ТехноМагия

Для Дракеннора

Ты выбери – из множества соцветий,
Ту гроздь сорви, что кажется милей,
Но знай, – на выбор не дают столетий!
И чтоб сорвать, – тебе лишь… пара дней!

Для Джеми

Солнышком одеты лепестки витые
В теплый красный бархат, искры золотые…
Замечтавшись робко вдруг о сказке зимней,
Гордо и отважно – первый встретят иней…

Для Светлого Лисенка

Нежность цветов – тихим шепотом слов,
Нежность цветов – тихой музыкой счастья,
Нежность цветов – оберег от ненастья,
Нежность цветов – звук родных голосов...

"Сказки Элинора", стр. 18

Он сидел в этом нелепом сосуде уже тысячу лет.

Последние сто или двести снаружи доносился шелест волн – бутылку то нежно покачивало, то швыряло из стороны в сторону. Джинну нравилось и то, и другое. Под шум воды хорошо мечталось и дивно спалось.
Всему, однако, приходит конец.
Когда послышался скрежет, и бутылку выволокло на прибрежную гальку, джинн вздохнул и приготовился следующую сотню лет помечтать без привычного раскачивания. Была, правда, надежда на прилив, но привыкнув довольствоваться тем что есть, джинн поворочался, желая устроится поудобнее, и …вдруг замер, прислушиваясь. Скрип снаружи неприятно напоминал звук шагов по мокрым камешкам.
– Нет! – только успел подумать джинн и тут же взлетел вверх вместе со своей бутылкой.
Его тряхнуло раз, другой и, наконец, раздался препротивнейший для джинновой души шелест – бутылку терли снаружи. Джинн выругался и нехотя заструился наружу.

– Ччерт!! – взвизгнуло какое-то существо.
– Джинн – угрюмо поправил джин.
– Джын?!!
– …раб древнего сосуда…готовый служить верой, правдой и так далее… – проговаривая заученную формулу, джинн морщился от яркого солнца и белого песка и никак не мог разглядеть того, кому это он теперь должен это…ну, верой и правдой… Когда ж глаза пообвыклись, он узрел, что владельцем сосуда стала невзрачная девчонка в залатанном и выгоревшем на солнце платье.
– Угораздило… – вяло подумал джинн. Однако приободрился, смекнув что у такой-то пигалицы и желания верно нехитрые?
Девчонка тем временем чуть повыла от страха, потом решила, что полупрозрачный монстр уж не страшней вечно пьяного отца и спросила робко:
– Реальный-такой-джын-дда???
– Не знаю реальный ли, – ворчливо прогнусавил джинн. – Но готов исполнить желания, просьбы или что там у тебя…
– Тэ-эксс! – девчонка уселась вдруг поудобнее на песке и, наморщив веснушчатый нос, стала деловито загибать пальцы левой руки:
– Перво-наперво платье! Как у этой дуры Риалы… или нет, как у Мины…там оборки гуще, потом… – далее последовал список из двадцати четырех предметов, из которого джинн узнал, как должна одеваться любая, уважающая себя, лонгхольмская дама. Затем пришлось запомнить перечень коробочек, шкатулочек, флакончиков и штучек – тех, что должны загромождать туалетный столик все той же уважа…
– Ну, зеркало, там, гномской работы, жемчужное ожерелье, серьги с изумрудами, серьги с гранатами…

Джинн недоверчиво внимал, покачиваясь облаком над бойкой заказчицей, а та, с горящими глазами, давно перестала считать на пальцах и трещала со скоростью печатной машинки – заказанного в числе прочих, новейшего элинорского изобретения.
После непрерывного и подробного описания цвета, формы и прочих достоинств предметов утвари лонгхольмского жилища, в душу джинна закрались нехорошие сомнения. Он не был уже так уверен в собственном везении, осторожно решил, что, пожалуй, недооценил пигалицу и, задумавшись, пропустил, ах… из какого перламутра должны быть накладные украшения для шлема?

– Папашку… – тараторила тем временем Присцилла (и когда успела назваться!) – заместителем к Златовану. Уровень…э-мм, так… девятый-десятый… Неча ему выше дочуры подниматься, заклюет!
– А-аам, хы-ымм… что за уровень? – поинтересовался ошарашенный джинн.
– Да я те битый час уж толкую! Выше уровень – круче жизнь! Правда там и хлопот поболе… – девчонка почесала затылок. – Ну да ладно! Начнем с двенадцатого – дальше видно будет.

Пересчет благ, сопровождающих означенный уровень, отнял еще полчаса, потом последовал подробный разбор кастовых тонкостей рангов – остановились на «пока-подумаю-но-скорее-всего-гвардеец-чем-воин». После пошел список «ваще без разговоров» необходимых магических рун и эликсиров…и тут, запутавшись в названиях, пигалица пошмыгала озадаченно носом и дала отбой:

– Лан, я пожже в маглавке уточню – тебе стукну!

Не помня себя от радости, джинн втянулся в бутыль и замер в желанном покое. Однако отдых длился недолго: то и дело снаружи раздавался навязчивый звук – джинна вызывали для уточнения состава зелий, для правки непонятных ему рисунков на рунах, для совершенствования разрушительной силы заклинаний, для…а он уж и не помнил для чего «для» – просто делал положенную ему работу…
Один лишь раз ему удалось забыться тяжелым сном – Присцилла составляла длиннющий список завидных женихов: морщила лоб, слюнявила химический карандаш и, глядя в потолок, припоминала самые звучные и знаменитые имена Элинора. Занятия хватило на день, джинна разморило на нагретом солнцем подоконнике и он, с трудом соображая, едва смог протиснуться через бутылочное горлышко в ответ на очередной нетерпеливый стук снаружи.

Время шло. Джинн уже не раскачивался, как должно, над головой владычицы, а стлался мутным туманом у ее ног. Его черты стерлись и нельзя было разобрать, что выражал его лик: недовольство или просто бессильную покорность судьбе.

Вы, верно, знаете, откуда берутся джинны? Тогда вам хорошо известно, что провинившихся духов, тех самых, что качаются на скалистых пустошах Элинора, их повелитель обрекает на суровое заточение. В древнюю амфору, в лампу, – да в то, что подвернется под руку, запечатывает он несчастных, осмелившихся перечить верховной воле. Они скитаются по всему свету и исполняют волю каждого своего владельца. Когда же окончится заточение, и окончится ли оно вообще, ведомо лишь ему – великому Повелителю Духов…
Наш джинн провинился, видно, особо. На выпавшие ему страдания, Верховный Дух взирал равнодушно, и прощать мученика не спешил.

А избавление пришло неожиданно.

Пьяный по обыкновению, прародитель Присциллы – папаша Барт прихватил бутылку с джинном вместо той, что не допил по невероятной случайности накануне. Емкость в руке не означала, что Барт может быть спокоен насчет выпивки, и по всему выходило, что обосноваться ему следует там, где любые тревоги по поводу нехватки спиртного будут просто несостоятельны. И потому, раскачиваясь и почти не падая, означенный субъект тащился через весь город к таверне. Когда цвет поднесенной ко рту бутылки показался ему странно незнакомым, папаша Барт слепо прищурился, дыхнул на мутное стекло и потер его рукавом…

Утром погожего дня Лонгхольм был ошеломлен невиданным событием: непобедимая, наводящая ужас на гномов и вызывающая черную зависть соплеменниц – Присцилла Великолепная, проснулась не в своем золотом особняке в центре Лонгхольма, а в убогой хижине на задворках нищего квартала. Неудачно сватавшиеся женихи втайне посмеивались и выражали соболезнования «счастливому» сопернику – воину знатного клана, чья свадьба с Присциллой должна была состояться уже через неделю.
Потерявшая лоск дива пряталась за облезлыми ставнями и время от времени визгливо выкрикивала что-то в ответ на язвительные шутки собравшейся толпы.

Богатство и слава растаяли как дым.

Это что-то напомнило Вам, мой читатель? Нет, я не знаю, что случилось с какой-то там старухой! Но зато знаю точно: Присцилла осталась ни с чем.
Ведь всем известно, что незаслуженные награды – это всего лишь мираж.

И джинн тут совершенно ни при чем! Он, пусть и будучи недовольным, сделал свою работу так хорошо, как только мог. Ах, Вам интересно, что сталось с джинном?

Так зачем папаше Барту никчемная пустая тара!
Не было и не будет джинна счастливее, чем тот, который выполнив один лишь короткий и ясный приказ: « ПИВА!!!» – был отпущен, а точнее – выкинут вместе со своей бутылью в придорожную канаву.

Рано утром служитель, убирающий мусор, кинул находку в телегу и вместе с ломаными доспехами и битыми склянками из-под эликсиров вывез джинна на прибрежную свалку. Там, одна из ворон, привлеченная блеском старого стекла, подхватила было волшебный сосуд, но, не долетев до гнезда, бросила его, углядев среди мусорных куч сияние, невесть как и зачем выброшенных, кристаллических осколков. Бутылка с джинном мягко шлепнулась в море и, медленно покачиваясь на ленивых волнах, превратилась со временем в тусклую и едва различимую точку на горизонте.


Была ли бутылка, и правдива ли история с исчезнувшим счастьем, – кто знает! Злые языки поговаривают, правда, что та Присцилла живет на окраине Лонгхольма и по сей день.
Она кормится тем, что пасет гусей. А когда сидит на солнцепеке и смотрит на вершины далеких гор, то видит всегда одни и те же, одной ей понятные, миражи…

Мне нравится здесь.
Среди клубящегося могильного смрада и отвратительной давки.
Да, нравится! Ибо только здесь так бесповоротно все становится на свои места.
Только здесь прекращается извечный маскарад, где сквозь прорези красочной маски поблескивают равнодушные и злые глаза.
Я увидела, как могучие воины, походя, сбивают с ног безответную девушку, как сгребают жадными руками все подряд, так…словно это все - изначально им принадлежит …

Игра?! Ну нет! Я видела таких и в жизни. Их вежливость - внешний лоск, внутри - первобытное хамство и тьма.
Да! Это их символ - тыква с дырами вместо глаз! Свеча, что горит внутри - видимость жизни. Я знаю, ее свет погаснет при легком дуновении ветра, и пустота станет очевидна всем.

Да, мне нравится на погосте!
Ибо именно здесь, на мрачном фоне потускневших ликов, особенно ярко разгораются для меня новые, светлые имена.
Улыбчивый воин, пропустивший вперед слабого, девушка, старательно сдерживающая удар в бою… ах, я не успела сказать спасибо им всем! Спасибо за себя, а более за тех, которые, имея всего лишь чуть более двухсот жизней, тоже старались удержаться на этом древнем погосте.

Что же касается пустоголовых монстров…
Теперь я точно знаю, что скрывается под этими холодными могильными плитами!
Здесь покоится мнимое рыцарство и мнимое достоинство. Здесь для меня навсегда похоронены, бывшие когда-то яркими, имена. Я увидела как быстро и неотвратимо сползает с них позолота, как стремительно превращаются они в безликий тлен.

Придет время, и я без тени сожаления разворошу эти могилы! И с легкой душой развею по семи ветрам найденный прах!

ложится неожиданно и радостно. И в Элиноре, конечно же, - праздник.

Словно щенки, барахтаются в снегу ящеры, по замерзшему за ночь пруду, весело катятся паучки, в белых пушистых шапочках стоят големы.
- Чего стоим?! – кричит им, вышедший на крылечко, Златован. – Марш к Барфосу за лопатами!
Через пол-часа целый отряд серых големов старательно чистит заметенные снегом дорожки.
Словно сама собой вырастает на главной площади снежная гора, и вот уже летят с нее вниз разноцветные стайки детворы. Хохот, визг…

Мне улыбается мой первый снеговик. Глазки-угольки, руки-веточки…
Одела его в вязаную шапочку и свитер с вышитыми оленями - смотри, не растай!
Засыпанные снегом прохожие бегут по своим делам, но останавливаются изумленно возле нас со снеговиком, посмотреть: что ж это мы делаем?!
Ну что-что… Набираем снег в вафельные рожки…

- Это еще зачем?! – спрашивает, смеясь, один из воинов.
Снеговик быстро-быстро наполняет сияющими снежинками очередной рожок и протягивает его веселому воину.

- Как зачем? – отвечаю. – Всем-всем разошлем! Это новая традиция такая в Лонгхольме, - дарить на счастье первый снег!

Она горит крохотным золотым огоньком. Теплым и живым.
Видна всем, кто проходит мимо - светлая точка в окне. К ней привыкли, ей улыбаются, ей говорят - свети!
Но свечи не горят так долго! Вы забыли? И если завтра вы увидите привычный свет в окне, это значит, что зажглась… новая свеча! И кто-то зажигает эти свечи, каждый раз, одну за другой… Для того, чтобы вам было теплее…