. Обычный жилой дом.
- Ты что-то о нем знаешь?
Андрюша протянул сестре руку.
- Ну ладно тебе, пошли. По дороге я всё расскажу… и хоть согреемся чуток на ходу. А там нас никто не знает – можно будет посидеть в подъезде. Господи, я просто мечтаю о теплой батарее!

…Выйдя из квартала, они пересекли шоссе и оказались на пустыре.
Маше показалось, что одновременно они попали в другое измерение. Хотя весь путь от детской площадки до остановки автобуса занял всего пять минут, обернувшись, она поняла, что квартал остался безнадежно далеко. Даже шум проезжающих машин здесь как-то глушился. От обочины пустырь пересекала едва заметная тропинка, упирающаяся, наверное, в ту самую многоэтажку. Вокруг не было ни души, впрочем, пока они шли сюда, им так никто и не попался на встречу. Маша взглянула на тропинку и вдруг услышала, как где-то в ее подсознании закричал тонкий голосок: «Нет, нет и нет, дальше – ни шагу!».
Чужое, враждебное измерение. Если попадаешь сюда, лучше не углубляться слишком далеко. Не ходить по тропинке.
Маша знала, знала, что они делают то, чего делать не следует.
Им вообще не следовало переходить шоссе.
- Долго стоять будем, Мань? – окликнул ее Андрюша. – Я сейчас околею.
Ребята зашагали вперед по тропинке. Она была такой узкой, что идти рядом оказалось совершенно неудобно, и Маша пристроилась у брата в хвосте.
- Ты собирался мне что-то рассказать, - напомнила она. Ее глаза напряженно вглядывались в темноту, но разглядеть что-либо было невозможно, только желтые окна многоэтажки по-прежнему тускло светили, наподобие маяков.
- Помнишь, в прошлом году погибла Светка Маркухина? – спросил Андрюша.
«Начинается» - подумала Маша.
- Помню, - сказала она вслух. – Надеюсь, это не имеет отношения к дому, куда ты меня сейчас тащишь?
- Прости, но… имеет, - виновато сказал Андрюша. – Вообще-то, я давно уже собирался туда сходить, просто всё времени не было. Ты тогда не поехала на похороны, а я был на кладбище.
Света Маркухина училась в параллельном классе. Тихая, незаметная девочка, «хорошистка». Прошлой зимой она… наверное, вот так же, как они сейчас… ушла вечером из дома и обратно уже не вернулась.
ЖИВОЙ не вернулась.
В тот день Маша была у подруги Тани Семечкиной – они вместе делали уроки. Тогда еще никто в школе не знал, что со Светкой случилась беда – ее просто не было два дня на занятиях, вот и всё. Около четырех часов девочки услышали, как зазвонил телефон – Танина мама взяла трубку и с кем-то заговорила; тут же ее голос изменился. Потом она вошла в комнату и сказала: «Таня… Машенька… Это ваша классная руководительница… Погибла Света Маркухина… Боже, боже, а мы и не знали…». Она замолчала, вытерла ладонью слёзы, и тут Маша вдруг вспомнила – а ведь Семечкины живут с Маркухиными дверь в дверь. Тогда-то впервые Маша и услышала где-то внутри себя тонкий голос: «Уходи-уходи-уходи-скорее-уходи».
Она наскоро попрощалась с Таней и ее мамой, лепеча что-то бессвязное, и, выйдя из квартиры, отчетливо почувствовала, как сквозь соседнюю дверь прокатилась ледяная волна. Через пустоту, на долю секунды оставшуюся на пути прохождения волны, она отчетливо увидела, что Светкины родители ТАМ, что они обезумили от горя и что они ждут…
…ждут, когда из морга доставят тело дочери. Маша начала спускаться по лестнице, но вдруг услышала, что снизу кто-то поднимается. Голоса, шаги.
Напряженные голоса, тяжелые шаги.
На следующем пролете она столкнулась с двоими мужчинами, несущими закрытый гроб.
Маша прижалась к стене, освобождая дорогу. Гроб показался ей слишком маленьким – правда, Светка была невысокого роста, но (от этой мысли Маша чуть не упала в обморок) гроб мал НАСТОЛЬКО, что Светке внутри, наверное, очень тесно.
Маша так и не смогла заставить себя поехать на похороны. Она осталась дома, сидела за столом, глядя в раскрытый учебник по географии – но думала совсем о другом. О том, как, должно быть, пришлось постараться, чтобы втиснуть Светку в миниатюрный детский гробик. А вот Андрюша на похоронах был. И вернулся почему-то очень поздно – напряженный, бледный, подавленный. Родители вряд ли что-то сообразили, а вот Маше сразу стало ясно – это не только похороны на него так подействовали. Было что-то еще. Но Андрюша не отвечал на ее вопросы, только бросил устало: «Потом, Мань», и лёг спать.
- …после кладбища Семечкины меня к себе пригласили, - услышала она голос брата и вернулась в настоящее время. Они шли по узкой тропинке через пустырь, и массивная громадина дома угрожающе надвигалась на них. – Ну, не только меня, конечно, там еще кое-кто из одноклассников был… Светка мало с кем дружила. Дома родители накрыли стол, Светкин отец перебрал со спиртным и объяснил нам кое-что. Жена его пыталась одернуть, но он сказал: «Им тоже надо знать!». Оказывается, Светка погибла в этом доме. Как она туда попала – неизвестно, жильцов, кажется, опрашивали, но никто не видел ее входящей в подъезд. Это очень странно, ведь она просто ушла вечером в продуктовый. А родители ходили куда-то в гости, вернулись поздно… Светки дома не было. Тогда они позвонили в милицию.
- И как быстро они ее нашли? – Маша сбилась с дыхания, она и так с трудом успевала за братом, а говорить и вовсе было тяжело.
- Через несколько часов. Кто-то из нашего района заметил, как она сюда направлялась. Самое странное – зачем-то она поднялась на чердак. Что-то ей там понадобилось… И… она упала в технологическую шахту. Внутри работали вентиляторы или еще что-то в таком роде. Ее буквально разорвало на кусочки.
- Господи, боже мой! – Маша остановилась. – Андрей! Ты же не хочешь сказать, что тебе пришло в голову проводить расследование на месте?!
Брат тоже остановился. Стоял, полуобернувшись к Маше.
- Да нет, Мань, о чем ты говоришь. Расследование… Но я догадываюсь, зачем Светка туда явилась. Однажды она рассказала мне семейный секрет: ее отец работал на строительстве этой многоэтажки. Когда здание уже было возведено, и его комплектовали всякой техникой: лифтами, двигателями… один из строителей погиб. Очень странно погиб, Мань. Рабочие даже придумали легенду… Светка слышала ее от отца. Тогда, на поминках, он нам этого не говорил – просто хотел предупредить, чтобы мы сами не приближались к многоэтажке. А я не признался, что знаю легенду от Светки, он мог бы решить, что сам во всём виноват.
- Возможно, он так и решил, - съязвила Маша. – Он ведь повесился через месяц.
- Тоже вариант… - Андрюша вздохнул. – Светка просто казалась такой тихоней, а на самом деле была очень любопытная. Ей хотелось своими глазами посмотреть, что там такое…
- И ты тоже хочешь посмотреть, - кивнула Маша. – Понятно-понятно. Но вот что я тебе скажу: либо я сейчас узнаю, что это за легенда такая, либо мы разворачиваемся и идём домой. И ты идёшь вместе со мной, ясно? – добавила она тоном, не допускающим возражений.


- …Они собирались ставить эксперименты на людях в реальном времени. – Женщина сидела на кровати по-турецки, завернувшись в одеяло, и нервно затягивалась сигаретой. – Изучать реакции на явления аномального порядка. Еще по ходу строительства в стены, в перегородки вмонтировали специальную аппаратуру – для прослушивания, для ретрансляции звуков, примитивной генерации визуальных образов. Извини, можно, я выругаюсь? – она виновато взглянула на мужа.
- Если тебе хочется.
- Подлые ублюдки, вот они кто! Фашисты. Ненавижу их, просто ненавижу. Мы, обычные люди, для них всего лишь подопытные кролики.
- Ты имеешь в виду ФСБ?
- Не знаю… ФСБ, которое тогда еще называлось «КГБ», или что-то другое такого же типа – всесильное и засекреченное.
- Почему ты думаешь, что это именно они?
- Еще в институте я специально изучила всё, что касалось этого дома. Для этого и поступила в строительный… Само проектирование многоэтажки на пустыре уже было началом эксперимента. Операторам и наблюдателям отвели закрытую площадку на чердаке. Даже жильцов подбирали заранее – прошерстили «очередников», выискивая, кто по складу психики лучше всего подходит для подобных опытов. Здание специально не стали заселять полностью – чтобы «объекты» чувствовали свою изолированность не только от жилого массива, но и друг от друга. Люди, которые там сейчас живут, довольно странные…
- Я бы тоже, наверное, был странным, если б на мне ставили такие опыты, - задумчиво произнес мужчина. – А та школьница – она просто сунулась туда, куда не нужно? И наблюдатели ее ликвидировали, так?
Женщина зажгла новую сигарету.
- Нет, нет. Гораздо хуже. Когда Маркухина поднялась на чердак, операторов там не было. Площадка стояла пустой – просто пыльный закуток без освещения. Эксперимент так и не начался. Потому что зло – настоящее ЗЛО – пришло в дом гораздо раньше.


…Солнце палило просто нещадно.
Рабочие на захламленной строительной площадке двигались медленно, явно не горя желанием вкалывать по такой жаре. За углом почти законченного дома лениво ковырял землю экскаватор. Хотя стройка вошла в стадию завершения, расслабляться и сбавлять темп было рановато – оставалось многое доделать.
- Еще месяц-другой – и будем сдавать в эксплуатацию, - сказал начальник стройки прорабу. В бытовке, где они подводили итоги недели, было тесно, но, по крайней мере, прохладно.
- Поверить не могу, - проворчал прораб. – Я думал, что на всю жизнь здесь останусь.
Строительство не задалось с самого начала. Непонятно, как обошлось без летальных исходов. В первый же день один из рабочих напоролся на обрезок арматуры – едва откачали в больнице. Другого чуть не убило током при попытке наладить проводку. Когда доводили последние этажи, крановщик Васильев умудрился выпасть из кабины и переломать себе кучу костей – хорошо, в последний момент уцепился за перекладину лестницы. Регулярные перебои с подачей электроэнергии можно даже не брать в расчет. И постоянные поломки техники – тоже.
- Всегда будь оптимистом, - посоветовал начальник, наливая себе в стакан тёплой минералки. – Да ладно тебе, Артёмыч, скоро – на свободу с чистой совестью!
Артёмыч оптимистом никогда не был, да и вообще всё утро чувствовал себя как сам не свой. Груз прожитых лет никогда не был таким тяжелым. Ох, что-то случится. Причем почти наверняка именно сегодня.
- Мне это строительство по ночам сниться будет, - сказал он. – Знаешь, Пал Сергеич, вот помяни моё слово – когда-нибудь эта махина рухнет.
- А что ты хочешь? – покосился на него начальник. – Высказать особое мнение? Лучше и не пытайся. С нас подписку о неразглашении не просто так ведь брали. Да ну его к черту, действительно. В фундаменте дыра с два километра глубиной – а ведь будут людей здесь селить!
- Дыра… - хмыкнул Артёмыч. – Куда уж там – контора глубокого бурения! Да еще эти Сидорец с Проськовым под ногами путаются. Погоны, мать их, даже из-под робы видно.
Начальник понимающе кивнул. Прораб вспомнил эту парочку не случайно – оба «как бы рабочих» попали в бригаду мимо отдела кадров; на квадратных физиономиях было открытым текстом написано: «Комитет госбезопасности». Практическая польза от их «бурной деятельности» равнялась нулю, зато они постоянно всем мешались и совершенно точно что-то мудрили с перекрытиями. Начальник и прораб не сомневались, что среди рабочих есть и другие комитетчики, просто не настолько заметные. Сидорца с Проськовым, надо думать, прямо из школы ГБ взяли.
На стройплощадку въехал грузовик. Пока в вагончике-бытовке продолжалось обсуждение текущих дел, водитель, не выходя из кабины, быстро переговорил о чем-то с рабочими, и те, откинув борта кузова, извлекли оттуда довольно большой агрегат. Когда впоследствии прораб Артёмыч спросит, как выглядел шофер грузовика, выяснится, что рассмотреть его не удалось – лицо оставалось в тени. Как только агрегат покинул кузов, двигатель взревел, и грузовик выехал с площадки, быстро растворившись в клубах пыли. Единственное, что запомнили строители – номерные знаки машины были густо забрызганы грязью.
- Что это такое нам привезли? – удивленно спросил начстройки, наклоняясь к маленькому окошку. Прораб потеснил его плечом и тоже выглянул наружу.
- Понятия не имею, - признался он. – Да и не должны были сегодня ничего привозить.
- Пойдем-ка посмотрим, - распорядился начальник, и они вышли из бытовки.
Рабочие толпились вокруг агрегата, обмениваясь мнениями. Мнения, как понял Артёмыч, расходились: одни считали, что это – грузоподъемный мотор, другие – что компрессор. Протолкавшись через толпу, Артёмыч с начальником приблизились к агрегату. Голоса стихли.
Это был не мотор и не компрессор. Вернее, мотором устройство почти наверняка было, но только не грузоподъемным. Так или иначе, его технологическая принадлежность пока что оставалась загадкой. Массивный металлический корпус на четырех стойках, фронтально защищенный стальной решеткой, за которой просматривались длинные тонкие лопасти. Начстройки вздрогнул – ему померещилось, что под его взглядом лопасти немного сдвинулись по кругу.
Сбоку на корпусе чернела нанесенная краской надпись: «ОТК Главный завод».
- Мужики, - Артёмыч развернулся к строителям. – Это вообще ЧТО такое???
Над стройплощадкой повисла тишина.
- Ну что, - начал злиться прораб. – Никто ничего не знает, я правильно понял? Ну, вы даёте! Взяли, сгрузили хрень какую-то, и даже не спросили, откуда она взялась?
- Водила сказал – для нас привезли, - ответил кто-то из стоявших сзади.
- Я спросил, - послышался другой голос. – Он говорит – вам виднее, моё дело – баранку крутить.
- Угу, ну, и насколько же вам виднее? – раздраженно бросил Артёмыч. – Сидорец! – окликнул он широкоплечего парня, безуспешно делавшего вид, что ему всё фиолетово. – Не для тебя посылочку передали?
Сидорец ответил прорабу тяжелым взглядом. Ему очень не нравились намеки на его истинный статус. Но у прораба взгляд был потяжелее – Сидорец отвел глаза и чуть заметно качнул головой.

- Надо позвонить проектировщику, - сказал начстройки, когда они вернулись в бытовку, так и не получив от строителей мало-мальски связных объяснений. Он снял трубку телефона и набрал номер. – Чёрт, занято. Ты вахтёра спросил?
- Спросил. Он говорит – парень предъявил какую-то бумагу с печатями, что за бумага – вахтёр ни сном ни духом. Но пропустил-таки. Я хренею с таких работников. Им сюда ядерную бомбу привезут – никто и не почешется.
- Какую, к едрене фене, бумагу?! – возмутился начстройки. Он снова накрутил номер – короткие гудки.
- Не знаю, какую, - угрюмо ответил Артёмыч. Внутри у него нарастало беспокойство. – Давай с проектировщиком разбирайся. Не нравится мне это, - пробормотал он, выглядывая в окно. Получив втык от «командования», рабочие поторопились разойтись. У выхода с площадки виднелась шкафоподобная фигура Сидорца – не иначе, побежал своим командирам докладывать. Агрегат остался в полном одиночестве, матово поблескивая округлыми боками корпуса.
- Что еще за «Главный завод» такой? – спросил прораб, дождавшись, когда начальник снова швырнет трубку. – Чего они там выпускают?
- Чего-чего! Шлакоблочные плиты, смесители для ванной и всякую херотень непонятную! – прежде чем прораб сообразил, что начальник никогда не слыхал про Главный завод, тот пояснил: - Я, Артёмыч, вообще такого завода не знаю. И, насколько помню наших подрядчиков, никаких Главных заводов среди них нету.
- Прекрасно. Тогда кто же впарил нам эту бандуру?
Ответа на этот вопрос у начальника стройки не было. Его никто не предупреждал ни о чем подобном, и, кроме того, при всём своем богатом опыте, он не мог даже предположить, для чего используются такие агрегаты. Он всё набирал и набирал номер проектного бюро, но линия по-прежнему выдавала сигнал «занято». Прораб устало опустился на заляпанную штукатуркой табуретку и перелистывал подшивки поставочной документации, но «Главный завод» нигде не упоминался.
К тому времени, когда начстройки всё же дозвонился до проектировщика и поставил последнего в полный тупик – «Что еще за агрегат, кто привёз???» - устройство пропало с площадки. И никто не видел, как это произошло. В затвердевшей под солнцем земле остались лишь четыре вмятины от стоек.
Четыре НЕГЛУБОКИЕ вмятины.
Это просто добивало. Кто-то из рабочих, участвовавших в разгрузке, заметил, что агрегат, судя по весу, должен был войти стойками в землю по самое днище. Не в воздухе же он висел!
Улететь по воздуху он тем более не мог.

В час дня на стройке было объявлено чрезвычайное положение. Начальник эмпирически подсчитал стоимость беглого агрегата и озвучил для рабочих суммы возможных вычетов из зарплаты, в случае, если устройство доставлено по ошибке и кто-нибудь затребует его обратно. Было сформировано несколько мобильных поисковых групп, которым предстояло прочесать объект от подвала до чердака. Остальные рассредоточились по стройплощадке.
Снова допросили вахтёра. Вахтёр уверял, что через проходную и въездные ворота агрегат стройку не покидал. И вообще никто никуда не выходил – «не считая товарища Сидорца».
- Если на нас повесят кражу, минимум год тюрьмы обеспечен, - сказал Артёмыч начальнику. Тот посмотрел на прораба волком: надо же, а он бы сам ни за что не догадался! То, что на них повесят кражу – факт практически свершившийся, при условии, что объявится настоящий владелец сгинувшего механизма. И они ведь даже примерно не представляют, что же ИМЕННО им удалось потерять!
Они понуро стояли, глядя на следы от стоек механизма, а вдалеке слышались голоса рабочих.

Через полтора часа ситуация никак не изменилась к лучшему. Если агрегат действительно был (в чем начстройки уже втайне сомневался), на территории объекта и в непосредственной близости от него он точно не находился. Поисковые группы возвращались одна за другой – без новостей – и отсылались обратно с приказом «поискать получше». Начальник стройки поехал в отделение милиции, и поисками командовал прораб.

Около трёх часов пропавший механизм был найден – об этом прораб узнал по рации. Двое рабочих-монтажников – Шевчук и Маркухин - случайно заметили агрегат на чердаке в «отсеке» - помещении непонятного назначения, внесенном в проект уже после того, как была закончена коробка. Заметили «случайно» потому, что перед этим площадку успели проверить. Артёмыч распорядился не спускать с беглеца глаз, а сам лихорадочно обдумывал, как действовать дальше. Честно говоря, у него не было ни малейшего желания еще раз лично видеться с агрегатом, который – да, вот именно! – словно в прятки с ними играет. Дьявол знает, чего от этой бандуры ожидать.
А ведь предстояло еще объясняться с милицией. Сначала им привозят неизвестно откуда неизвестно какой механизм с маркировкой «ОТК Главный завод», потом эта штука скоропостижно исчезает, теперь она, оказывается, нашлась на чердаке – и кто после этого, спрашивается, дурак? Пока Артёмыч пытался принять хоть какое-то решение, с чердака ему сообщили, что устройство подключено к силовому кабелю.
Артёмыч всё не мог осознать суть последнего доклада, а «строитель» Проськов, слушавший рацию прораба, стоя за его спиной, уже бежал ко входу в здание. С происходящим следовало немедленно и очень предметно разобраться. За километр видна диверсия, вот только в чем она заключается? И кто из рабочих в ней замешан? Совершенно ведь ясно, что шуточки с не-пойми-каким-механизмом – не массовая галлюцинация, но, с другой стороны, однозначно это не коллективный розыгрыш осточертевших всем начстройки и прораба. В противном случае они с Сидорцом знали бы, что розыгрыш запланирован.
На то, чтобы преодолеть вверх по лестнице двенадцать этажей и добраться до «отсека», Проськову потребовалось три минуты – и не запыхался даже. В «отсек» он вошел решительным шагом (почти бегом!) и тут же направился к механизму, стоявшему точно по центру помещения; в обе стороны от корпуса тянулись черные электрошнуры. Двое монтажников, которым принадлежала честь находки, виднелись поодаль – они явно выдерживали безопасную дистанцию.
Когда внутри металлического корпуса что-то зашумело, и защитная решетка вдруг распалась на две створки, Проськов был уже слишком близко и не успевал остановиться. Ему в любом случае пришлось бы опереться рукой об агрегат, чтобы затормозить. Он видел, как лопасти за гостеприимно раскрывшейся решеткой молниеносно раскрутились, сливаясь в сплошной круг. Тренированный лейтенант госбезопасности бросил своё тело в сторону, но черные шнуры, протянутые от корпуса, взвились в воздух и обвили Проськова сзади, притягивая к воющему пропеллеру…
Монтажники застыли с раскрытыми ртами – парализованные страхом, они не могли даже кричать – а лопасти механизма вгрызались в грудь и живот захваченного в ловушку Проськова. По стенам «отсека» заколотили брызги крови. Шнуры отпустили шею и спину лейтенанта – необходимости удерживать его больше не было. За несколько секунд пропеллер перемолол грудную клетку, легкие, брюшную полость и впился в позвоночник. Визг терзаемых костей доносился, наверное, до первого этажа. Ноги лейтенанта медленно разъезжались, словно он пытался сесть на шпагат, но верхняя часть его туловища разлеталась окрошкой. Как и наблюдавшие за сценой «казни» монтажники, он не издал ни звука, только дергался, когда лопасти сжирали очередной сантиметр его плоти. На лице его замёрзло выражение ужаса, который умер, едва успев родиться.
Наконец, ноги Проськова подогнулись в коленях и уронили на пол нижнюю часть живота; голова упала сверху и откатилась в сторону. Обагренные дымящейся кровью лопасти замерли; створки решетки со стуком схлопнулись. Черные шнуры, зашуршав, втянулись в корпус.
Напоследок агрегат вздрогнул и застыл. Из-под решетки закапала кровь.
Только тогда оба монтажника заорали – в голос – и бросились прочь из «отсека»…


- Ты что-то совсем разволновалась, - мужчина потрепал жену по плечу. – Трясёт же всю… И куришь уже четвертую, не много тебе будет?
Она промолчала, дрожащими пальцами стряхнула пепел. Когда снова заговорила, голос ее уже не модулировал – звучал как-то безжизненно, словно самое страшное уже было рассказано. Она-то знала, что это не так.
- Следствие, конечно, вели в закрытом режиме. И, конечно, занимались этим не простые опера, а ребята прямо с Лубянки. Но они впали в полную прострацию. Пытались отследить, откуда поступил на стройку агрегат – никаких концов. Тем более не нашли никаких признаков существования Главного завода. Тех двоих монтажников обвинили в убийстве офицера госбезопасности. Но экспертиза показала, что к Проськову, пока он был еще жив, никто и пальцем не притронулся. Бывший прораб – с ним я и разговаривала – сказал, что лубянские поначалу зверствовали, но потом притихли. Всем было просто страшно. Ведь происходило нечто немыслимое, необъяснимое, сверхъестественное. И знаешь, что страшнее всего?
- Уже теряюсь в догадках.
- Когда Шевчук с Маркухиным удрали из «отсека», тот некоторое время оставался пустым. Ну, если не считать огрызков лейтенанта и самого механизма. Минут через десять туда набилось народу, но… механизма уже не было. И с тех пор его никто не видел. Но ходили слухи, что вскоре после того, как в дом въехали первые жильцы, один из них погиб примерно также. Поругался с женой на почве пьянки и ушел на чердак – приканчивать бутылку в одиночестве. Утром на него наткнулся лифтер…
- Задумка с экспериментом, я так понимаю, провалилась?
- Да, хотя не понимаю, почему… Так или иначе, проект свернули, здание доукомплектовали – и всё. Воображаю, сколько там до сих пор аппаратуры по перекрытиям простаивает. Может быть, аналитики грамотно оценили степень опасности, и начальство не захотело рисковать своими же. Плохо так говорить, но… забавно, что первой жертвой стал один из будущих экспериментаторов. Я уверена, что до последнего момента он чувствовал себя одним из хозяев жизни…
- Хозяева-то хозяевами, - мужчина тоже вытянул из пачки новую сигарету. Он пытался вспомнить, есть ли у него запас в кармане куртки. – Но что там насчет этой скважины, которую пробурили под фундаментом? Зачем она понадобилась?
Женщина снова замолчала. Формулировала то, что хотела сказать.
- Тут всё очень уж сложно, - произнесла она после длинной паузы. – Не исключено, что все эти опыты – только верхушка айсберга, а на самом деле… Дом ведь построили на геологически нестабильном участке. Они могли ожидать, что рано или поздно что-то поднимется из глубины. Вот почему операторов посадили на самом чердаке, хотя куда проще и удобнее было сделать им рабочие места в пустых квартирах.
- Не так уж это и удобно, - возразил мужчина. – Тогда бы их могли заметить соседи.
- Не обязательно, - женщина пожала плечами. – Выдали бы себя за жильцов – вполне даже логично. Но они выбрали именно чердак.
- Ожидая, когда ЧТО-ТО поднимется с глубины? Тебе не кажется, что это уже… слишком притянуто за уши?
- А в остальное ты поверил? – без особой надежды спросила женщина.
- С трудом, - честно признался мужчина. – Если бы я не знал, что ты потратила кучу времени на какие-то исследования… но мне и в голову не приходило, что тут такой сюжет. ОТК Главного завода… Скважина на два километра… Слишком уж круто.
Некоторое время в комнате было тихо. Женщина не обижалась – она понимала, что поверить в ее историю можно только с существенными оговорками. Так сказать – три пишем, один в уме. Он и так отреагировал очень адекватно – даже делал замечания. Умные замечания. Замечания по делу.
Что за Главный завод?
Для чего скважина в фундаменте?
- Я много об этом думала, - сказала она. – Видишь ли, когда начались большие стройки, здания возводили не только в высоту. Во многих случаях – особенно для крупных промышленных предприятий – создавалась разветвленная подземная сеть коммуникаций. Строители забирались в землю слишком глубоко, и, видимо, вскрыли какие-то тектонические пустоты… А там могло что-то быть. То самое настоящее зло. Зло, которое мстит за потревоженный покой, выкидывая на поверхность свои смертоносные подарки – да хотя бы с маркировкой «Главный завод». Ведь никакого Главного завода никогда не было…


Пространство перед входом в подъезд освещал фонарь. Света он давал совсем немного, да еще и помигивал, словно в сети падало напряжение. Возле многоэтажки не было никого. Маша подышала в замёрзшие ладошки и вопросительно взглянула на Андрюшу.
- Послушай, я не хочу туда идти, - сказала она.
- Там нет ничего страшного, - заверил ее брат. – Там просто тепло и ветер не дует. И мы не будем задерживаться, честное пионерское.
Дверь за ними тихо закрылась. Фонарь, подвешенный под козырьком, качнулся и погас.
…В подъезде царила такая же мёртвая тишина, как и на пустыре. Из-за дверей квартир не доносилось ни звука. Поднявшись на пару пролётов по лестнице, Маша и Андрюша присели у батареи.
В прямоугольное окно виднелось шоссе. Только почему-то сейчас там не было ни одной машины. Их собственный квартал выглядел отсюда так, словно находился на другой планете. На близкой планете, на спутнике – но всё равно пешком не доберешься.
- Не верю, что здесь живут люди, - сказала Маша.
- Почему бы им здесь не жить? – вопросом на вопрос ответил Андрюша. Он гипнотизировал взглядом люк мусоропровода. – Послушай, давай сходим на чердак? Ну, Мань, ну чего тебе – трудно? Сходим, посмотрим – и сразу же домой. Мать с отцом, наверное, уже угомонились и ломают себе голову – куда подевались детишки?
- Ага, а мы тут по чердакам лазаем, - огрызнулась Маша. – Вообще, не понимаю – что за нездоровый интерес?
Они поднялись на чердак. Решетчатая дверь была приоткрыта, тяжелый замок бесполезно болтался в петле. Андрюша потянул дверь на себя. Наверху гулко ухнуло – словно заработал и тут же отключился лифтоподъемник. Чердак как будто предупреждал незваных гостей: нечего сюда ходить.
Маша и Андрюша прошли еще два коротких лестничных марша и оказались, собственно, на чердаке. С того места, где они находились, чердак просматривался до противоположного конца. Машинные отделения, насосы; трубы под потолком, трубы на полу. Низкое гудение электричества.
- Ну, и что тебе здесь нравится больше всего? – спросила Маша. – Если хочешь, можешь повернуть какой-нибудь из крантиков. Будет не смешно, но вполне можно затопить двенадцатый этаж.
- Ха-ха, - ответил Андрюша. – Мань, ты когда-нибудь станешь эстрадной артисткой. – Он неторопливо зашагал по чердаку, такой непринужденной походкой, словно был у себя дома.
«Дома, - мелькнуло в голове Маши. – Мы никогда не вернемся домой». Она прикусила губу, пытаясь отогнать дурацкую, словно чужую, мысль. Озираясь по сторонам, она шла следом за Андрюшей. Шла и никак не могла понять – что ей такое бросилось в глаза в первую секунду, когда они сюда попали.
Слева по верху стены имелось множество окошек, за стеклами которых клубилась темнота. Между переплетениями труб свисали лампы: свет от них падал на пыльный пол и на кирпичную кладку. Перебираясь через очередную трубу, Маша чихнула – пыль попала ей в ноздри.
Наконец, они достигли вертикальной железной лестницы.
- И куда теперь? – поинтересовалась Маша. – На крышу? Ты только скажи, мне всё равно деваться некуда. Я здесь одна не останусь.
Андрюша вскарабкался по лестнице, подергал ручку низкой двери и вернулся обратно.
- Заперто, - с сожалением сказал он.
- Какое счастье.
- Мань, неужели тебе никогда не хотелось побывать на крыше? Где мы с тобой вообще бываем? Школа, дом, улица – так и вся жизнь пройдет.
- Я хочу, чтобы моя жизнь прошла спокойно, - пробормотала Маша. – Андрюш, ну теперь-то мы возвращаемся, да? Да?
- Ага… Еще только пять минут.
Взяв обратное направление, Андрюша приступил к более подробному осмотру чердака. До этого он, видимо, просто знакомился с местностью. Обычно Маша восхищалась любознательностью брата, но сейчас ей было не до восхищений. Андрюша старательно заглядывал во все пыльные уголки, толкал все двери, а у Маши уже звенело в ушах из-за электрического гудения.
- Андрюша, ну что ты пытаешься найти? – слабым голосом спросила она. – Если технологическую шахту, в которую можно упасть, то мы ее, кажется, только что прошли.
Андрюша встал под лампой и вытер руки об штаны.
- Не знаю, что я хочу найти, - сказал он. – Но я знаю другое. У этого чердака есть какая-то тайна. И, раз уж мы с тобой здесь…
- Ищи дальше, - обреченно кивнула Маша. – Когда найдешь, скажешь.
Через несколько секунд Андрюша уже взбирался по трубам, пытаясь заглянуть в темное окошко. Маша подошла к нему и встала рядом. Электрическое гудение усилилось.
- Андрей, ну там-то тебе что понадобилось?
- А вдруг то, что здесь живёт, смотрит на нас с другой стороны в окно?
Маша поняла – у брата разыгралась фантазия. Да что уж там – разыгралась! Разошлась не на шутку. Такое с ним бывало, если он прочитывал сразу очень много книжек.
В машинном отделении снова ухнуло. Вроде бы механизмы проверяли сами себя на работоспособность.
Загудело сильнее. Это уже было слишком громко. Это уже было ненормально.
- Андрей, спускайся! – позвала Маша. Но брат сам всё слышал, и ему это тоже не нравилось. Он медленно сползал к полу, стараясь не промахнуться мимо трубы.
Гудение сменилось оглушительным треском – и лампы погасли.

Чердака больше не было. Остался непроглядный мрак, пропитанный запахом бетонной пыли. Удивительно, но в этом мраке Маша и Андрюша прекрасно могли видеть друг друга. Как только освещение пропало, заложенные еще при рождении локаторы установили двустороннюю связь между братом и сестрой.
Но заблудившиеся в ночном небе самолеты тоже могут видеть друг друга на радарах – и не найти дорогу к аэродрому.
Андрюша слез с трубы и стоял теперь совсем рядом с Машей. Она нашла его руку и вцепилась в нее.
- Мань, ну пальцы же у тебя холодные, - шепотом сказал Андрюша.
- А чего ты шепчешь?
- Не знаю. Что-то случилось с электричеством.
- Могу заметить! Но что именно? И почему именно сейчас, когда мы здесь?! Надо выбираться на лестницу! Как мы найдем выход?
- Да очень просто. Мы стоим около стены. Выход спереди и справа от нас. Будем аккуратненько двигаться по стеночке, до угла, а там как раз и будет лестница.
Маша подумала: если свет отрубился по всему дому, на лестнице очень легко будет свернуть себе шею. Андрюша подергал ее за руку.
- Пошли, Мань. Держись за меня. Старайся ни обо что не споткнуться.
Маша и так старалась изо всех сил. Ей казалось – в темноте трубы расстыковываются, бесшумно сползаются к ним, группируются вокруг, откуда-то протягиваются руки… Она почти завизжала, когда неожиданно в голову пришла новая мысль:
- Эй! – крикнула она. – Тут есть кто-нибудь?!
Кто-то мог увидеть, как они пришли, мог прокрасться за ними и опустить рубильник на распредщитке. Чтобы испугать. Чтобы подростки больше не баловались.
Мрак промолчал в ответ. Но где-то недалеко лязгнул металл.
- Что… что это было? – дрожащим голосом спросила Маша. Она понимала – Андрюша этого знать не может.
- Возьми себя в руки, Мань, - голос у брата был относительно твердый, но Андрюша умел сохранять видимость спокойствия. И это совершенно не значило, что ему действительно спокойно.
- Здесь совсем близко, - сказал Андрюша, когда они, прижимаясь к стене, преодолели еще несколько метров. – Было б светло – за полминуты дошли бы.
За двадцать секунд, мысленно поправила брата Маша. Проблема в том, что на чердаке вовсе не светло.
Угол. Стена здесь уходила в сторону не под прямым углом, а скосом – градусов в тридцать. Отсюда они уже увидели бы лестницу, если б свет погас не только на чердаке. Но его, похоже, действительно не было во всём доме. Именно сейчас Маша всё-таки вспомнила, что она заметила, когда они вошли на чердак. Пустой дверной проём в скошенной стене. Он должен быть где-то рядом. Маша уже раскрыла рот, чтобы предупредить Андрюшу, но успела только сказать: «А…».
Потеряв равновесие, Андрюша провалился в пустоту.
Звук падения.
Маша отскочила от стены, будто получив удар током. Если бы под ноги ей подвернулась одна из труб, она бы просто разбила себе голову. Но трубы остались сзади.
- Андрюшка! Ты… ты там?
- О, черт, - ответил брат. Судя по всему, он пытался встать. – Мань, здесь дыра в стене.
- Андрюш, выходи оттуда! Выходи скорее!
- Я пытаюсь…
Дальше всё было очень быстро.
Из проёма потянуло холодным сквозняком, будто там заработала турбина.
Андрюша вскрикнул. Что-то длинное, гибкое со свистом рассекло воздух. Чиркнули по полу подошвы ботинок – словно Андрюшу сильно рванули за воротник.
- Маня, БЕГИ!!! Оно здесь!!! Оно меня держит!!!
Маша не могла бежать. Тело налилось свинцовой тяжестью.
Поток холодного сквозняка толкнул ее в грудь.
Чердак залило ослепительно-белое зарево – это перед глазами Маши рассыпались звёздочки.
По стенам застучало, заколотило – так бывает, когда начинается сильный дождь. Режуще запахло кровью. Стук сменился громкими шлепками.
А ТАК БЫВАЕТ, КОГДА МАМА БРОСАЕТ НА СКОВОРОДКУ КУСКИ ОТБИВНОГО МЯСА.
А потом струя горячей жидкости плеснула Маше прямо в лицо.


- После того, как мы похоронили Андрюшку – а от него и остались-то голова и ноги, гробик получился даже меньше Светкиного – родители как бы помирились. Они понимали – если бы не их дурацкая склока, мы сидели бы дома и нас не занесло в ту многоэтажку на пустыре. Конечно, они тоже жутко переживали, но старались поддерживать друг друга, ну, и меня, конечно же. Какое-то время они думали, что у меня заторможенность психики, потому что я не плакала и… оставалась всё такой же спокойной – ну, кроме момента, когда я прибежала, вся забрызганная Андрюшкиной кровью. Но у меня не было заторможенности – у меня наступил настоящий шок. Я никак не могла осознать, что потеряла брата навсегда. Я восприняла это так: да, страшно, да, Андрюшка погиб – но он ведь оживет? Я убедила себя в этом и старалась жить, как обычно: ходила в школу, делала уроки… Ну, а потом родителей тоже не стало. Они оставили меня у тётки, на пару дней, а сами поехали в Орёл, к бабушке. Отец вёл машину и не справился с управлением. На повороте их «копейка» вылетела на встречную полосу и врезалась в трактор.
- Ужас какой, ничего себе… - мужчина выглядел потрясенным. – Получается, я совсем не в курсе твоего прошлого. Ты рассказывала, что твой брат погиб… и твои родители… но чтобы ТАК… Почему ты раньше молчала?
- Тебе это не нужно, - она откинула светлый локон, упавший на глаза. – Моё прошлое – это мой кошмар. Моя боль. Говорят, что любовь – это когда можешь разделить свою боль с любимым, и станет легче. Но легче не станет, поверь мне. Я очень любила Андрюшку, и за секунду перед тем, как его кровь обрызгала мне лицо, я успела почувствовать, КАК ему больно. Всего лишь на момент – а помнить буду всю оставшуюся жизнь. У меня даже искры из глаз посыпались. Я и сегодня не должна была тебе ничего говорить. Прости меня, мой хороший.
Они улеглись, пытаясь заснуть, но сон не приходил. Женщина лежала, глядя в потолок широко раскрытыми глазами. Ее память вновь и вновь проигрывала ту жуткую сцену на чердаке многоэтажки.
В последний миг своей жизни брат цеплялся за ее сознание, как умирающий судорожно стискивает руку сидящего рядом близкого человека. На волнах запредельной частоты оцепеневшая в темноте девочка перехватила его страх, его боль, его обрывающееся дыхание. И она… не справилась. В мозгу что-то перещелкнуло, она оттолкнула брата.
И это, наверное, к лучшему. Ведь в следующее мгновение он был уже мёртв – и, как знать, какую еще информацию она бы могла… перехватить?
Впрочем, пока приём не успел прекратиться, на какой-то другой частоте она услышала еще ЧУЖОЙ голос. Голос, обращавшийся к ней.

Вечером следующего дня Маша решила заехать за мужем на работу и забрать его домой. Позвонила ему на сотовый – он сказал, что на вызове, и продиктовал адрес.
Маша раскаивалась, что своей историей и фантастическими теориями лишила мужа ночного отдыха. Это она на своих нервах может обходиться без сна. Он – другой. Он много работает, ему надо содержать их маленькую семью. Он должен хорошо высыпаться.
«Маленькая семья»… Между двумя переключениями передачи Маша положила ладонь на свой живот, ласково его погладила. Скоро в их семье станет больше на одного человечка. Муж еще не знает об этом, но он тоже очень ждет. Он будет просто счастлив, когда узнает.
Она обязательно скажет ему об этом завтра.
У них всё будет хорошо.
Вот только почему всё сильнее предчувствие, что будет ПЛОХО?
Маша озадачено взглянула на светофор. Она готова была поклясться, что он сверху вниз дал три красных света подряд. Впереди замигал аварийкой автобус. Маша объехала препятствие и продолжила путь. Оставалось недалеко – она знала этот район.
…У подъезда панельной высотки она заметила коллегу мужа и махнула ему рукой, выходя из машины.
- Уже закончили, Серёж? – спросила она.
- Привет, Маша, - Сергей улыбнулся ей и поправил лямку комбинезона. – Витюха там еще, наверху возится. Велел тебя встретить. Задержались сегодня. Ну и здоровый девайс нам подогнали – пока из упаковки вынули, пока вчетвером еле до машинного отделения доволокли… - он мотнул головой куда-то за спину. - Да еще без инструкции – хорошо, Витюха разобрался, что к чему.
- Здоровый… девайс? – переспросила Маша. У нее запульсировало в висках. – Се… Серёж, какой… что за девайс?
Сергей пустился в объяснения, но она вдруг перестала его слышать. Только видела боковым зрением, как шевелятся его губы. Но смотрела она на другое.
Вплотную к подъезду стояла разорванная картонная коробка, большая, метр на полтора. Обычная коробка, серый картон.
А сбоку надпись черным маркером: «ОТК Главный завод».
Буквы еще плавали перед ее взглядом, когда Маша, оттолкнув замешкавшегося Сергея, бросилась в подъезд. Она вдавила кнопку вызова лифта – но лифт не работал (ведь сейчас Виктор монтирует оборудование наверху!) – и тогда она побежала по лестнице. Она бежала, спотыкаясь, ловя рукой перила, а навстречу ей уже нёсся страшный, на высокой ноте, рвущийся на лету крик. Родившись где-то в недрах чердака, он повторял все лестничные повороты и неумолимо приближался к Маше.
Но боль успела первой – Маша еще не услышала крик, а ее тело уже словно кромсали на части стремительно вращающиеся лопасти пропеллера.
Глаза заволокло мутной пеленой, и Маша упала на ступеньки.


© Copyright: Олег Новгородов, 2007
  • 0

#32 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 09:53

Логово механизма

Кремлёвские звёзды кровоточаще багровели в темноте.
В сторону Боровицких ворот по Знаменке промчался правительственный «ЗИЛ». Высокий седой мужчина проследил взглядом за красными габаритами «сто четырнадцатого», открыл дверь своей машины и поставил ноги на тротуар. Затем он выбрался из салона и полной грудью вдохнул ночной воздух.
По тротуару широким шагом приближался помощник седого мужчины. Развевающийся от ветра черный плащ придавал ему сходство со сказочным волшебником, а спрятанное в поднятый воротник испорченное оспой лицо вносило коррективу: злой волшебник-маньяк. Помощник был молод – ему не исполнилось еще и тридцати – но за свою недлинную жизнь он успел приобрести именно такую репутацию. Волшебник. Злой волшебник. Гениальный маньяк.
- Андрей Андреевич! – обратился он к шефу. – Всё получилось! Всё именно так, как я и думал! Они его потеряли!
Седой мужчина растеряно поморгал. Точнее, кому-то могло показаться, что это моргание от растерянности. Но помощник знал – шеф никогда не бывает растерянным. Ни единой секунды.
- Не могу поверить, - признался шеф. – Неужели этот набор железок… ожил?
Оспенное лицо в воротнике колыхнулось – помощник мотнул головой.
- Не совсем ожил. В прямом понимании этого слова он – не живой. Даже не робот. Теперь это – явление. Но оно будет служить НАМ.
- Пострадавшие есть? – хмуро спросил шеф. Он был именно растерян, хотя старался не выдавать чувств. Злой волшебник – не тот человек, которому можно показывать свои слабости. Он предан… но преданность бывает и с обратным знаком. А помощник предан не столько своему шефу, сколько ДЕЛУ шефа.
- Погиб один из чекистов, - сообщил помощник. – Сейчас там чуть не вся Лубянка собралась. Но они ничего не найдут.
- Замечательно, - без выражения произнес шеф. - Значит, теперь у нас есть, как ты выражаешься, «явление». Явление, от которого мы не знаем, чего ждать в будущем.
- Как раз таки знаем, Андрей Андреевич. Разве я когда-нибудь ошибался?
- Надеюсь, что ты и на этот раз не ошибешься. Слышишь? Я очень на это надеюсь.




Светлана выглянула в окно.
На улице шел снег. Он устилал белоснежным ковром узкую площадку между пятым и седьмым корпусами и дальше – насколько глаз хватало – всю территорию клиники. На снегу виднелась цепочка следов – это ушла домой процедурная сестра. Неделю назад снежный покров сохранил ненадолго такую же цепочку – только оставил ее неизлечимый больной с манией убийства. Каким-то образом он выскользнул из палаты, сломал дверь служебного входа – и исчез. Поиски велись до сих пор, но маньяк-убийца словно в воду канул. Вернее – растворился в снегопаде, став его частью, призраком, который материализуется, лишь выбрав себе жертву и приготовив нож для удара. В клинику он попал после того, как изрубил на части топором семью своих соседей.
Сегодня в отделении было до странного тихо. Обычно шум стоял такой, что хоть на стенку лезь. Раньше Светлана работала в более спокойном санаторном отделении: нервотрепки меньше, а зарплата – больше, но, когда вышла замуж, работа сутки через трое перестала ее устраивать, а перевестись можно было только к буйным.
Смена заканчивалась. Напарница Светланы уже пришла, но еще находилась в раздевалке для персонала. Впрочем, Светлане предстояло дождаться ухода посетительницы: главврач лично позвонил на пост и попросил дать этой девушке свидание с одной из пациенток. Это было против правил и уж точно против режима, но раз главврач распорядился... Светлана впустила странную визитершу – девочка как с обложки журнала, чего она, спрашивается, здесь забыла? – и дала ей двоих санитаров для подстраховки. Гаврилова, правда, и так из смирительной рубашки не вылезает, но с «острыми» ничего нельзя знать заранее.
Без пяти восемь вечера. Если через пятнадцать минут она не будет на остановке, то пропустит трамвай до метро.
В коридоре послышались шаги. Светлана поднялась из-за стола и выглянула в дверь: посетительница осторожно шла по кафельному полу, словно стараясь не поскользнуться, а по бокам топали санитары. Один из них – Руслан – зловеще ухмылялся левой половиной лица, но он почти всегда такой.
- Пообщались? – устало спросила Светлана девушку-модель.
Та неопределенно кивнула.
- Я смотрю, она у вас совсем плоха.
- Пичкаем ее успокоительными, по-другому – никак. Четыре раза вскрывала себе вены. Если снять смирительную рубашку, разобьет себе голову. И всё равно она не жилец, рано или поздно что-нибудь с собой сделает. В детстве пережила шок – погиб ее брат, недавно вот мужа потеряла. Он обслуживал лифты и… говорят, его затянуло в механизмы. Всё это произошло у нее на глазах. Но, раз вы ее подруга или родственница, должны сами знать.
- Я далеко не всё знаю, - вздохнула модель. – Но знаю одно. Она уверена, что смерть брата и смерть мужа как-то связаны. Вы ничего об этом не слышали?
Светлана покачала головой. Даже если бы она и слышала что-то подобное, у нее не было ни времени, ни желания выкладывать информацию этой козе.
- Что ж, спасибо, - кротко ответила коза. – Выпустите меня, ага?
Они спустились на первый этаж, и Светлана своим ключом отомкнула замок служебного входа. Визитерша засеменила по снегу на своих каблуках-шпильках, а Светлана, заперев дверь, вернулась в кабинет.
Когда она входила, ей померещилось, что в конце коридора затаилась какая-то тень. Затаилась и смотрит на нее. Наверное, Руслан. Любит подглядывать откуда-нибудь из укромных уголков.
Руслана перевели в отделение для «острых» из морга, где, по слухам, его поймали за актом некрофилии. Светлану это особо не удивляло – за пять лет работы в Алексеевке она чего только не насмотрелась, а с обязанностями Руслан более-менее справлялся. И всё же ей частенько становилось не по себе, когда она ловила его взгляды из тени. Он словно бы ощупывал ее. Да не лапал за грудь или задницу – ИЗНУТРИ ощупывал, грубо прикасался ладонями к легким, печени, селезенке.
Если дать волю фантазии, можно представить, как его руки взметаются над ее телом, разбрызгивая капли артериальной крови…


Всё еще набирая высоту, самолет лёг в вираж, разворачиваясь под прямым углом к взлетной полосе. Крыло провалилось куда-то под фюзеляж, тёмно-синее море леса поплыло. Мотор ревел оглушительно и надсадно, наушники не спасали. Димка сидел в левом пилотском кресле и боялся, что дверца с его стороны откроется, и он выпадет из кабины.
Ему, блин, не следовало этого делать. Не следовало подниматься в воздух. Он приехал на аэродром посмотреть самолеты. Пофотографировать. И как его уломали «покататься»? «Вам понравится, не сомневайтесь… да вы не бойтесь, у нас отличная техника, сами же на ней летаем». Вы и летайте. А у него вот-вот сердце из горла выскочит прямо на приборную панель.
- Высота наша – сто пятьдесят метров, скорость – сто восемьдесят, мы на кругу, - послышался в наушниках голос инструктора. – Сейчас вы можете взять управление. Беритесь за штурвал, Дмитрий, не бойтесь!
Преодолев напряжение в шейных позвонках, Димка повернулся к лётчику. Тот убрал со штурвала руки и приглашающе кивнул. Машина выровнялась, закончив разворот, и спокойно шла по прямой.
Димка недоверчиво положил пальцы на «рога». Ощущение было такое, что «Тэшка» обязательно рухнет просто от того, что штурвал держит не тот человек.
- Смелее, Дим, он не укусит, - Штурвал и правда не кусался, зато подёргивался беспокойно… опс, порыв ветра в борт… ВАЛИМСЯ НА БОК!!!
- Чуть отклоните влево, - сказал инструктор. – Вот так, хорошо. Ориентируйтесь по авиагоризонту, вот, я вам его показывал. Надо, чтобы планка стояла ровно.
Планка стоять ровно не хотела – «Тэшку» мотало совершенно безбожно. Лес внизу, казалось, никогда не кончится. А Димке хотелось, чтобы он кончился. Чтобы они еще три раза развернулись, как положено, и вышли обратно к полосе, и пусть этот Талалихин машину сажает, больше Димка близко к ней не подойдет.
- Отлично, теперь давайте развернемся на девяносто градусов. Старайтесь держать угол наклона не больше тридцати.
Проклиная всю авиацию на свете, Димка наклонил штурвал. Звук мотора неуловимо изменился, и Димка вдруг сообразил: если неприятность может произойти, она произойдет. Именно с ним, именно здесь и именно сейчас.
- Очень хорошо, нормально получается, - похвалил инструктор.
У Димки уже цепенели пальцы. Он прикидывал, как будет отдирать их от «рогов», когда понадобится это сделать. Например, если произойдет чудо, и они успешно сядут.
- Ориентируйтесь на серую высотку, - инструктор махнул рукой вперед. Димка нашел взглядом указанный ему объект и напугался еще больше – высотка виднелась так безнадежно далеко, что до нее, казалось, они не долетят никогда.
- Очень здо… что за?... – краем глаза Димка видел, как летчик склонился над приборной панелью, всматриваясь в подрагивающие стрелки.
Тон звучания двигателя опять поменялся: несколько коротких взвизгов на высокой ноте, опять сухой рёв… визг…
Под капотом что-то задымилось.
Стрелки упали на нули.
Сквозь лобовое стекло сразу стало плохо видно. Дым мгновенно окутал кабину.
- Горим… - прошептал Димка, тут же отцепляясь от штурвала. Если бы он мог, выпрыгнул бы из самолета. Он услышал, как инструктор говорит кому-то: «Это два-один-шесть, у нас проблемы, идем на аварийную». Чужой, бесплотный голос: «Два-один-шесть, что у вас?». Губы пилота зашевелились, и Димка разобрал его ответ: «Движок клина словил».
Пропеллер остановился. Димка хотел закрыть глаза, не смог и начал читать молитву. Он просил бога спасти его, сделать хоть что-нибудь. Всё его существо протестовало против неминуемой и очень близкой гибели.
Пилот-инструктор был молодым, и, возможно, не самым опытным летчиком в аэроклубе, но он прикладывал все усилия, чтобы аварийная посадка обошлась малой кровью. Он вовсе не хотел убить себя и своего пассажира. Самолет резко пошел вниз, к лесу – летчик намеревался набрать в снижении скорость, чтобы ее хватило проскочить над верхушками деревьев и грохнуться не на них, а в поле – или, если очень сильно повезет, сложным маневром вывести «Тэшку» на дорогу. Рывком передернув кран подачи топлива, пилот выругался, но про себя: целую неделю машина подавала сигналы тревоги, двигатель то и дело сбивался с режима, и ни у кого руки не дошли проверить, что за беда. Вот вам и «сами летаем».
Треск. Оглушительный треск. Законцовка левого крыла чиркнула по дереву. «Тэшку» повело в сторону, крутануло, и…
Обломки посыпались в лес, между стволами сосен.


Генка дожидался Алю два с лишним часа. За это время он успел полазить по Интернету, посмотреть фильм «НЛО – необъявленный визит» (четвертый выпуск) и без особого удовольствия провести почти пятнадцать минут, разговаривая по мобильному с бывшей женой. Три года назад Галина без объяснений ушла от него к родителям, а теперь звонила чуть не каждый день и упрекала в том, что он «разрушил семью». Во всех этих упреках легко просматривалась мысль: я хочу вернуться назад… и попортить тебе еще нервов. Отработав стандартною программу, Галина ядовито осведомилась: ты что, опять у ЭТОЙ? И швырнула трубку.
Генка «отомстил» зануде, приготовив для Альки лёгкий ужин. А та где-то капитально застряла.
Генка не был Альке ни мужем, ни любовником, ни даже братом. Тем не менее, у него имелись ключи от ее квартиры и разрешение являться туда в отсутствие хозяйки. Генка был единомышленником – а это порой значит куда больше, чем коллега или даже друг.
Впрочем, за пять минут до того, как в дверь позвонили, Генка уже собирался отваливать. Алькин мобильник не отвечал, а у него и свои дела имелись.
- Где тебя черти носили? – сурово спросил Генка, пропуская Альку в прихожую.
- Не поверишь – была в психушке, - сообщила Алька. – Я бы вернулась раньше, но пришлось потратить кучу времени, чтобы меня туда впустили.
- Странно, что тебя выпустили, - хмыкнул Генка, помогая девушке снять шубку.
- Свои остроты прибереги для цирка. Помнишь, я говорила тебе, что собираюсь раскопать кое-что экстра-экстра-экстра? Так вот, я это сделала. Вау!
- Блин. Только не говори, что дочка мэра опять участвовала в спиритическом сеансе и вызвала дух Филиппа Киркорова.
- Не угадал. Ты мне перекусить сделал?
- Я грел твою овощную смесь собственным телом.
Алька споткнулась об тапочки.
- Гена… если можно… погрей всё-таки в микроволновке. Боюсь, мне твои тридцать шесть и шесть погоды не сделают. А, пока занимаешься разогревом, попробуй вспомнить самое странное из того, с чем мы с тобой сталкивались.
Загрузив в печь тарелку с едой, Генка установил таймер и всунул в зубы сигарету.
- Ну-у-у, эт-та-а-а… Псевдоличности клонов, - он стал загибать пальцы. – Эксперименты с пространством-временем. Свидетельства загробной жизни. Э-э-э… Старые добрые инопланетяне считаются?
- Оставим этот примитив Малдеру со Скалли. Самое таинственное происходит с нами, вокруг нас и поблизости от нас, только никому и в голову не приходит, что в этом есть какая-то тайна.
- Тебя, случаем, не передержали в психушке? – покосился на нее Генка. – Я что-то ни слова не понял из того, что ты сейчас прогнала.
- Тогда давай по порядку, - Алька не обиделась: она с удовольствием дымила сигаретой. Порывшись в сумочке, она достала карманный компьютер и открыла текстовой файл. – Читай всё от начала до конца. А я пока попытаюсь съесть это… эту овощную смесь.

«В конце шестидесятых годов за пределами юго-восточной части города производились буровые работы; достигнутая глубина скважины составила порядка 2-2,5 км. Городские и федеральные власти информацией о назначении скважины не располагали, однако по неизвестным причинам работам не препятствовали. Вскоре после завершения работ прилегающая территория была оцеплена силами (вероятно) КГБ (???); чуть позже на этом месте началось возведение многоэтажного жилого здания.
Бывшие руководители КГБ не подтверждают, что на их сотрудников была возложена охранная функция, и это наводит на предположение: объект охранялся некой сторонней организацией, либо связанной напрямую с высшими уровнями федеральной власти, либо существующей самостоятельно. Руководство Комитета было настолько не в курсе происходящего, что тайно внедрило нескольких своих агентов в строительные бригады для получения хоть каких-то данных.
Проектирование и согласование объекта были проведены установленным порядком. При этом не ясно, по каким критериям выбиралась географическая точка, не отвечающая целому ряду норм безопасности. Так же, будущие жильцы обрекались на неудобства, поскольку ближайшая транспортная линия располагалась на расстоянии километра.
Не исключено, что здание изначально планировалось возвести НАД скважиной, а удаленность относительно автодороги и жилых кварталов обеспечивала некую изоляцию от внешнего мира.
Согласно докладам оперативников, строителям приходилось сталкиваться с многочисленными сложностями: неустранимые поломки техники, перебои в электроснабжении, отставание от графика. Особое беспокойство вызывала скважина в фундаменте здания. Некоторые рабочие утверждали, что слышали глухой шум, доносившийся с глубины; по отдельным свидетельствам, это был шум множества ГОЛОСОВ. Участники стройки находились в постоянном психическом напряжении, которое, несомненно, было вызвано близостью скважины. С этим можно связать и слишком высокий уровень травматизма среди строителей, зашкаливающий за нормальные статистические показатели. Тем не менее, разговоры о негативном воздействии скважины пресекались со стороны начальства стройки.
Руководство КГБ не раз намеревалось посетить строительство лично, но всякий раз получало прямой запрет, поступавший из высших инстанций.
Незадолго до окончания плановых работ на стройку был доставлен механизм неопределенного назначения. Отправитель не установлен. Документации к агрегату не прилагалось, на корпусе имелась только маркировка «ОТК Главный завод». До выяснения подробностей агрегат оставался на стройплощадке перед домом, но исчез оттуда и был обнаружен уже непосредственно в здании, на чердаке. Через несколько минут произошло самопроизвольное срабатывание двигателя, сопровождавшееся раскрытием защитной решетки пропеллера и раскручиванием лопастей. В результате по неосторожности погиб один из оперативных сотрудников (старший лейтенант КГБ Проськов), поднявшийся на чердак с целью осмотра агрегата. До прибытия следователей агрегат некоторое время оставался без присмотра и вновь пропал. Найти его повторно не удалось, несмотря на тщательное обследование всех помещений и технических отсеков здания.
Информация по данному инциденту была немедленно засекречена, однако появилась впоследствии в виде слухов. Возникла легенда, ключевым персонажем которой стал одушевленный (!!!) механизм, скрывающийся (!!!) где-то в здании и нападающий (!!!) на людей.
Через двенадцать лет после сдачи дома в эксплуатацию последовательно, с интервалом в один год на чердаке произошло два несчастных случая. Первой погибла ученица седьмого класса местной школы: по заключению следователя, она упала в шахту воздуховода. Второй жертвой стал бывший одноклассник погибшей, который поднялся на чердак вместе со своей сестрой. Они провели там около четверти часа, затем на чердаке отключилось освещение. Детям пришлось добираться до выхода в темноте, при этом мальчик заблудился и (???) был убит, вероятно, наткнувшись на кабель высокого напряжения».

Геннадий вернул Альке КПК.
- Что это? – поинтересовался он. – Алевтина, признайся: ты эту страшилку всю ночь сочиняла?
Алька кивнула.
- Само по себе это не более чем набор странных, может быть даже искаженных фактов. Но любопытно, что сестра того мальчика, которого – там не указано – разнесло на кусочки, была уверена в реальности легенды о блуждающем механизме. Причем настолько уверена, что подняла все архивные файлы, до которых ей удалось добраться, нашла даже бывшего прораба с той стройки и слепила из всего этого собственную, очень своеобразную гипотезу.
- Что еще за сестра «того мальчика»?
- Некая Мария Гаврилова. Как выяснилось, мы с ней учились в одном институте, только я поступила на первый курс, когда она закончила четвертый. Поэтому встречаться нам не доводилось. До последнего времени жила в квартире своих родителей, неподалеку от той самой многоэтажки, с мужем, от которого ждала ребенка. Муж работал наладчиком лифтового оборудования, месяц назад он тоже погиб. У Марии случился выкидыш, и она угодила в психушку…
- Минутку, это ты к ней сегодня ездила?
- Правильно мыслишь. Я постаралась ее разговорить, насколько это вообще было возможно: она сидела передо мной в смирительной рубашке, накаченная реланиумом, да еще компанию нам составляли двое санитаров. Кое-что она всё-таки сказала. После того, что случилось с ее братом, она всю жизнь ждала, что механизм однажды вернется к ней и опять лишит ее кого-то из близких. Она утверждает, что на упаковке от той детали, которую монтировал ее муж в момент смерти, имелась надпись «ОТК Главный завод».
- И какая у нее была гипотеза по этому поводу?
- Она, видишь ли, разыскала копии с проекта, по которому возводили здание, и обнаружила там разные необычности в планировке. В проект внесли отдельное закрытое помещение на чердаке – в котором, кстати, и нашли агрегат после того, как он исчез со стройплощадки. Кроме того, Гаврилова вытрясла душу из бывшего прораба, и он ей признался, что подозревал сотрудников гэ-бэ в установке спецоборудования между перекрытиями. Но гипотезы у Гавриловой пока еще не было, а появилась она чуть позднее. Кто-то прознал о ее активности и, прикинувшись «компетентным источником», вбил ей в голову мысль, что спецлаборатория Комитета планировала вести на жильцах опыты по реакциям на сверхъестественные явления. Якобы, даже жильцов туда вселили особо чувствительных. Но из-за неуправляемого агрегата, от которого все так и ждали какой-нибудь беды, задумка накрылась.
- Хоть убей, не вижу здесь гипотезы.
- Нет, это именно ее гипотеза. Ей ведь не выдали всё открытым текстом, а так – подбросили мутных намеков. Остальное она додумала сама. И еще она полагала, что механизм – это порождение геологических недр, куда неосмотрительно вторглись прокладчики подземных коммуникаций.
- Оп-па, вон даже как.
Алька достала из сумочки диктофон и поставила его на стол.
- Я хочу, чтобы ты послушал, как об этом рассказывает сама Гаврилова.
Щелкнула кнопка «пуск», динамики зашипели. Генка наклонился ближе к диктофону, вслушиваясь в голоса.
«-…постарайтесь понять, тектонические пустоты – это совсем другой мир, не такой, как на поверхности. Это по сути иное измерение… Там… там какая-то энергия, не электричество, концентрированная субстанция. Я не знаю, что она из себя представляет. Но, но…
(Мужской голос):
- Вам плохо, Маша? Вызвать сестру?
- Нет… нет… не надо. Я должна сказать. Дайте мне сказать… Послушайте, э-э-э…
(Алькин голос):
- Алевтина.
- Алевтина, то, что есть в этих пустотах, в полостях земной коры – оно способно мыслить. Оно осознает себя. Почти наверняка это так. И оно всё знает про нас.
(Алька):
- Энергия обладает самосознанием и может думать?
- Да, да! – (раздраженно). – Она существует сама по себе, может быть, это тот самый ад, преисподняя, понимаете? Понимаете? Коллективный разум, он формировался там со дня, когда принял в себя первую человеческую душу. Люди забрались в землю слишком глубоко и вскрыли этот ад. Он пришел в движение, он… он… Там, под тем домом, пробурена скважина в два километра, вы знаете? Вы ЗНАЕТЕ???
(Мужчина):
- Маша, спокойнее, спокойнее. Сейчас позовем сестру, она сделает вам укол…
- НЕ НАДО!!! Не надо укол, вы меня убиваете этими уколами! Всё равно я не могу, НЕ МОГУ спать!!!
(Мужчина):
- Всё, девушка, свидание закончено.
(Алька):
- Спасибо. Простите, что побеспокоила вас, Маша, - шум – очевидно, Алька придвинула диктофон к себе. – Выздоравливайте.
- А… Аля… Алевтина!!! Это оно, то, что там, под нами, это ЕГО механизм!!! «ОТК Главный завод» - это его шутка, ЕМУ это смешно!...».
Алька остановила кассету.
Генка выпрямился.
- Ну что же, - произнес он. – Вполне тематический бред женщины, перенесшей не один нервный срыв. Химеры воспаленного мозга. Рациональное зерно есть только в истории о запланированных экспериментах с реакциями на аномальщину. Потом, кто тебе сказал, что Гаврилову умышленно сбили с толку дезой? Отставные спецслужбисты частенько неофициальным порядком сливают секретную информацию, иногда – просто из чувства гражданского долга, забесплатно.
- Геннадий, сейчас я тебя удивлю, - Алька закурила новую сигарету. – Я долго и серьезно изучала эту историю. Комплексно: со строительством, с агрегатом-убийцей, с его жертвами и со всем прочим. Так вот. Подземная субстанция – это не шизоидный бред Гавриловой. Это реальность, дружок. А вот по поводу опытов над жильцами – как раз таки полная деза. И пустили ее для того, чтобы Гавриловой даже и в голову не приходило никаких других версий.
- Ну, и?…
- Опыты действительно были запланированы. И их никто НЕ ОТМЕНЯЛ. И они успешно проводились!
- Тогда в чём фишка? – нахмурился Генка.
- Гена, жильцы этого дома сами ставили на себе опыты!


Примерно за месяц до этого разговора очень пожилой человек сидел с газетой у телевизора и слушал, как внучка за компьютером пощелкивает клавишами.
«Слишком много времени она проводит в Интернете», подумал пожилой человек. Он говорил об этом родителям, но тех не очень интересовало мнение чудаковатого старика. Интернет, как-то пыталась объяснить ему дочь, это часть современной жизни. Огромная часть. Ребенок должен участвовать в современной жизни, а не замыкаться только на учебе. Так-то оно так… хотя и непонятно, почему учеба – это плохо… но у внучки появились странные, несвойственные ее возрасту интересы. Пожилой человек разбирался в Интернете куда лучше, чем предполагали дочь и ее муж, и как-то однажды он заглянул на сайты, внесенные внучкой в «Избранное». Это были ресурсы, посвященные аномальным явлениям, НЛО и призракам.
Он отложил газету и потянулся за пультом телевизора, но вздрогнул, услышав вопрос внучки:
- Деда, а что такое «Главный завод»?
- А что там пишут про Главный завод, внучка? – спросил он нейтральным тоном.
- Хочешь, покажу? Иди сюда.

…Девушка, задавшая на одном из сайтов вопрос о Главном заводе, оказалась очень коммуникабельной. Не составило труда убедить ее встретиться в неприметном скверике, неподалеку от Нового Арбата. Пожилой человек узнал Альку первым: задумавшись, она брела по усыпанной гравием дорожке, не глядя по сторонам, и остановилась, когда ее окликнули:
- Алевтина?
- Да, я.
- Очень приятно. Меня зовут Петр Афанасьевич. Может, присядем? – он указал на скамейку.
Алька, по-прежнему ломая себе голову, что от нее хотят, послушно уселась.
- Много лет я держал это в тайне, но сейчас тайну можно раскрыть. Я принимал участие в проекте «Дом на пустыре».
- Вы были строителем? – насторожилась Алька. Ей не так сильно повезло, как Гавриловой: прораб успел умереть, а больше никого вычислить не удалось.
- Нет. Я был в охране. И не при строительстве, а при бурении скважины. Вы слышали про скважину?
- Слышала, - кивнула Алька, подумав немного.
- Сейчас ее закрыли. Очень надежно, я надеюсь; положили сверху бетонные плиты в несколько слоев. Их можно увидеть, если спуститься в подвал – только надо знать, где смотреть.
- Что это за скважина?
Петр Афанасьевич прищурился, глядя на солнце. Он словно не расслышал вопроса, и Алька хотела повторить (вдруг старик вообще забыл о ее присутствии?). Но тут он произнес:
- Заренский.
- За… простите, кто?
- Андрей Заренский. Старое чудовище. Очень умный, очень влиятельный, очень сильный. Это была ЕГО скважина, ЕГО дом, ЕГО идея. Хотя нет, идея принадлежала его помощнику. Скважину бурили в полной тайне от всех, и даже кэгэбэшники туда не лезли. Им запретили. Сам генсек запретил.
- Андрей Заренский был человеком генерального секретаря? Его ставленником, доверенным лицом? Кем?
- Думаю, это генеральный секретарь был ставленником Заренского. Практически уверен в этом потому, что сам работал на Заренского достаточно долго, чтобы кое-что увидеть и сделать выводы. А выводы меня еще в разведшколе учили делать.
- Вы разведчик?
- Да, именно из разведки Заренский забрал меня к себе. Из Швейцарии. Я еще за полгода понял, что меня проверяют, причем проверяют не свои, не чужие… а кто-то еще. Потом меня пригласили на собеседование.
- Теневое правительство?
- Нет, гораздо серьезнее. Теневое правительство так или иначе вынуждено считаться с официальной властью… а Заренский не считался ни с кем. Алевтина, я не буду посвящать вас в подробности его дел. Заренского больше нет в живых. Но я расскажу вам о скважине. Странно это всё было. Больше даже жутко, чем странно. Когда наши бурильщики вышли на заданную глубину, стало слышно, как внизу что-то гудит, словно там электростанция работает. Ночью к нам привезли зэка… вора в законе – серьезный был мужик, весь в наколках – и столкнули его в дыру. Летел он долго, секунд десять, кричал, но всё тише и тише… а потом мы увидели, как в темноте что-то зажглось. Какая-то красная точка, вроде угля раскаленного. Я тогда подумал, что он загорелся. Мне стало не по себе, я отвернулся от скважины; смотрю, а Заренский тут же за всем этим наблюдает и переговаривается с помощниками. Они всегда втроем ходили: сам Заренский, полковник один из контрразведки и еще татарин какой-то, молодой очень; со скважиной – это он придумал. Говорили, Заренский его с физфака МГУ к рукам прибрал за особую гениальность. Так вот, они переговаривались, и вид у них был такой многозначительный, словно заранее знали, как скважина на зэка отреагирует.
- Боже мой, - выдохнула Алька.
- А на следующий день доставили детали от механизма. От ТОГО механизма. Их опускали в скважину в специальных контейнерах, по одной – даже самые мелкие, и держали там по нескольку часов. Когда подъемник вытаскивал их наверх, они светились… фосфоресцировали, будто чем-то заряженные. На всё про всё понадобилось больше трех недель, потом детали под охраной отвезли в лабораторию… в жилой квартал, и там из них собрали агрегат. Это я знаю точно, потому что охранял его всё то время, пока шло строительство на пустыре.
- Маркировку «ОТК Главный завод» нанесли в лаборатории?
- Честно говоря, я не помню. Возможно, что да. Я сам этой маркировки на механизме не видел. Но одно из предприятий Заренского неофициально так и называлось – «Главный завод». Да, о чем это я… Многоэтажку еще достраивали, когда приехал тот парень… младший помощник, велел загрузить агрегат к нему в грузовик, а мне приказал ликвидировать лабораторию… и сборщиков.
- А… а что было дальше со сборщиками из лаборатории? – тихо спросила Алька.
Петр Афанасьевич улыбнулся.
- Милая Алевтина… это не тот вопрос, на который я хотел бы вам отвечать.
Алька непроизвольно отодвинулась дальше по скамейке. Если бывший разведчик и заметил ее движение, виду он не подал.
- Хорошо, - сказала Алька. – Тогда на какие вопросы вы бы хотели ответить?
- Например, я бы ответил на такой вопрос: кого Заренский поселил в новостройку? Отвечаю. Своих людей. Друзей, помощников, приближенных сотрудников… родни у него не было. Собирался и сам туда переехать, но… так и не собрался.
- Что помешало?
- Смерть. Забавно, иногда я думаю – огромная власть не спасла его от смерти. Нелепой смерти. А ведь он, пожалуй, мог бы найти ключ к вечной жизни. К нему в руки стекались данные по всем научным открытиям. Но своим помощникам он доверял очень выборочно и старался всё успеть сам. И не успел… Вместе с Заренским ушла в небытие и его империя.
- А тем двоим, его помощникам… ничего от империи не досталось?
- Досталось, но это не то сокровище, которое приносит счастье. Полковника нашли мертвым в личном архиве Заренского – видимо, там он пытался понять, что именно ему досталось. И не выдержал. А другой – татарин – просто рехнулся. Он долго работал над каким-то сканером якобы для снятия мыслепроцессов прямо с мозга. Когда сканер был почти закончен, кто-то украл чертежи и технические описания. Поднялся страшный шум, служба безопасности вела расследование, но на похитителей так и не вышли. Не исключено, что сканер этот уже где-то используется… но точно не людьми Заренского. Что касается татарина, он после смерти Заренского и полковника пытался зачистить все следы их деятельности. Но он, конечно, гениальный изобретатель, а не чистильщик. Вряд ли у него что-то толковое получилось. Кстати, до того, как взяться за этот мозгосканер, он сформулировал…


- …«теорию несчастных случаев». Ну, как ты знаешь, все мы отправляемся на тот свет либо естественным путем – когда окончательно достанем свой организм, либо принудительно. В последнем случае вариантов три – умышленное убийство, суицид или случайность.
- Гениальная теория. Надо же, я бы никогда не подумал.
- Слушай, хватит уже меня подкалывать. Естественно, это еще не теория. Это – факты. Многие замечают, что случайности происходят не на пустом месте, а складываются в цепочку из ряда… сейчас, у меня записано, - Алька пролистала записную книжку, - подслучайностей. Это уже понятие, введенное в теорию. Вот объясню на примере. Вечером ты роняешь пачку сигарет в…
- Унитаз.
- Хотя бы! Ты напрягся на работе, устал и у тебя всё валится из рук. Сигареты приходят в негодность. Поэтому на следующее утро первую сигарету ты выкуриваешь не дома – тебе надо добежать до ларька и купить новую пачку. При этом ты пропускаешь свой автобус до метро и ждешь следующего. Но следующий автобус опаздывает. В это время поезда метро уходят со станции один за другим, и первым уходит тот, на который ты обычно садишься. Наконец, ты попадаешь на станцию, но там страшная давка: пока ты добирался, где-то случилась поломка, все составы стоят в тоннелях. Успей ты на поезд вовремя, сейчас ты уже сидел бы в офисе. Пассажиры толпой движутся к выходу, кто-то сталкивает тебя на рельсы. И тебя убивает электричеством.
- Мощно, - одобрил Генка. – И какая тут почва для теории?
- Пойми, всё это выглядит так, складывается так, словно в определенный момент запустилась сложная карательная система. Твоя смерть готовилась заранее, с запасом в одни сутки. Ты угодил в поток случайных событий, направленных в критическую точку. Неосознанно ты пытался вырваться за пределы этого потока, но все твои попытки лишь осложняли ситуацию. Усвоил?
- Усвоил. Ничего нового, кстати. Называется «фатальное стечение обстоятельств»… а ты всё – поток, поток… Ты еще вспомни, что я перепил с бывшими одноклассниками на выпускном, с бодуна подал документы не в тот институт, а если бы подал в тот, куда собирался, то работал бы на другой работе, на которой за день до того, как мне полагалось упасть на контактный рельс, не было никаких авралов. Извини, такое можно и с самого рождения отслеживать.
Алька торжествующе взмахнула сигаретой.
- Вот! Вот здесь ты и заблуждаешься… вместе со всеми остальными. Если бы я не допил вторую бутылку водки, если бы я поймал такси… Есть вещи, которые зависят только от тебя. А есть такие, которые не зависят. Люди Заренского научились четко определять тот момент биографии, с которого начинается событийная цепочка, когда человек уже ничего не контролирует. Была разработана целая методика распознавания.
- Это, извини, как?
- Этого, извини, я не знаю. Но те, кто этим занимался, знали, КАК. А еще они установили, что у всех погибших от несчастных случаев происходят органические изменения, словно тело заранее начинает умирать. То есть, в самом начале цепочки организм получает как бы сигнал на клеточном уровне. Анализируя характер происшедших трансформаций, отследили, откуда этот сигнал приходит. А он приходит из-под земли. Не могу представить, какие исследования пришлось для этого провести, но источник сигнала нашли и даже в общих чертах разобрались, что он из себя представляет. Физически это нечто вроде… плазмы. Боже, я не знаю, как лучше объяснить… Один из законов мироздания, воплощенный в плазму, то, с чем мы сталкиваемся каждый день, но называем это случайностями. Закон, по которому число жизней на земле ежедневно сокращается. Генератор «несчастных случаев».
- Как же он их генерирует?
- Снизу вверх. Мы все находимся НАД генератором, и, чем дольше мы остаемся на одном и том же месте, тем выше вероятность, что с нами… что-нибудь случится. Есть еще такая статистика: люди, не склонные проводить много времени в одной географической точке, на девяносто процентов реже гибнут по нелепой случайности. Но даже если постоянно бегать туда и сюда – еще не выход, от судьбы не убежишь.
- Но выход, ты мне хочешь сказать, есть?
- Вот именно. Плазма-генератор – это всё же энергия, и ее можно… притянуть, как молнию, обнулить. Механизм был аккумулятором! Каждую его деталь надолго погружали в скважину, выдерживали там, на глубине, и детали ЗАРЯДИЛИСЬ полостной субстанцией. Собранный механизм не просто нёс в себе заряд, он был намертво связан с источником субстанции, он постоянно эту субстанцию аккумулировал в себе, вытягивал ее из недр на поверхность. Он истощал источник.
- То есть…
- То есть те, кто постоянно жил наверху, не подвергались воздействию субстанции. Все неприятности, все несчастные случаи, которые могли с ними произойти, уходили в механизм. Оседали внутри, конденсировались на обшивке корпуса, стекли по клапанам мотора. Поселившиеся в квартирах многоэтажки люди в буквальном смысле создали себе островок безопасности. Место для строительства выбрали не случайно: там глубина до плазмосодержащей пустоты наименьшая. В любом другом месте пришлось бы бурить скважину километров на… на сколько бурить вообще нельзя.


В палате вспыхнул яркий свет. Маша зажмурилась, замерла.
Затаилась.
Потом свет заслонила темная масса. Даже с закрытыми глазами Маша понимала, что стоящий у кровати человек рассматривает не ее. Он оценивает, насколько прочно зафиксированы узлы смирительной рубашки.
- Маша? – услышала она голос. Но не шелохнулась. Возможно, ей повезет. Возможно, подумают, что она спит.
- Маша, вам почти удалось это. Еще немного, и вы окажетесь на свободе. Но что вы будете делать тогда?
Ее веки непроизвольно всколыхнулись.
- Я вас понимаю, - продолжал голос. – Честно говоря, у вас нет других вариантов. Вы можете протянуть еще максимум полгода, и каждый день вам будет становиться хуже и хуже.
- Послушайте… - попросила Маша. – Вы можете дать мне снотворное? Много снотворного? – Покачивание головы. – Бритву? Нож? Хоть что-нибудь? Я прошу вас, пожалуйста.
- К сожалению, это невозможно, - простые слова прозвучали смертным приговором. – Маша, из этой точки пространства и времени, где вы находитесь, есть лишь один выход. Сказать?
Он наклонился и что-то прошептал ей на ухо.
Маша стиснула зубы и отчаянно замотала головой.
- Нет, нет! Нет!!! Я… я сумасшедшая, но я не НАСТОЛЬКО безумна!!! Я… я буду жить, я выйду отсюда, черт возьми!!!
- А зачем? Маша, ОН будет к вам возвращаться. Вы обречете на страшную гибель всех, кто станет для вас близок. ОН не оставит вас в покое. ОН не забудет.
- Откуда вы знаете? – упавшим голосом спросила Маша.
Под одеяло скользнула рука и что-то оставила там. Маленькая картонная коробочка. Если не ударная доза усыпляющего, тогда – что?
- Вам это понадобится, - сказал он и ушел.
Свет погас, но перед глазами женщины еще долго плавали разноцветные пятна.


Генка подумал.
- Вообще интересно, но… бездоказательно.
- Хорошо, - Алька раскрыла записную книжку. – А если я тебе скажу, что НИКТО из жильцов дома со дня его заселения не погиб в результате несчастного случая? По статистике должно быть не менее пяти человек, а тут – ни одного!
- Значит, с ними просто не происходило несчастных случаев. Такое БЫВАЕТ.
- Вот и происходило. Посмотрим мой список. Беляев Н.А. Автокатастрофа – водитель микроавтобуса, шедшего по шоссе, не справился с управлением и на полной скорости врезался в бульдозер, стоящий у обочины. Одиннадцать трупов, господин Беляев отделался вывихом пальца. Штейнер Елизавета… Турпоездка в Израиль. Находилась в кафе, куда террорист-смертник пронес бомбу. Подругу этой Штейнер и еще пятнадцать посетителей искромсало в клочья. Штейнер не пострадала, хотя бомба рванула в одном шаге от нее. А, вот представители младшего поколения. Вронский Дмитрий. Учебно-тренировочный самолет, в котором он летел с инструктором, из-за отказа двигателя упал на лесной массив. Самолет – вдребезги, инструктора нашли с оторванной головой и с дырой в грудной клетке. Вронский… получил легкие ушибы. Еще случай. Тоже молодой парнишка, хотя уже вице-президент транснациональной компании. Игорь Симонков, был одиннадцатого сентября в северной башне международного торгового центра. В той части небоскреба, где он вел с кем-то переговоры, погибли все… кроме нашего Симонкова. Ген, ты никакой закономерности не улавливаешь?
Генка нахмурился.
- Если твои сведения достоверны…
- А они достоверны, не сомневайся.
- …выходит, что эти люди – как и простые смертные – участвуют в событийных цепочках. Но для них всё заканчивается… ничем! И каждый раз рядом – множество жертв. Словно какой-то побочный эффект.
- Есть еще один побочный эффект. Аккумулятор имеет ограничения по емкости, когда он переполняется, происходит сброс энергии. Механизм притягивает на себя энергию из-под земли, а энергия, когда ей становится тесно, притягивает к себе подходящий объект… жертву. Жертва приходит к механизму сама, даже не понимая, зачем идет и что ей нужно. Как только жертва оказывается на доступном расстоянии, происходит мгновенное истечение энергии… не надо забывать, КАКАЯ это энергия. Всё, что в ней заложено, воплощается в самой убийственной форме.
Тот, кто сконструировал этот механизм, - продолжала Алька каким-то загробным голосом, - читал в будущем, как в открытой книге. Механизм сделан так, что может служить идеальным орудием убийства… при условии, если им будет управлять нечто наподобие примитивного интеллекта, или сознания. И было заранее известно, что, отпущенный на свободу – в кавычках – механизм начнет действовать до некоторой степени… самостоятельно.
Механизм так и сделал. Оставшись без присмотра всего на несколько минут, он взял и исчез. Это как бы для начала, показать, на что он способен. Потом он позволил себя найти и тут же сбросил накопившийся избыток…
- Алька, ответь только на один вопрос. Скажи, где здесь те сказки, которые скормил тебе твой Пётр, мать его, Афанасьич, а где – твои собственные домыслы?
- Пятьдесят на пятьдесят, так, наверное. Пётр, мать его, Афанасьич, сам не всё знает наверняка. Многое пришлось додумывать за него.
Кстати, жутковатый это мужик. Чувство такое, будто он прожил целую вечность и говорит со мной… оттуда. Он не из тех спецслужбистов, которые из гражданского долга делятся секретами с рядовым населением. Какие-то у него другие мотивы, не просто так он всё это мне рассказал.


В этот вечер Генка должен был ужинать у своей тёти Натальи.
Ужин был не просто поводом зайти в гости. Сегодня исполнилось полтора года со дня смерти мужа Натальи – Николая.
По дороге Генка раздумывал о том, был ли дядя Коля одним из примеров убийственного действия событийной цепи. Он занимался океанологией; в девяносто девятом году его направили на исследовательское судно «Евгения» начальником экспедиции. Это было сделано в самый последний момент – дяде пришлось подменить серьезно заболевшего коллегу. На похоронах его друзья говорили, что корабль транспортировал батискаф для сверхглубоких погружений; другие считали, что в трюмах «Евгении» было установлено оборудование для инициации в океанической среде редких и опасных процессов.
Через трое суток после отплытия из порта судно потерпело крушение.
В два часа ночи в машинном отделении прогремел взрыв. По словам команды российского военного крейсера, расходившегося с «Евгенией» на расстоянии двух кабельтовых, из пробоины выше ватерлинии вырвались языки пламени. Корабль стал быстро крениться на борт и в считанные секунды затонул. Спасти удалось только дядю Николая, которого подобрала спасательная шлюпка. Он ничего не мог объяснить и находился в полной прострации. Дядю доставили в Москву и поместили сначала в клинику Бурденко, а чуть позднее – в больницу Алексеева, где он и провел последние пять лет жизни.
Сегодня, узнав, что Алька была именно в Алексеевке, Генка испытал небольшой дискомфорт: ему пришло в голову, что ее поездка туда связана именно с дядей Николаем. Алька знала историю, связанную с дядей, и вполне могла взяться ее раскручивать. Причем не ставя в курс самого Генку. Ведь провела же она за последние два месяца целое расследование – и молчала, как партизанка. А история дяди Николая стоила того, чтобы в ней покопаться.
- …и всё-таки Николай знал, что произошло с их кораблем! – тетя Наталья несильно, но внушительно хлопнула ладонью по столу. Звякнули рюмки. – Знал, но не говорил об этом. И вовсе он не был сумасшедшим. Но он пережил что-то такое, после чего жить дальше ему уже не хотелось. У него был взгляд обреченного человека…
- Тетя Наташа, дядя покончил с собой?
- Твой дядя не был самоубийцей, - жестко ответила Наталья. – Но те исследования… с ними что-то совсем нечисто. Николай вообще не хотел иметь с этим дела. Но, когда Альберт слег с пневмонией, Николая буквально принудили. Его вызвали куда-то ночью для разговора… он сказал мне, что на Лубянку. Но я ему не поверила.
- Почему же?
- Почему? Да потому что мне случалось видеть тех, кого проработали в Комитете, - по старой привычке тетя называла ФСБ «комитетом», - они бывали обычно напуганы, но не НАСТОЛЬКО. А у Николая просто паника в глазах стояла, когда он вернулся домой. А он вообще мало чего боялся.
Генка взглянул на фотографию дяди за стеклом серванта. Бородатый мужчина в очках, скромный и интеллигентный. Но внешность скрывала настоящего бойца. В период безденежья, впав в немилость у ректората МГУ и еще не получив должность в институте океанологии, дядя преподавал физику в школе-интернате. Ученики там были не сахар, и являться на занятия с ножами и заточками в портфелях считали хорошим тоном. Однако им быстро пришлось убедиться, что новый учитель умеет не только деликатничать и негромко, но увлекательно рассказывать о предмете. Он мог еще и размазать аудиторию по стенам одним взглядом, не говоря о том, что виртуозно владел приемами самбо.
- Но куда же он ездил? – спросил Генка.
- Положи себе еще салата… Совсем ведь не ешь… И не спрашивай меня о том, чего я не знаю. Сама себе всю голову сломала. Программа исследований была засекречена, но этим занимались не комитетчики. Кто-то еще, похуже. Николай понимал, что после крушения «Евгении» он перестал быть просто ученым, человеком, мужем – он стал единственным живым свидетелем. Он изображал потерю памяти, чтобы убедить… кого-то… в своей лояльности. И его долго не трогали – хотели, может, узнать от него подробности крушения. Но потом решили, что его время пришло.
- И убили?
- Как знать, Геннадий… Передозировка транквилизатора была не слишком значительной, а натерпелся он всё же немало – сердце подвело.
- А… дядя не упоминал никаких фамилий? Имён, названий организаций? Хотя бы аббревиатур?
- Фамилии… Фамилии я слышала, так, мельком – в его телефонных разговорах. Незнакомые люди, среди его друзей и сотрудников таких не было. Шакиров… Ключарь… Заренский… - Генка подавил удивленный возглас, но тетя не обратила внимания – видимо, просто думала вслух. – Этого Заренского Николай здорово опасался. А о Шакирове говорил просто с отвращением…
Тётя со вздохом откинулась на спинку стула.
- И еще кое-что мне не дает покоя, Геннадий… Не сочти это бредом безутешной вдовы, но иногда мне кажется, что Николай всё еще жив. Что его просто куда-то забрали. И… и что мы похоронили другого человека. Тогда, на похоронах, я не поняла, в чем дело, но смотреть на него было страшно. Они так загримировали его… да что там загримировали – наштукатурили! Волосы лежали слишком гладко – либо налачили, либо… надели парик. Как будто это был не он…


Когда мужчина появился из своей квартиры, двое наблюдателей на лестничной площадке этажом выше облегченно вздохнули. Хлопнула дверь. Мужчина, видимо, нажал на кнопку лифта, но тот был отключен. Шаги – мужчина спускался пешком. Взвизгнула молния кожаной куртки. Обменявшись жестами, какие обычно в ходу у бойцов спецназа, наблюдатели двинулись следом.
Что-то почти неслышно звякнуло. Мужчина уронил ключи между маршами!
- Он где-то проигрывает во времени, - прошипел один из наблюдателей другому. – Вот только где?
- У него осталось пятнадцать минут, - ответил напарник. – Что может случиться за это время?
- Что-то обязательно случится. Если бы мы не выключили лифт, он мог погибнуть прямо в лифте. Снаружи местность безопасна. Для подстраховки перекрыли проезжую часть, транспорт пускают в объезд.
- Ему долго придется ждать автобуса.
Ничем не выдавая своего присутствия, они остановились на пролете лестницы над первым этажом. Мужчина возился внизу, пыхтя и ругаясь.
- Там могут быть неизолированные провода!
- О, черт! Они там ЕСТЬ! Вот оно…
- Сейчас…
Снизу донеслось: «Да вот же». Ключи найдены. Отряхивая на ходу брюки и ругаясь, мужчина покинул подъезд. Через несколько секунд наблюдатели стояли в дверях и смотрели, как он идет к автобусной остановке. Путь его свободен. Но он проходит не больше двадцати шагов. Тишину двора нарушает стеклянный звон – это у ног мужчины разбилась бутылка.
Наблюдатели мгновенно всё понимают. Именно так всё и будет. Следующая бутылка проломит мужчине череп – просто и примитивно.
Мужчина оборачивается. Он поднимает голову и смотрит вверх, ища окна или балкон, откуда ведется «бомбардировка».
- Ты, придурок! – кричит он. – Ты чего творишь, а? Да я же тебя вижу, козел из семьдесят пятой! Я вечером с твоим отцом разбираться буду!
Расхулиганившийся подросток швыряет вторую бутылку. Но у мужчины неплохая реакция – он успевает отскочить в сторону на пару метров, бутылка падает точно туда, где он стоял секунду назад.
Совсем рядом за домом взревывает двигатель автомобиля.
ВСЁ предусмотреть нельзя. Движение на проезжей части закрыто, мужчина мог стоять там до вечера, и мимо не проехало бы ни одной машины. Но внутри квартала тоже есть движение!
Из-за угла вылетает новенькая «копейка». И тут реакция подводит мужчину. Он даже не успевает заметить приближающуюся опасность. Водитель резко жмёт на тормоз, «копейка» цепляет мужчину краем бампера. Это происходит на очень большой скорости, мужчину отшвыривает в сторону. Когда наблюдатели подбегают к нему, он не подает признаков жизни. Его голова расколота об угол бордюра.
Один из наблюдателей достает из кармана рацию и произносит:
- Объект потерян… цепь завершена…
- …вызывайте бригаду для вскрытия… движение можно восстановить, - пробормотал Генка, просыпаясь. Только что он стоял над обезображенным трупом, касаясь плечом стоящего рядом напарника, и не мог понять: что в этом трупе… не так? То, что он лежит на асфальте мертвый или то, что голова у него расколота?
Запах заливавшей асфальт крови всё еще щекотал ноздри. Генка сел на кровати и на ощупь нашел рядом графин с водой.


Еще не успев войти в отделение, Светлана поняла: что-то случилось. Какая-то беда. Возможно, умер один из пациентов. У них не хирургия и не травматология, но и здесь пациенты иногда умирают. Искренне надеясь, что дело всё-таки в ложной интуиции, Светлана поднялась наверх.
Ее сменщица Катя, сидя за столом, уныло заполняла какой-то документ. При появлении Светланы Катя подняла на нее воспаленные после бессонной ночи глаза.
- Кто? – только и спросила Светлана.
- Маша Гаврилова. Выдралась из «пиджака» и разбила себе голову об стену. Билась до тех пор, пока не умерла. Ужас какой-то… В наволочке нашли пустую пачку анальгина – наверное, приняла всё, чтобы не свалиться раньше времени. Я бы сейчас тоже от обезболивающего не отказалась – башка трещит. Всю ночь на ушах стояли.
- Кошмар, - Светлана включила чайник, чтобы сделать кофе.
- И мне сделай тоже, - жалобно попросила Катя. – Ну дернул же ее черт в моё дежурство… Теперь буду сидеть, пока сама не посинею.
- Сочувствую. – Светлана пристроила на вешалку своё пальто и насыпала в чашки растворимый.
- Спасибо… Тебе тоже не позавидуешь.
- Я-то при чем?
- Скоро нашего Фаиза обратно привезут. Будешь принимать.
Фаиз Сибгатуллин был тем самым маньяком-убийцей, который неделю назад удрал из отделения по первому снегу.
- Ну надо же, - удивилась Светлана. – Что-то быстро его поймали…
- А он подкараулил какую-то бабу в переулке, вышел ей навстречу с ножом и провалился в открытый люк канализации. Самое смешное, если бы не Фаиз, эта баба прошла бы еще два шага и навернулась сама – снег же валил, не видно ничего… Она сначала даже и не поняла, что ее чуть не зарезали. Потом уже приехали спасатели с ментами и разобрались, кто там в канализации со сломанной ногой валяется.
- А ты-то откуда в курсе?
- Оттуда, блин! Дамочка разыскала наш телефон и позвонила лично – прикинь, выговаривала мне, что мы психов хреново охраняем! Собирается в суд подавать… не знаю только, на кого. Какая-то… во, я записала на память – Елизавета Штейнер. Небось, фашистка по дедушкиной линии.
- Дела-а-а-а… - протянула Светлана, наливая кипяток. – Ладно, пиши свои бумаги. Закончу с обходом, потом помогу, если выкрою минутку.
Катя помассировала пальцами виски.
- Не поможешь. Это для милиции объяснительная.
Светлана остановилась в дверях.
- Кать… а милиция зачем?
- Да вот… - пожала плечами Катя. – Патологоанатом сказал, что когда Машка уже мертвая была, ей кто-то еще по голове прошелся. Без толку, конечно – труп он и есть труп, но всё же вандализм получается. И, если действительно так – кто-то из наших это сделал. Я даже знаю хорошую кандидатуру – Русланчик. Вот уж кто готовый клиент в соседнюю с Фаизом палату. Мне заведующий из санаторного рассказал, почему его из морга вышибли. Он покойничков не трахал, как мы тут думали… но портил существенно.
- По… в смысле – портил?
- В прямом! Молотком и зубилом. Два случая ему простили – на третий дали пинка по заднице.
- Ага. И подарили нам, - бросила Светлана и вышла в коридор.
Там она первым делом наткнулась на Руслана. Как обычно, тот стоял в углу, со своей жуткой ухмылкой в половину лица… и смотрел на нее. Смотрел своим неподвижным, раздевающим взглядом.
Раздевающим до самых сухожилий.


Когда Генка приехал, Алька сидела за столом, заваленным свернутыми чертежами. Один из них она тщательно изучала, зафиксировав верхний край пепельницей, а нижний – собственными локтями. Генка заглянул в чертеж через Алькино плечо.
- Это что – твоя будущая дача? – спросил он.
- Геннадий, вот честное слово – ты меня расстраиваешь, - Алька даже головы не повернула, гипнотизируя взглядом чертеж, словно надеясь узреть в нем Истину. – С чего ты взял, что мне нужна дача в шестнадцать этажей? Видишь тут что-нибудь необычное?
- Между потолочным перекрытием и чердаком расстояние великовато, - Генка напряг остатки своих архитектурных познаний. – Я бы предположил – снаружи это не видно, но… там какой-то промежуточный этаж.
Алька убрала локти с чертежа, и тот с шелестом скатался рулоном.
- Закрытый этаж. Вот где было спецпомещение – а вовсе не на чердаке, как Гаврилова думала. Это даже не этаж, а секретный уровень, как в «Квейке». У меня племянник постоянно в него режется…
- Многоэтажка на пустыре?
- Она самая. Я дала взятку – не скажу, кому – и мне подарили этот набор чертежей. Вернее, конечно же, копии с них. Это настоящие чертежи, не те, которые у Гавриловой были.
Генка подвинул себе кресло и уселся рядом с Алькой.
- Твои противозаконные делишки меня не интересуют. Лучше поделись соображениями, за каким чертом понадобился этот секретный ур… закрытый этаж.
- Очень просто. Это убежище. Убежище для механизма. Пока он собирает энергию, пока не переполнен до краев – он скрывается там. Видимо, его активность – величина не постоянная, а заложенный в нем инстинкт самосохранения требует держаться подальше от людей. И знаешь, Генка… сегодня вечером мы с тобой обязательно его найдем.
Генка чудом не потерял равновесие. Оно едва не съехал со стула на пушистый ковер.
- Алька, - сказал он. – Подожди-подожди. Уж не собираешься ли ты отправиться туда, в эту дурацкую многоэтажку, чтобы рыскать по закрытому этажу и…
- Геночка… А ты ведь поверил в МЕХАНИЗМ. Я знаю, что поверил. Нет, я не хочу сказать, что ты боишься, но тебе совершенно неохота лично с ним встречаться. Гена, - продолжала она, пока Генка открывал и закрывал рот, - это совершенно безопасно. Я УВЕРЕНА. У него сейчас период спячки. Он аккумулирует энергию.
- Да. Ладно. Отлично, блин! – Генка вскочил с кресла и забегал по комнате. Алька наблюдала за ним с великолепным равнодушием. – Чего нам только не хватало, так это лазить по чужим домам, выискивая непонятно что и непонятно зачем… Стоп. А как мы вообще попадем на засекреченный этаж?
- На чертеже обозначено… - Алька завозилась над столом, вновь разворачивая чертеж, - обозначена шахта подъемника с выходом в одном из подвальных отсеков. Наверняка шахта сообщается с закрытым этажом. Ее построили специально для того, чтобы кто-то мог навещать механизм.
- Ну и? – насупился Генка. – Алевтина, есть пределы у любого авантюризма. Если всё, что я слышу от тебя последние двое суток – не плод разыгравшегося воображения, тебе бы неплохо понять, что это за дом. Это ж полигон какой-то! Туда, небось, без пропуска и близко не подойдешь… Я уж молчу о подвалах, под-подвалах и обо всём прочем.
- Да никакой там не полигон, - отмахнулась Алька. – Вспомни: Гаврилова с братом забрались на чердак, как нечего делать. Их одноклассница годом раньше – тоже.
- Это было в восьмидесятые годы. Сейчас всё по-другому.
- Пойми, жильцы сами не заинтересованы в том, чтобы чинить нам препятствия. Они ведь в курсе, кто у них наверху пригрелся и что ему надо. Даже если кто и увидит, что мы пришли, подумают: ага, новые жертвы расчлененки!
- Какая прелесть… Ну, предположим – жертвы расчлененки… Но ведь нормальные-то жертвы расчлененки первым делом двигают на чердак! А ты собралась двигаться совсем в другом направлении, жильцы могут подумать: нет ли тут подвоха?
Алька безмятежно посмотрела на Генку прозрачными серыми глазами.
- Геночка, это риск, на который я готова пойти.
- Чисто из любопытства?
- Этот механизм очень меня беспокоит. Всякий раз, когда он выкидывает очередной фокус, гибнут люди. Если я хотя бы не попытаюсь найти способ остановить его, мне потом всю жизнь спокойно спать не придется. Совесть замучает.
Генка состроил скорбную физиономию.
- Уж не знаю, Алевтина, суждено ли мне стать жертвой расчлененки… но жертвой твоей совести я, похоже, уже стал. Ну, и когда же мы отправимся?
Алька взглянула на маленькие наручные часики и выключила настольную лампу.
- Уже отправились, - сказала она. – Ключи от машины не видел?

Свет фар затерялся в темноте, плотным слоем лежащей на шоссе. Алька остановила машину у обочины, возле въезда в квартал. Двигатель замолчал, дважды хлопнули двери – и сразу стало тихо. Звёзды прятались за тучами, а может быть, просто гасли – одна за другой, одна за другой. Оглядевшись по сторонам, Алька и Генка перешли через шоссе.
Алька, которая по рассказу Гавриловой весьма живо представляла себе тот вечер, когда Маша оказалась здесь вместе с братом, невольно подумала: «За двадцать с лишним лет тут мало что изменилось». Как будто на пустыре за шоссе остановилось не только время, но и само мироздание. Здесь даже снег не шел, плотная стена снегопада осталась где-то далеко, там, где проходила черта города.
- Нам надо спуститься на самый нижний подвальный ярус, - сказал Генка и тут же понизил голос: его слова разнеслись над пустырем жестким тревожным эхом. – Во всяком случае, из твоих чертежей я именно так понял. Кстати, у кого ты их всё-таки выцепила?
- Ты же говорил – мои противозаконные делишки тебя не касаются, - напомнила Алька. – Вот и не парься.
- Вопрос-то остается, - возразил Генка. – Там наверняка всё закрыто и заперто.
- Если заперто, мы повернемся и уйдем. Но заперто не будет. Это не в интересах жильцов, помнишь? Для них важно, чтобы доступ был свободный.
- Алька, а у тебя нет такого чувства, что ты идешь непонятно куда и непонятно зачем?
- Нет. Я отлично знаю, зачем туда иду. Меня никто НЕ ЗОВЁТ.
…Небо впереди наклонилось, словно пытаясь остановить глупых любопытствующих пришельцев. Казалось, не они приближаются к многоэтажке, а ее чернеющий во мраке корпус надвигается на них.


Никогда еще ей не было так страшно на дежурстве. Снег колотил по стеклу хлопьями; хочешь – смотри в окно, хочешь – не смотри, всё одно ничего не разглядишь. Даже стену соседнего корпуса, хотя до нее не больше десяти метров. Следов внизу и подавно не увидишь, если бы кто-то и оставил их, всё равно занесет через пару минут.
Светлана сидела за столом и нервно отхлебывала кофе.
Ей не полагалось торчать безвылазно в кабинете, но выходить не хотелось просто категорически. После самоубийства Маши Гавриловой словно какое-то безымянное и безликое зло выползло из ее палаты и застыло в коридорах «острого» отделения. И это был уже не Руслан с его жуткой кривой ухмылкой. Что-то совсем другое.
Светлана слышала от подруг, что такое бывает в психиатрических клиниках, когда умирает кто-нибудь из пациентов, особенно – если смерть приходит при странных, загадочных обстоятельствах. Сумасшедшие живут в реальном, осязаемом мире – иначе смирительные рубашки стали бы бесполезны! – но стоят они при этом слишком близко к ДРУГОМУ миру. Миру, в котором действуют другие законы, другая причинно-следственная связь. Умирая, сумасшедшие иногда покидают бытие через ИНОЙ выход. И, если они делают это недостаточно быстро – в приоткрывшуюся дверь может просочиться ЧТО-ТО чужое.
По-настоящему страшно стало после того, как два часа назад ушла домой Катерина, а затем – следователь милиции. Катерина рассказала ему о Руслане и о его склонности уродовать мертвецов. Впрочем, следователь был уже в курсе – насчет Руслана ему приходилось слышать. Он даже уточнил кое-какие подробности. Якобы, за Русланом числилось не два и не три – без малого десять актов вандализма, причем объекты он подбирал явно по какому-то принципу, а не просто, одним моментом воспылав ненавистью к ближайшему трупу, хватался за подручные инструменты. В списке его жертв оказался бывший летчик-испытатель, включенный в отряд космонавтов и выбывший оттуда по причине неожиданного умственного расстройства.
Поколебавшись, следователь добавил, что официально этот человек никогда не летал в космос, а лишь проходил стандартную подготовку на тренажерах. Тем не менее, ходили слухи – именно слухи, не более – что однажды, в обстановке полнейшей секретности он был отправлен на орбиту для выполнения какого-то из ряда вон выходящего эксперимента.
…Время близилось к обходу, но Светлана не могла набраться храбрости, чтобы покинуть кабинет. Она сидела за столом и думала: что же это за эксперимент проводился на орбите, и почему космонавт, вернувшись на Землю, сошел с ума? Разыгравшаяся фантазия подсказала первый попавшийся ответ: может быть, он привел в действие сложный комплекс аппаратуры для выхода на связь с мировым разумом…
Но ведь если такой эксперимент был однажды проведен – вернее, если вообще участие в некоем эксперименте лишило человека разума – могли быть и другие подобные эксперименты. А если Руслан мстил этим «первопроходцам» за то, что они нарушили «полномочия» простых смертных и прикоснулись к ЗАПРЕДЕЛЬНОМУ… услышали в наушниках его дыхание… увидели мерцающие на экране локатора контуры ТАЙНЫ?
Он откуда-то знал, что свело с ума этих людей – и брал на себя функции возмездия? Пусть и возмездия посмертного – кто знает, какое значение имеет для него этот кошмарный ритуал…
Светлана зябко поежилась. Несмотря на то, что под халат она надела толстую шерстяную кофту, ее трясло так, что чашку с недопитым кофе пришлось поставить на стол.


…Ржавая железная дверь, как и предсказывала Алька, оказалась не заперта. За дверью была стальная лестница из четырех ступенек; Генка спустился по ней первым и подал Альке руку. Помещение имело размеры примерно двадцать на двадцать пять метров – стены из голого бетона, мощные балки… всё. Под потолком тускло светили огромные лампы. Это было самое дно фундамента; от осознания того, что здесь находится одна из опорных точек шестнадцатиэтажки, становилось не по себе. Генка почувствовал, как балки напряженно подрагивают.
- Где… - начал было он, но тут же увидел вход в лифт. Двери раздвижные, но не из пластика, а металлические. Рядом виднелся тумблер вызова – не кнопка.
Генка и Алька прошли десять шагов до лифта. Генка опустил тумблер в позицию «Вниз»; в шахте загрохотало, затем двери разъехались. Это была даже не кабина, а длинная клеть, метра под три.
- Честно говоря, мне не хочется никуда ехать в этом лифте, - признался Генка.
- Ты и не поедешь, - Алька потрепала его по плечу.
- Не понял.
- Я говорю, что ты не поедешь. Гена, кто-то из нас должен остаться здесь и… присмотреть за выходом. Я поручаю это тебе, потому что ты не знаешь, что надо искать на закрытом этаже, а я знаю. Послушай… не надо строить из себя героя. Там вряд ли страшнее, чем здесь. Я буду с тобой разговаривать по телефону.
Алька достала из сумочки гарнитуру мобильного телефона, надела наушники и развернула микрофон ближе к губам.
- Разве здесь есть приём? – спросил Генка.
Алька взглянула на монитор телефона.
- Пять чёрточек, очень даже нормальный приём. Жди сообщений, - она вошла в кабину. Протянула руку, нажала на клавишу «Подъем», и двери с шумом закрылись. Лифт загрохотал, возносясь к запретной территории. К закрытому этажу.
Почти сразу Генка услышал, как пищит его сотовый.
- Да, Алька?
- Пока всё в порядке. Только в кабине темно. Свет почему-то погас. У меня есть фонарик, но толку от него маловато.
- Понял, - ответил Генка, борясь с накатившим ознобом. Так себе начало экспедиции. Он прошелся по помещению, разминая суставы. Цемент под ногами ощутимо вибрировал – так бывает обычно в домах, построенных над линиями метро. Но здесь не может быть метро. А что здесь точно есть, так это двухкилометровая скважина.
Сигнал телефона.
- Алька?
- Ген, я здесь. На закрытом этаже. Он действительно закрытый, сюда можно попасть только на лифте. По крайней мере, никаких выходов я не вижу, - ее голос дрожал, и Генка понял: это не от предвкушения сенсационных открытий. Это от страха. Она отказалась взять его с собой – из чистого прагматизма или просто заботясь о его безопасности – и теперь она там одна. Одна на закрытом этаже, где, если ее предположения верны, затаился в ожидании новых жертв механизм-убийца.
- Как у тебя там со светом?
- Примерно так же, как и у тебя. Видно плохо, и всё время мигает. По-моему, я дошла до восточной стены, пока ничего. Я перезвоню.
Генка закурил сигарету и стал ждать. Но ждать пришлось недолго: телефон засигналил через полминуты. Генка посмотрел на определитель: черт, Галина. Умеет же выбрать время.
- Что, Гал?
- Ты где сейчас? Мне надо с тобой поговорить.
- Галин, я сейчас занят. И сегодня вряд ли освобожусь. И говорить нам не о чем, - Генка нервно стряхнул пепел на цементный пол.
- Опять ты с этой СВОЕЙ?
- Тебя это не касается, Гал. Пока!
Он со злостью сбросил вызов. Какого дьявола она никак не успокоится? Стерва-самоучка. Что, спрашивается, надо сделать, чтобы гнусные звонки прекратились? Вот бы она уронила свой мобильник, да на что-нибудь твердое. А что? Галка неуклюжая, а все номера принципиально хранит только в памяти мобилы. Хоть бы она ее грохнула. Телефон разобьется, носитель информации будет уничтожен.
Эта мысль о чем-то напомнила ему.
Носитель информации… уничтожен.
Уничтожить носитель информации. Разбить.
Вызов.
- Алька?
- Гена, похоже, я нашла ЕГО. Он прямо передо мной. Ты меня слышишь?
У Генки перехватило дыхание. Голос у нее… будто она сейчас смотрит на призрак Чикатилло.
- Уверена, что это ОН?
- Думаю, да, Ген. Точно по описанию. Стоит в углу… на вид вполне безопасный. Я подхожу ближе… господи, ну и пылища же здесь. Генка, я совсем рядом. Так… вот эта надпись на корпусе: «ОТК Главный завод».
- Ты серьезно считаешь, что он безопасен? Он не выглядит… - Генка замялся, подбирая слово, - …живым?
Алька помолчала. Видимо, она пыталась разобраться со своими впечатлениями.
- Нет, - ответила она через несколько секунд. – Живым он не выглядит. Но… такое ощущение, что он за мной наблюдает. Я перезвоню.
Ему показалось, что пол под ногами встряхнуло. Как будто геологический пласт под фундаментом вздрогнул, подслушав их разговор.
Алька ТАМ рядом с этим механическим монстром. Она всё-таки его нашла. Или он ПОЗВОЛИЛ себя найти, что вовсе не то же самое. У него может быть какой-то план. Генка уже хотел броситься к лифту, но сообразил: лифт в любую секунду может понадобиться Альке. Оставалось только ждать, ругая себя последними словами за то, что не поднялся на закрытый этаж вместе с ней.
Внезапно мысли приняли другое направление. Он опять вспомнил похороны дяди Николая. В мерцающем свете огромных ламп фантазия трехмерно нарисовала лицо покойника. Покрытое толстым слоем грима… очень толстым слоем грима. Тётя Наташа уверена, что вместо настоящих волос у дяди был парик. Тётя Наташа думает – они похоронили не того человека. Да нет, именно ТОГО.
Мысли вильнули куда-то в сторону, мозг несколько раз повторил: разбить, разбить, разбить.
Разбить!!!
У дяди была разбита голова. Кто-то расколол ему череп, как арбуз, но в похоронной конторе голову собрали по кусочкам и скрыли следы наложением косметики и париком. Вот почему ритуальщики прислали своих людей, которые несли гроб через кладбище.
Это надо было сделать крайне ОСТОРОЖНО. Чтобы никто не потревожил сложенную из осколков голову трупа.
- Чёрт… - пробормотал Генка, пытаясь изгнать из воображения кошмарную сцену: дядя Николай вдруг высвобождает руки из-под покрова, кладет их себе на виски… и сдавливает. Сухо треснув, череп сплющивается под его ладонями…
Телефон.
- Алька?!
- Гена, я возвращаюсь. Я всё поняла, Генка, слышишь меня? – она перешла на свистящий шепот, в котором отчетливо звучали истерические нотки. – Генка, я всё поняла! Я поняла, что это за устройство, что оно из себя представляет!
- Что?
- Подожди. Я уже около подъемника. Генка, всё совсем не так, как мы думали… как я думала… Оно действительно должно убивать, но… всё по-другому, совсем по-другому… Просто и непостижимо. Я теперь всё поняла, только… Только я ТАКОГО не ожидала.
Чего именно она не ожидала?!!!
Шум открывающихся дверей.
- Увидимся через минутку.
Подъемник загрохотал, кабина покинула секретный этаж и шла вниз. И тут же – телефон.
- Гена, - прошептала девушка. – В кабине со мной кто-то есть.
- Ты уверена? – Генка моментально охрип. Понимание пришло мгновенно: они вызвали лифт, и он спустился СВЕРХУ. А это значит – на закрытом этаже кто-то уже был.
Иначе лифту полагалось находиться внизу.
- Кто-то стоит сзади. Я не знаю, кто это. Я боюсь обернуться и боюсь включить фонарик. Генка, встречай меня…
Грохот обрушился в подвал.
Двери лифта разъехались. Алька пулей вылетела из темноты, едва не сбив Генку с ног.
Ее молчаливый «попутчик» стремительно вышел следом и всадил Альке в голову топор.
Алька покачнулась на каблуках, но устояла. При жизни она была очень сильной, и этих сил ей хватило в первые секунды после смерти, чтобы не упасть сразу под ноги убийце. Но Алька мешала ему – выпустив ручку топора, он толкнул в спину замерший перед ним труп и резко вытянул руку к Генке. Тот даже не успел осознать, что сейчас произошло – тело пронзил электрический разряд, и, падая, Генка заметил, что в руке убийца держит шокер.

В отключке Генка пробыл совсем недолго – несколько секунд. Открыв глаза, увидел, как убийца рывком выдернул топор из черепа жертвы. Затем он склонился над Алькой, растопырил пальцы и с усилием просунул их под края расколотой черепной коробки.
Почувствовав Генкин взгляд, убийца повернул к нему лицо и ухмыльнулся одной его половиной.
- Есть тайны, - сказал он, - которым лучше всего не просто оставаться тайнами навсегда. Нельзя даже, чтобы кто-то узнал в них тайны. – Он напряг мускулы и… раздвинул череп, с треском разломив его пополам.
Выпрямился, встряхнул руками, мелко разбрызгивая серое вещество вперемешку с кровью, и наступил тяжелым ботинком на остатки Алькиной головы.
- Вот как надо, - произнес он, припечатывая подошвой кровавые ошметья. – Надо разбить. Уничтожить носитель информации. Чтобы никто и никогда ею не воспользовался.
Он поднял с пола топор и кивнул Генке, словно говоря: сейчас тебе будет очень больно, но ты об этом уже не вспомнишь.
Генка знал, что может еще сбить его подсечкой или нанести сдвоенный удар ногами в живот, как учили в секции рукопашного боя. Но тело отказывалось принимать команды из мозга. Расслабленное и бесполезное, оно лежало на полу – еще не мертвое, но уже готовое умереть. Уже заранее выключающее внутри себя жизненные процессы.
Генка попытался ползти к двери, но убийца легко догнал его и придавил своим тяжелым ботинком. Занес над головой топор и улыбнулся.
Одной половиной лица.
Улыбка не успела погаснуть, когда Генка ощутил мозгом вошедшую до самой гортани тяжелую сталь.


© Copyright: Олег Новгородов, 2007

  • 0

#33 medvedko

medvedko

    Писатель

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишка
  • 563 сообщений
  • Пол:Мужчина
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 22 Август 2010 - 15:07

6 расформов, 2 дисквала. Мне понравилось, спасибо
пысы: все же фильтр чуть-чуть не настроен, но там по другому и сказать то нельзя было)
  • 0

#34 C-razy

C-razy

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 539 сообщений
  • Пол:Женщина
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 06 Сентябрь 2010 - 20:01

Кое-что читала на ЯПе, но многое было незнакомо.
Захватывающе, спасибо Кузя!
Почитала комменты в других темах - еще больше зауважала rolleyes.gif

Изменено: C-razy, 06 Сентябрь 2010 - 21:53

  • 0
Ищите меня тут
Не знаешь крезю - иди флудить в баланс.©Добрейший

#35 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 30 Апрель 2011 - 05:48

Страшно.. и очень больно...
Мы живем во лжи... обличая эту ложь, мы сами погрязаем в ней еще больше...
Навальный? Кумир имбецилов? Которые по сравнению с общей массой лучше лишь тем, что у них есть по крайнем мере орган для осмысления - уже что-то, ей-ей... А вот самого осмысления не происходит. Ну, не всЁ же сразу...
К чему все эти муравьиные игрища?
Глупо. Скучно. Бессмысленно. У нас. Уеду. К чертям. Зовут. домовые норвежских фьордов. Пражские големы. Парижские горгульи....
Да, там тоже тошно. Но лжи. Нет этой всеобъемлющей, обволакивающей тебя плёнкой безысходности ЛЖИ.
  • 0

#36 Raven

Raven

    Писатель

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишка
  • 745 сообщений
  • Раса в игре:Люди

Опубликовано 30 Апрель 2011 - 06:07

Цитата(Domovenok Kuzma @ 30.4.2011, 6:48) <{POST_SNAPBACK}>
Страшно.. и очень больно...
Мы живем во лжи... обличая эту ложь, мы сами погрязаем в ней еще больше...
Навальный? Кумир имбецилов? Которые по сравнению с общей массой лучше лишь тем, что у них есть по крайнем мере орган для осмысления - уже что-то, ей-ей... А вот самого осмысления не происходит. Ну, не всЁ же сразу...
К чему все эти муравьиные игрища?
Глупо. Скучно. Бессмысленно. У нас. Уеду. К чертям. Зовут. домовые норвежских фьордов. Пражские големы. Парижские горгульи....
Да, там тоже тошно. Но лжи. Нет этой всеобъемлющей, обволакивающей тебя плёнкой безысходности ЛЖИ.

ого, тебя проперло...
сильно сказал...
  • 0
если не нравится, как я излагаю -
Купи себе у Бога копирайт на русский язык ©


Mit der Dummheit kämpfen Götter selbst vergebens © J. C. F. von Schiller

#37 Domovenok Kuzma

Domovenok Kuzma

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 760 сообщений
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 30 Апрель 2011 - 06:27

Цитата(Raven @ 30.4.2011, 7:07) <{POST_SNAPBACK}>
ого, тебя проперло...
сильно сказал...


А самое страшное в том, что я обманываю сам себя(
И эта ложь. Л О Ж Ь, каждая буква которой въедается каждый день в каждую клетку твоего тела, в каждый рецептор слуха, осязания и зрения, Медведев-Путин-здравоохранение-бензин-ЕГЭ, пожары-Фукусима-Ливия- .... терроризирует меня в моих ночных кошмарах, там еще более концентрированна...
Но умеет прятаться... И те, кто с ней, с Л О Ж Ь Ю незнаком, ее поначалу не узнают...
Но не уйти... не спрятаться...
Она страшна.
Отринув ее. Отринув напрочь, можно освободиться.
  • 0

#38 Дoбрейший

Дoбрейший

    Почётный Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 4 722 сообщений
  • Пол:Мужчина
  • Раса в игре:Гномы

Опубликовано 30 Апрель 2011 - 12:42

Даже самая большая правда бессильна против маленькой лжи, если ложь устраивает всех. А она устраивает, ведь если её отбросить, ужаснемся, в первую очередь с самих себя ужаснемся...

P.S. И это тоже ложь, увы(((

Изменено: Дoбрейший, 30 Апрель 2011 - 12:42

  • 0
Профессионально зафлужу любую тему, качество гарантирую, опыт - 2 года, гибкая система скидок, темы некрофипа - бесплатно. В приват )
«Если вы сохранили способность здраво рассуждать, когда все вокруг её потеряли, то, возможно, вы просто не понимаете ситуацию» (Эванс)

#39 Читер

Читер

    Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 3 321 сообщений
  • Раса в игре:Люди

Опубликовано 30 Апрель 2011 - 16:37

Кузя,хоть бы в Предбанник зашёл,поздоровался,штоле blink.gif
  • 0
"Bathory Aria - Benighted Like Usher, A Murder Of Ravens In Fugue, Eyes That Witnessed Madness",Cradle of filth.

#40 syrin

syrin

    Начинающий Летописец

  • Пользователи
  • ФишкаФишкаФишкаФишкаФишка
  • 1 685 сообщений
  • Пол:Женщина
  • Раса в игре:Люди

Опубликовано 30 Апрель 2011 - 18:28

Цитата(Domovenok Kuzma @ 30.4.2011, 6:27) <{POST_SNAPBACK}>
Но не уйти... не спрятаться...
Она страшна.
Отринув ее. Отринув напрочь, можно освободиться.


ЛОЖЬ - необходимый атрибут любой власти и любой политики. так что не спрячешься от неё нигде, где есть хоть сколько-нибудь организованный социум.
...Хотя, возможно, в ашраме?.. в обители тибетских лам?..
освободиться?..
свобода - это внутреннее состояние, а не внешние обстоятельства (хоть и самые лживые)
если ты осознаёшь ложь и не принимаешь её - ты свободен от неё, пусть даже вынужден с ней мириться.
Домовёнкин, ты, главное, в депресняк не впадай, а?
всё перемелется - мукА будет wink.gif

Изменено: syrin, 30 Апрель 2011 - 18:31

  • 0
Если вы заметили, что вы на стороне большинства, это верный признак того, что пора меняться.
— Марк Твен




0 пользователей читают эту тему

0 пользователей, 0 гостей, 0 невидимых